[243]. С той самой поры нашу идею автоматического учета сомнительных операций и выявления случаев крупномасштабного уклонения от уплаты налогов последовательно игнорировали, отвергали и язвительно именовали «приманкой для продвинутых туристов».
В тот же день мы с моим заместителем Надей Валавани постарались довести до ума законопроект о гуманитарном кризисе. Суть проекта заключалась в двух инициативах: во-первых, раздать льготные кредитные карты 300 000 семей, живущим без продовольствия, жилья и электричества; во-вторых, вернуть, как говорится, в лоно, пусть придется приложить титанические усилия, те 40 % греческого населения, которые исчезли из поля зрения налоговой службы вследствие задолженностей перед бюджетом. Как именно? Давайте разрешим им выплачивать небольшую сумму, хотя бы по 20 евро, но ежемесячно. Пускай миллионы людей настолько разорились в результате кризиса, что им будет трудно заплатить даже такую крохотную сумму, мы не сомневались в том, что люди сделают все возможное и найдут средства, дабы получить взамен право повторно активировать свои учетные записи в налоговой службе и покинуть чистилище официального банкротства. Это был акт милосердия и экономического здравого смысла. Отмечу, что за месяц после принятия этого закона 700 миллионов евро поступили в государственную казну от тех, кто хотел вернуться из тени на свет[244].
Поскольку законопроект по борьбе с гуманитарным кризисом был почти готов, я решил совершить важный телефонный звонок. Мой секретарь сообщил мне, что со мной хотел поговорить министр финансов США Джек Лью. Наш разговор начался достаточно ровно, с просьбы Джека проинформировать его о ходе переговоров. Я сказал, что, вопреки нашим ожиданиям на 120-дневное временное соглашение от 20 февраля как на выход из тупика, за минувшую неделю международные институты и некоторые их ключевые партнеры выступили с заявлениями, которые, по-видимому, дезавуируют это соглашение, нарушают его дух и букву и требуют от нас возврата к предыдущим договоренностям, чего мы не можем и не хотим делать. Реакция мистера Лью больше совпадала с линией поведения посла США в Греции, чем с публичными заявлениями президента Обамы: фактически министерство финансов США согласилось с нами относительно ущерба от политики жесткой экономии, но все равно посоветовало сдаться. Я объяснил, что не уверен, смогу ли увеличить сумму, подлежащую выплате МВФ 18 марта. Мистер Лью лаконично сообщил, что мы должны доверять мудрости наших кредиторов.
Кемаль Дервиш, бывший министр финансов Турции, который работал в институте Брукингса в Вашингтоне и с которым я переписывался, рекомендовал мне не прислушиваться к таким советам. По его мнению, повышение Поула Томсена в должности (от главы миссии МВФ в Греции до статуса директора Европейского департамента) было для нас подлинной катастрофой: текущая греческая программа, как ясно всем, с треском провалилась, но это его детище. «Ни вы, ни кто другой ничего не можете с этим поделать, – писал Кемаль, – и тем важнее для вас лично встретиться с Кристин Лагард. У меня с ней хорошие отношения, и она в целом весьма разумная особа. Но у нее очень много срочных дел, не в последнюю очередь, конечно, беспорядки на Украине, из-за чего всему остальному теперь уделяют второстепенное внимание»[245]. Сам я, в общем-то, склонялся к аналогичному мнению, но никак не мог решить для себя, существует ли какой-либо способ достичь справедливого соглашения с Кристин, причем такого, которое торпедирует ту самую программу, каковую директор Европейского департамента фонда намерен пламенно защищать.
Гораздо более вероятной кандидатурой на роль человека, способного вывести переговоры из тупика, выглядела Ангела Меркель. Она стала той единственной причиной, по которой мы нашли общий язык на заседании Еврогруппы 20 февраля. Но стоило канцлеру Меркель повернуться спиной к Шойбле и Дейсселблуму, как на стол вновь выложили «Меморандум о взаимопонимании» и все договоренности оказались мгновенно забыты. Поскольку следующая встреча Еврогруппы была уже не за горами, а переговоры по-прежнему оставались в тупике, я предложил Алексису позвонить Меркель: «Конечно, если хочет, чтобы ее усилия две недели назад не пропали даром, она должна снова вмешаться».
Тем вечером Алексис пообщался с канцлером Германии по телефону. Госпожа Меркель была доброжелательна и позитивна. Пообещала отправить в Афины Томаса Визера, которому поручит найти устраивающее всех решение. Мы, признаться, воодушевились. Томас Визер был невыразимо скучным и невероятно могущественным человеком, он знал, как пройти по канату, что связывал Ангелу Меркель и Вольфганга Шойбле, и не упасть. Словом, это был идеальный выбор.
Эмиссар без полномочий
По условию, на котором настаивала канцлер Меркель, отправляя Визера к нам, все должно было происходить в полнейшей тайне. Наши министерства не должны участвовать в планировании его визита; никаких правительственных автомобилей в аэропорту, а сама встреча – в уединенной частной резиденции. Я решил, что тут вполне сгодится наша с Данаей квартира. Неприметный автомобильчик послали за Томасом в аэропорт и велели водителю везти его прямиком к нам. Правда, улица возле нашего дома, опустевшая из-за холодного серого дня, заставляла опасаться, что случайные туристы, спешащие в новый музей Акрополя напротив, могут узнать Визера.
