Когда это закончилось, а Томас Визер, в ранге председателя, выразил сожаление, что Грецию представляет не Йоргос Хулиаракис, настала очередь Николаса Теокаракиса озвучить заявление, составленное по настоянию премьер-министра Ципраса и им одобренное. Голос Николаса дрожал, ибо Теокаракис отчетливо понимал, на какой риск мы идем. Сказал Николас следующее:
С сожалением вынужден сообщить, что поведение технической группы представителей международных институтов в Афинах, по мнению моего правительства и мнению премьер-министра Греции, нарушает договоренности о том, что техническая группа в Афинах ограничится исключительно сбором фактов и данных. Премьер-министр Греции полагает, что переговоры далее следует вести на самом высоком политическом уровне. Решение должно быть достигнуто не на техническом, а на политическом уровне, который намного выше уровня рабочей группы Еврогруппы. В связи с этим смею заявить, что данная телеконференция лишена смысла, а потому однозначно и недвусмысленно уведомляю о том, что наше дальнейшее участие в ней не предполагается.
На несколько секунд наступила тишина. Затем Визер попытался притвориться, будто Николас ничего не говорил. Другие функционеры примкнули к нему в этой странной попытке сделать вид, будто обсуждение хода переговоров с Грецией продолжается. Следуя инструкциям, полученным от нас с Алексисом, Николас протянул руку к аппарату и нажал кнопку выключения. Мы посмотрели друг на друга – и улыбнулись. Этим мгновением стоило гордиться, хотя мы знали, что дорого за него заплатим. Спустя несколько часов в СМИ получили (из обычных источников) материалы, в которых Николас, человек высококультурный, высокообразованный, умеренный во взглядах и даже, если угодно, куртуазный, представал грубым дикарем и неотесанным болваном.
В тот же день Деклан Костелло отправил Николасу письмо для меня – с предупреждением не выносить законопроект о гуманитарном кризисе на рассмотрение парламента. Он «настоятельно призывал» нас проконсультироваться с ним, Томасом Визером, Поулом Томсеном и прочими перед любыми дальнейшими действиями. «В противном случае, – говорилось в письме, – мы сочтем, что вы действуете в одностороннем порядке, что не соответствует вашим обязательствам». Это был настоящий подарок. Мы немедленно провели законопроект через парламент и обнародовали текст письма Костелло, тем самым разоблачив попытки «Тройки» помешать реализации нашего плана по оказанию срочной помощи тем греческим семьям, которые пострадали от кризиса сильнее. Шум в Греции и за ее пределами поднялся поистине оглушительный. Костелло, должно быть, проклял себя за это послание. Но «Тройка» усвоила урок: с тех пор они никогда не присылали нам, обычной почтой или электронной, никаких документов, раскрывающих намерения и позицию – вплоть до того дня в конце июня, когда оказались на грани убийства.
На следующее утро техническая группа «Тройки» отбыла в аэропорт. Впервые за несколько недель я почувствовал надежду: мне показалось, что еще сохраняется шанс объединиться под знаменем всеобъемлющего плана по преодолению кризиса – плана, составленного для греческого народа греческим же правительством. Но для успеха требовалась совместная решимость поступить в контактах с Марио Драги, Ангелой Меркель и Кристин Лагард так, как Николас поступил в ходе телеконференции рабочей группы Еврогруппы – то есть нажать кнопку «Off».
Чары Меркель
Еще в годы пребывания в оппозиции Алексис позволял себе публично и уничижительно отзываться о канцлере Германии. Его саркастические шутки о «фрау» или «мадам» Меркель усиленно тиражировала пресса, а партия СИРИЗА во всеуслышание обещала, что в самый момент прихода к власти в одностороннем порядке откажется от «Меморандума о взаимопонимании», спишет все долги и осуществит прочие героические деяния, несовместимые с декларируемым намерением вести переговоры о новом кредитном соглашении для Греции в рамках еврозоны и ЕС. В частности, Алексис усиленно старался создать иллюзию того, что нам готовы прийти на выручку силы за пределами Европы, от России и Китая до Соединенных Штатов Америки и Ирана, тогда как периферия Европы каким-то образом поможет сдержать Берлин в целом и госпожу Меркель в частности.
Этот взгляд прямо противоречил мнению, которое я высказывал часто и публично: среди всех потенциальных союзников Греции в Европе и за ее пределами госпожа Меркель является нашей наилучшей надеждой. Естественно, такая точка зрения поражала тех (включая сюда и Алексиса), кто думал, что я стану ориентироваться на такие страны, как Франция, Италия или Испания, для которых Меркель олицетворяла общего врага. Но я был убежден, что ни одно правительство страны-банкрота в еврозоне не посмеет противостоять Берлину, даже желая того всем сердцем. По мне, ключом к нашему успеху оставалась решимость Ангелы Меркель сохранить еврозону, как подобало умеренному консерватору, ненавидящему структурные разломы[253].
