акиса. Выгоняйте его сразу же, сказал он и прибавил ряд эпитетов из числа тех, которые не принято публиковать в печати. Я пообещал, что так и сделаю, но сначала предстояло разобраться со сложившейся ситуацией.
Алексис был категорически против того, чтобы я подписывал письмо кредиторов, а Сагиас, главный юрист нашего правительства, заметил, что с моей стороны будет чрезвычайно рискованно предпринимать такой шаг без какой-либо официальной политической поддержки. В обычных обстоятельствах можно было бы направить соответствующий запрос в парламент. Однако Алексис не смог себя заставить пойти на это. Просить парламент об одобрении письма «Тройки», составленного в интересах наших кредиторов, означало напугать депутатов, сыграть на руку левой платформе, и без того уже обвинявшей нас в капитуляции перед кредиторами, разочаровать избирателей и невольно вдохновить оппозицию, которая с большим удовольствием не преминет заявить, что мы заодно с ними поддались давлению кредиторов. В общем, куда ни посмотри, положение выглядело, мягко говоря, затруднительным. Не подпиши я это письмо (либо по собственной инициативе, либо потому, что парламент отклонил бы наш запрос), греческие банки закроются, а договоренность о трехмесячном продлении кредитного соглашения будет нарушена. А если подпишу, мы сделаем ровно то, чего желают наши враги. Каким-то образом следовало отыскать решение, причем до того, как солнце взойдет над горой Гиметтус[232] пятничным утром.
Ночь казалась бесконечной. Министры приходили и уходили, партийные функционеры шныряли по кабинету премьер-министра, по соседним залам и прочим помещениям, но ни один из брифингов, ни одна встреча, ни одно совещание не предлагали выхода из этого затруднительного положения. Мы с Сагиасом торчали в офисе Алексиса, обмениваясь бесперспективными идеями, время от времени принимались бродить туда и сюда – и пытались вывести квадратуру круга.
Среди тех, кто побывал у нас той ночью, был министр экономики Стафакис. Он настолько разозлился на Хулиаракиса, который завлек нас в эту западню, что даже попрекнул меня: мол, как я мог взять на работу такого типа. Пришлось напомнить, что «типа» назначил непосредственно Драгасакис, не потрудившись посоветоваться со мной. Тогда Стафакис укорил меня за то, что не уволил Хулиаракиса за проделки с вордовским документом от Костелло. Опять-таки, я напомнил, что это увольнение оказалось бы запоздалым, поскольку все проступки Хулиаракиса уложились в одни сутки: он не передал мне письмо Визера в тот же день, когда мы правили документ Костелло. В любом случае, сказал я, перед увольнением Хулиаракиса нужно решить более серьезные проблемы. Стафакис согласился, несколько раз кивнул и ушел. Наблюдая, как он уходит, я ощущал в сердце чернейшую зависть. К счастью, приток адреналина помог, и спустя несколько мгновений я вернулся к работе, движимый долгом.
Бесплодные обсуждения затягивались, и Алексис, что называется, тускнел на глазах. «Я не могу передать это письмо в парламент, – повторял он. – Левая платформа меня распнет, а оппозиция начнет высмеивать». Я предложил зайти с другой, неожиданной стороны, а именно – сказать правду. Нужно честно проинформировать наших депутатов о случившемся. «Нам нечего стыдиться», – настаивал я. Мы скажем, что Визер пошел на заведомую хитрость, известив о крайних сроках внесения правок всего несколько человек, а мы сами узнали обо всем, только когда этот срок истек. Тем самым появится возможность снова добиться от депутатов, в том числе от наших товарищей по левой платформе, солидарности и одобрения той стратегии, которой придерживается правительство; напомнить, что мы стараемся выиграть время для переговоров, но готовы в любой момент перейти к мерам сдерживания, если кредиторы продолжат навязывать нам свой «Меморандум о взаимопонимании» и будут отвергать предложения по реструктуризации долга.
Алексис задумчиво кивнул. Это разделит партию и депутатов, сказал он. Если мы расскажем, как все вышло, то станет ясно, что некоторые члены правительства знали о письме Визера, но не известили остальных.
Сагиас согласился с премьер-министром. Нельзя допускать публичного подтверждения нашей разобщенности или обвинять членов правительства в некомпетентности, оставляя их при этом на своих постах. Неужели мы уже достигли той точки, когда былые товарищи публично идут друг против друга? Какой подарок кредиторам, окружающим нас со всех сторон! Что ж, он был прав. Долгая ночь тянулась и тянулась, а на душе становилось все тяжелее.
Я понимал, что не должен позволять отчаянию нас поглотить. Кому-то требовалось подать пример. За долю секунды я принял решение: я избавлю Алексиса от этого бремени и возьму вину на себя. Ведь я – идеальный козел отпущения для СИРИЗА и идеальная мишень для оппозиции. С учетом того, что Алексис твердо намерен отстаивать тот курс, который мы прокладывали вместе, интересы государства предполагали необходимость продления срока кредитного соглашения любой ценой. Личное в данной ситуации подчинялось заботе об общественном благе.