Справедливости ради отмечу, что Томас Визер принес погоду с улицы в нашу квартиру. Мы всемером – верхушка партии, то есть Драгасакис, Теокаракис, Хулиаракис, Евклид, секретарь Алексиса и мы с Данаей – расстарались проявить радушие, приветствуя Визера. А он, наоборот, всячески подчеркивал стремление держаться на расстоянии. Его первая фраза удручала: «Я рад быть здесь, хотя и не знаю, зачем приехал». Неужели тот, кто попросил его навестить нас, спросил я, не объяснил причину поездки?
– Понятия не имею, кто меня направил, – ответил он. – На столе в моем кабинете лежала записка с распоряжением сесть на самолет и лететь в Афины.
Не желая вдаваться в подробности, я коротко изложил факты: мы оказались в тупике, выход из которого возможен только через вмешательство канцлера Меркель. Она выразила готовность вмешаться и предложила направить к нам своего неофициального представителя для обсуждения вопроса о том, как возобновить переговоры.
Как ни удивительно, Визер продолжал все отрицать и отвергал какую бы то ни было причастность канцлера Германии к его приезду. За обильной едой он изрекал прописные истины – с харизмой судебного пристава и щепетильностью адвоката. Очерчивая предстоящие недели и месяцы, он тщательно избегал упоминания о переговорах, цитируя вместо того правила самой Еврогруппы и ее рабочей группы. Из этой застольной литании «Тройке», к слову, следовало кое-что, вызывавшее интерес: нам не стоит ждать ослабления давления до 30 апреля, причем данное обстоятельство было представлено как естественное, не имеющее никакого отношения к политике вследствие бюрократических ограничений.
В ответ я сказал Визеру, что, если мы не получим от кредиторов хотя бы намек на готовность к поискам компромисса в отношении программы реформ и разумной финансовой политики, основанной на потенциальной и существенной реструктуризации долга, нам не дожить 30 апреля без дефолта перед МВФ.
– Чего бы мы ни желали, какова бы ни была наша политическая воля, – добавил я, – казна опустеет задолго до этой даты.
Визер посоветовал изыскать источники пополнения казны, например, разграбить резервы неправительственных, но находящихся в государственной собственности учреждений вроде пенсионных фондов, университетов, коммунальных служб и муниципалитетов.
– И зачем нам это делать? – спросил я. – Если кредиторы не проявляют интереса к переговорам в духе доброй воли, почему мы должны и далее отрезать, так сказать, куски плоти от исхудавшего тела нашего общества ради погашения долга перед МВФ, долга, который даже сам фонд считает невозвратным?
Лишь на этом вопросе самообладание Визера наконец-то дало сбой. Он поспешно заявил, что не обладает полномочиями на обсуждение реструктуризации долга и политики жесткой экономии.
Осознав, что эта линия беседы совершенно бесплодна и ведет к пустой трате времени, я упомянул о сумме в 1,2 миллиарда евро: по уверениям моих юридических и финансовых консультантов, ровно на такую сумму Греция могла притязать как на собственные средства, временно переданные кредиторам. Судя по всему, предыдущие правительства потратили эту сумму из государственных резервов на спасение немногочисленных мелких банков, хотя имелось решение, что на эти цели пойдет часть средств второго «спасительного» кредита, размещенных в греческом фонде финансовой стабильности. С учетом того, что я не собирался, вопреки его советам, довершать разграбление казны, можем ли мы, уточнил я у Визера, использовать данную сумму для выплат МВФ в марте, тем самым выкраивая дополнительное время на переговоры.
– Звучит разумно, – согласился Визер и рекомендовал отправить официальный запрос его боссу Йеруну Дейсселблуму на выделение упомянутых 1,2 миллиарда евро. (Несколько дней спустя, когда я это сделал, Йерун переслал мой запрос – председателю рабочей группы Еврогруппы Томасу Визеру! Каков же был вердикт Визера, теперь обретшего полномочия решать? «Эту просьбу слишком сложно удовлетворить».)
В общем, ни малейшего проблеска надежды, ни намека на прорыв не наблюдалось, и единственное, что оставалось, – это попытаться наладить человеческие, неофициальные отношения между нами, так сказать, привнести человечность в официоз, чтоб нас всех черти взяли. Евклид, Николас Теокаракис и мы с Данаей взяли на себя инициативу, пустились болтать о чем угодно, кроме переговоров: мы говорили об искусстве, музыке, литературе, наших собственных семьях. На протяжении шести часов мы ели простую, но превосходную греческую еду и выпили значительное количество вина, а затем перешли на критскую ракию[246]. Все-таки Томас Визер не переставал нас поражать. Он много ел, пил и улыбался, но незримая преграда, которую он сразу возвел, чтобы не допустить возникновения чувства локтя между нами, была абсолютно непроницаемой.