С 2010 по 2014 год я всячески старался убедить греческих политиков в том, что единственный способ заставить госпожу Меркель вмешаться в нашу ситуацию ради облегчения долгового бремени Греции и достижения справедливого соглашения с кредиторами Греции – это поставить канцлера перед простым выбором: выгнать нас из еврозоны (и заплатить за это немалую политическую цену) или отпустить нас из нашего работного дома. Я не сомневался (и не сомневаюсь по сей день), что, в отличие от Вольфганга Шойбле, который охотно воспользовался бы случаем вытурить Грецию из еврозоны, Ангела Меркель старается не допускать крайностей, пускай даже скрежеща зубами. С того дня, как возглавил министерство финансов, я следил за немецким канцлером, заботясь о том, чтобы никакие наши действия не помешали ей – коли она захочет – представить наши предложения по обмену облигаций и пересмотренную программу реформ бундестагу в качестве собственного «рецепта» преодоления греческого кризиса. Именно так: шанс представить эти предложения немецкому парламенту как ее собственные являлся необходимым условием достижения справедливого соглашения. Но этого было мало. Чтобы побудить Меркель принять наши предложения, следовало везде и всюду демонстрировать готовность стоять на своем – невзирая на Вольфганга и угрозы «Грекзита» от его сообщников. Только тогда канцлер могла вмешаться.
В этом, к слову, различались наши позиции с Алексисом. Он крайне отрицательно относился к Меркель, воспринимал ее как врага, который никогда не уступит по собственной воле, если не принудят Вашингтон, Москва или какой-то еще «центр силы». Я же видел в канцлере прагматичного политика, который, когда окажутся исчерпаны все возможные другие варианты, поступит правильно. В отличие от многих греков, я не демонизировал Меркель, но и не ждал, что она станет действовать нам во благо без должной мотивации. Когда она очень своевременно вмешалась перед заседанием Еврогруппы 20 февраля, мои ожидания оправдались: канцлер будет вступать в последний момент и в крайнем случае, если заподозрит, что иного выхода нет. Точно так же и потом, когда спустя пару недель она снова пообещала вмешаться (и Визер появился в нашей квартире), мои ожидания снова оправдались: канцлер никогда не уступит, пока не заставят обстоятельства.
Однако Алексис трактовал поведение Меркель иначе. Когда она вмешалась перед 20 февраля, негативные ожидания обернулись эйфорическим удивлением. Позднее, когда он преисполнился было надежд, Меркель фактически их растоптала, причинив Алексису изрядные душевные муки. Она сознавала свою власть над ним и играла с Алексисом, то воодушевляя его, то кидая в пучину отчаяния, а затем вновь приободряя, когда ей это требовалось. Я делал все возможное, чтобы ослабить ее влияние на моего премьер-министра, сам выполнил и предъявил ему анализ ее поведения, доказывая, что единственный способ добиться справедливого соглашения – это убедить ее, что мы не побоимся нажать кнопку «Off». К несчастью, у меня ничего не вышло. К апрелю я начал думать, что Алексис подпал под чары канцлера Германии.
Читатель ошибется, предположив, что Алексис стал легкой добычей для госпожи Меркель. Вовсе нет. Понадобилось напомнить о холодной войне, чтобы подтолкнуть нашего молодого премьер-министра к Меркель, а полное его подчинение обеспечила ее поразительная трудовая этика.
Катастрофическая гражданская война 1940-х годов расколола греческое общество и заставила его жить в страхе перед двумя мировыми гегемонами – Россией и Америкой. Правые видели в Соединенных Штатах Америки защиту от «красного медведя», тогда как левые надеялись, что СССР поддержит их, если они когда-нибудь победят на выборах и получат возможность сформировать правительство. Конечно, к тому времени, когда СИРИЗА пришла к власти, СССР уже канул в небытие, но часть активистов СИРИЗА продолжала воспринимать Москву как потенциального соратника в нашем противостоянии с неолиберальной «Тройкой». Кое-кто даже вынашивал фантазии о нефтедолларах, направляемых Владимиром Путиным на поддержку нашего дела.
Алексис скептически относился к подобным рассуждениям, но порой казалось, будто он верит, что рано или поздно Россия придет нам на помощь. Когда он поделился этими мыслями со мной, я постарался развеять его мечты. «Россия – это не Китай», – сказал, помнится, я. Даже если Путин согласится выделить нам деньги в обмен на прокладку трубопровода или на продажу какой-либо государственной компании, говорил я Алексису, мы должны отказаться от этой помощи по трем причинам. Во-первых, Путина нельзя назвать надежным другом, а российский бизнес, как известно, неспособен на гарантированные долгосрочные инвестиции – в отличие, например, от китайцев. Во-вторых, у России самой хватает финансовых проблем, так что обещание существенной помощи легко может оказаться пустышкой. В-третьих, у Путина и его режима весьма печальная история с соблюдением прав человека[254]: хотим ли мы как страна, чьими единственными реальными покровителями являются прогрессивные страны Европы, связываться с таким государством?