– Вы уверены, что нельзя пойти в парламент, объяснить, что к чему, и попросить их проголосовать так, чтобы я мог подписать это письмо? – спросил я.
Алексис, усталый и подавленный, повернулся к Сагиасу. Тот, не менее утомленный на вид, отрицательно мотнул головой.
– Тогда так, Алексис, – произнес я, настолько твердо, насколько мог. – Я возьму всю ответственность на себя. Я подпишу это треклятое письмо без одобрения парламента и отправлю его кредиторам. Если в результате меня станут осуждать наши товарищи, если я окажусь жертвой охоты на ведьм, то так тому и быть; это риск, на который я должен пойти. Мы не можем дольше тянуть. Время на исходе.
Глаза Алексиса блеснули.
– Вы вправду так сделаете?
– Если кому-то придется за это отвечать, пусть таким человеком буду я. В конце концов, именно поэтому вы меня и приглашали, верно? Помните, вы просили меня не вступать в СИРИЗА, чтобы я мог делать то, что непозволительно для члена партии? Что ж, этот момент настал. Я все сделаю, Алексис, но только при условии, что, едва «Тройка» попытается нас задавить, принудить к исполнению МВ и загнать навеки в долговую кабалу, мы начнем действовать, как договаривались. Идет?
Вместо прямого ответа Алексис обратился к Сагиасу.
– Он может подписать письмо?
Сагиас задумался.
– Вы окажетесь брошенным на съедение волкам, если не будет юридического основания, способного прикрыть спину, – предупредил он. – Необходимо, чтобы хотя бы председатель государственного юридического совета письменно подтвердил, что полномочия министра финансов допускают такую свободу действий.
– Позвони ему прямо сейчас, – велел Алексис. На часах было четыре ночи. Спустя полчаса бедняга председатель прибыл в Максимос, бледный и напуганный.
Государственный юридический совет состоит из консервативных юристов, которые предоставляют министрам и правительственным учреждениям экспертные заключения, призванные прикрывать, если можно так выразиться, коллективную спину. Мантра этого совета – осторожность и еще раз осторожность, а религия его членов – стремление избегать противоречий и споров. Председатель совета занимал свой пост всего несколько недель, его назначение было прощальным «подарком» от прежнего премьер-министра Антониса Самараса. Призванный в резиденцию нового премьера-министра в ранний утренний час, под пристальными взглядами нас с Сагиасом, он явно ощущал себя неловко (если не сказать перепуганным до полусмерти), и я всем сердцем ему сочувствовал. Тем не менее, обстоятельства требовали, чтобы каждый из нас отринул личное и послужил стране. Мы нуждались в юридическом заключении, дабы я мог подписать письмо, которое принесет Греции паузу в три дополнительных месяца, а за это время мы раз и навсегда выясним, возможно ли справедливое соглашение с нашими кредиторами.
С юридической точки зрения наша просьба выглядела почти безупречной. Сагиас не зря ел свой хлеб; по конституции и с позиций законодательства ситуация казалась совершенно очевидной: будучи министром финансов, я обладаю полным правом подписывать письма с просьбой о продлении нашего кредитного соглашения от имени правительства. Проблемой – по крайней мере, по мнению председателя государственного юридического совета – являлось отсутствие прецедента.
– Господин премьер-министр, – изрек он дрожащим голосом, – во всех предыдущих случаях, когда министр финансов направлял кредиторам письмо с просьбой о кредитном соглашении, сначала получали одобрение парламента.
Втроем мы с Алексисом и Сагиасом ответили на это возражение так слаженно, будто репетировали заранее. Мы сказали, что существует принципиальная разница между подписанием нового кредитного соглашения, каковое, естественно, требует одобрения парламента, поскольку оно обязывает страну брать на себя новые обязательства и залезать в долги, и подписанием письма с просьбой о продлении действующего кредитного соглашения, не предполагающего ни новых кредитов, ни новых обязательств. Нам эта точка зрения представлялась исключительно разумной, но председателя совета словно парализовало при мысли о необходимости юридического подтверждения действия, не имевшего прецедентов.
Он некоторое время пребывал в таком состоянии, а мы с Алексисом пытались его «оживить», упирая то на логику, то на настойчивость. В конце концов наше давление принесло плоды. Председатель совета, продолжая, впрочем, закатывать глаза, прошел в свой кабинет, составил юридическое заключение о том, что министр финансов имеет право подписать конкретное письмо, и переслал заключение мне официальным курьером. Едва получив этот документ, я подписал просьбу кредиторам и с отвращением отправил его адресатам. Что ж, передо мною порожденье тьмы, и я признал его своим.
Станет ли Алексис соблюдать наши договоренности? Да, он стремится к переговорам, но насколько он готов прибегнуть к тактике сдерживания, если переговоры сорвутся? В ранние часы пятницы, 27 февраля, я почти не сомневался, что он сдюжит. Однако уже днем у меня стали возникать серьезные сомнения.