Беда с ошибками (и преступлениями) в том, что они влекут за собой новые. Допущенная мною ошибка, когда я не покинул телеконференцию Еврогруппы 24 февраля, усугубилась еще более серьезным промахом несколько дней спустя.
Загнанные в угол
Прежде всего следовало проинформировать Алексиса о финте «Тройки» и о принятом мною решении. Мы встретились в кабинете премьер-министра в парламенте, и я подробно обо всем рассказал. Кредиторы нас обманули, поведал я, захотели вернуться к «Меморандуму о взаимопонимании»; нужны совместные усилия, чтобы этого не допустить.
– Если мы не проявим решимость прибегнуть к тактике сдерживания и объявить дефолт по выплатам МВФ и ЕЦБ, нас силой вернут в прежний процесс, опорочат, задавят и в конце июня растопчут окончательно, – сказал я без обиняков.
Алексис внимательно меня выслушал, а затем посоветовал успокоиться. Если они и вправду намерены двигаться этим путем, очень скоро им придется задуматься о правильности такого выбора. Это было именно то, что я хотел услышать. Потому я продолжил заниматься тем, чем занимался, дабы подкрепить слова премьер-министра делами.
Теперь, когда телеконференция Еврогруппы официально утвердила мой список реформ, нашему правительству предстояло направить кредиторам формальную просьбу о продлении срока действия кредитного соглашения (перенести дату окончания с 28 февраля на 30 июня). От меня требовалось сформулировать официальный запрос. Проблема заключалась как раз в формулировках.
На следующий день, в среду, 25 февраля, глава моей канцелярии Йоргос Куцукос показал мне образец письма, которое предполагалось направить Европейской комиссии, ЕЦБ и МВФ.
– Откуда это взялось? – спросил я.
– Из офиса Дейсселблума, – ответил Куцукос.
Я пробежал глазами текст. Для нас он был неприемлемым. Конечно, приятно и полезно узнать некоторые новые бюрократические выражения, но мы не вправе подписывать письмо, составленное исключительно в интересах наших кредиторов. Стремление нашего правительства к восстановлению греческого национального суверенитета побудило меня настаивать на том, чтобы мы составили свое письмо, которое отражало бы наши цели и логически обосновывало просьбу о продлении кредитного соглашения. Куцукос полностью согласился со мной, но предупредил, что Брюссель ясно дал понять: никаких правок в их тексте он не потерпит.
С письмом в руке я поспешил в Максимос на встречу со Спиросом Сагиасом, секретарем нашего кабинета министров. Его тоже потрясла и возмутила позиция кредиторов. Вдвоем мы пошли к Алексису, который признал, что да, наше письмо кредиторам не должно быть составлено самими кредиторами. Речь не об авторстве, а о сути предложений и о нашем суверенитете. Следующие два часа мы с Сагиасом провели в помещении, примыкавшем к офису премьер-министра, корпя над собственным вариантом письма. Затем я вернулся в министерство, чтобы отправить наш текст в Брюссель.
Общаться по данному вопросу полагалось с председателем рабочей группы Еврогруппы Томасом Визером, поэтому я попросил моего представителя в рабочей группе Йоргоса Хулиаракиса известить Визера о нашем ответе. А сам отправился домой – передохнуть, забрать Данаю и двинуться на ужин в резиденцию китайского посла (цель этого мероприятия состояла в налаживании отношений нашего правительства с Пекином).
Рано утром на следующий день, в четверг, 26 февраля, меня ждало в министерстве сообщение от Томаса Визера: срок внесения правок в черновик с просьбой о продлении кредитного соглашения истекает. Либо я подписываю письмо в том виде, в котором его мне прислали, либо просьба вовсе не будет рассматриваться.
– Истекает? – сердито переспросил я. – Когда именно?
Куцукос ответил, что не знает, и я попросил уточнить этот вопрос до полудня.
Пока он выяснял, что да как, я направился пешком в центральный банк Греции, где мой бывший друг, глава правления Стурнарас, выступал с речью на ежегодном собрании акционеров. Во мне сохранялось уважение к этому финансовому учреждению, а потому я счел необходимым принять участие в собрании. Но всякая надежда на то, что к правительству, которое я представлял, проявят хотя бы подобие ответного уважения, быстро улетучилась. Слушая Стурнараса, я понял, что он фактически озвучивает те тезисы, которые озвучил бы Антонис Самарас, бывший премьер-министр Греции, победив на выборах 25 января: он расхваливал политику предыдущего правительства, снова и снова твердил, что до выборов Греция шла по пути восстановления экономики, высказывал безоговорочную поддержку программе «Тройки» и позволил себе ряд завуалированных угроз в наш адрес. Походило на то, что Стурнарас публично репетирует выступление перед теплой компанией Шойбле, Дейсселблума и Драги. Вот тебе и независимый центральный банк, подумалось мне, когда я уходил с собрания, сожалея о напрасно потраченных двух драгоценных часах.
Вернувшись в министерство, я вызвал к себе Куцукоса и Вассилиса, чтобы обсудить сообщение Визера. В ходе беседы выяснилось, что срок внесения изменений в черновик письма кредиторов истек три дня назад, 23 февраля, то есть в тот же день, когда мне надлежало представить свой список реформ.
Через несколько минут я вернулся в Максимос и пошел к Алексису, у которого были Паппас и Сагиас. Они зашли слишком далеко, сказал я. Сообщать 25 февраля, что нам следует изучить черновик письма, зная наверняка, что крайний срок внесения правок истек двумя днями ранее, 23-го, – это объявление войны. Я не имею права после такого подписывать это письмо. Все со мной согласились. Алексис предложил связаться с Визером и объяснить тому, что мы вывели их на чистую воду и не станем ничего подписывать – более того, поведаем миру об их мошенничестве.
В министерстве я составил текст соответствующего обращения к Визеру: «Вы написали мне 25 февраля о возможности внести правки в черновик просьбы о продлении кредитного договора, но забыли предупредить о том, что срок внесения правок истек два дня назад. Естественно, я не могу действовать подобным образом». Куцукос переслал обращение в Брюссель, а через два часа принес мне ответ Визера: якобы черновик направили мне 21 февраля, и в сопроводительном письме указывалось, что крайний срок внесения исправлений – 23 число.
– Мы получали это письмо? – спросил я Куцукоса, Вассилиса и моих секретарей. Все они заявили, что не видели такого документа. – Тогда позвоните в офис Визера. Передайте, что мы не получали письма от 21 февраля и что нам необходимо знать, кто именно в Афинах принял этот документ.
Ответ поступил поздно вечером. Из офиса Визера сообщали, что письмо от 21 февраля со всей сопроводительной информацией о формальной стороне дела было направлено пяти чиновникам греческого правительства: Хулиаракису как моему заместителю и представителю министра финансов в рабочей группе Еврогруппы; вице-премьеру Драгасакису; Стурнарасу как главе Банка Греции; руководителю департамента министерства финансов по управлению государственным долгом; руководителю фонда финансовой помощи банкам (Греческого фонда финансовой стабильности, ГФФС). К ответу прилагалась копия текста. Я попросил показать мне электронное письмо. Да, оно было датировано 21 февраля и адресатами действительно значились перечисленные пять человек. Вот это номер! Брюссель и вправду ни при чем; мои обвинения по поводу того, что сроки подвинули намеренно, не подтвердились.
Из пяти имен в этом «списке Визера» двое чиновников, по сути, не могли нести ответственности за случившееся: ни руководитель департамента по управлению государственным долгом, ни глава ГФФС не обладали соответствующими полномочиями, их просто информировали о происходящем. Что касается Стурнараса, тот являлся функционером «Тройки», причем служил на совесть. Если мне вздумалось полагаться на него в противостоянии с нашими кредиторами, я заслужил все то, что получил. Но оставались два сопартийца, которых и конституционный долг, и политическая солидарность вроде бы побуждали передать мне послание Визера. Речь о Хулиаракисе и Драгасакисе.
Сначала я позвонил Драгасакису. Получал ли он письмо от Визера? Он не мог вспомнить.
– Мне поступает столько писем, что канцелярия давно сбилась со счета, – объяснил он. Меня его объяснения не убедили. Сотрудники Драгасакиса наверняка, как говорится, сделали бы стойку на любое послание от Визера, в особенности на такое.
– Разве я не предупреждал тебя еще неделю назад? – прокомментировал Вассилис. – Драгасакис вредит тебе на каждом шагу. Буквально сегодня утром его люди внушали журналистам, что ты кормишься у «Тройки».
Даже будь это правдой, у меня не было никаких доказательств для обвинения вице-премьера в умышленном вредительстве.
С Хулиаракисом все было совсем по-другому. Поскольку он являлся моим заместителем в Еврогруппе, его работа состояла в обеспечении контактов министра финансов с Томасом Визером и прочими представителями «Тройки». Следовательно, он был обязан передавать мне любые, самые незначительные сообщения от кредиторов, не говоря уже об электронном письме этакой значимости. Когда я спросил, в чем дело, он стал утверждать, что письмо, наверное, «затерялось» в почтовом ящике.
– Как такое письмо может затеряться в ящике, скажите на милость? – Я едва верил своим ушам. Точно так же, как и двое суток назад, когда внезапно выяснилось, что он подсунул мне вордовский файл за авторством Костелло, Хулиаракис пожал плечами. Было ясно, что извиняться он не собирается, как будто ничего особенного не произошло.
– Это в последний раз, Йоргос, – сказал я ему предельно сдержанно и двинулся в Максимос разбираться с новым кризисом.
«А это порожденье тьмы – мой раб»[231]
В Максимосе меня ждали Сагиас и Алексис. Они ясно сознавали политическую цену ловушки, в которую загнал нас Хулиаракис. Принимать черновик письма кредиторов без единой правки и подписывать этот текст было политическим самоубийством: ведь из этого следовало, что не мы добились продления кредитного соглашения на своих условиях, а что «Тройка» навязала нам эти условия; тем самым как бы подтверждались слова тех, кто уверял, что «Тройка» продолжает доминировать, а наши попытки вернуть Греции толику суверенитета представляют собой трогательное заблуждение. (Когда я позже рассказал Сагиасу о реакции Драгасакиса и Хулиаракиса на мои вопросы по поводу «потерянного» письма, он горько улыбнулся, ткнул себе в висок указательным пальцем, как бы говоря: «Я вас предостерегал», и напомнил мне о своем предсказании – в первые дни после прихода к власти, – что Драгасакис намерен подсидеть Алексиса.) Сагиас посоветовал мне немедленно избавиться от Хулиар