[262].
Вот так-так, подумалось мне, он принял решение у себя в кабинете – и не обмолвился об этом ни словом!
Выяснилось, что я ошибся, причем сильно. После короткой театральной паузы Алексис продолжил – его голос становился все громче, а облик вдруг приобрел страстность и даже некоторую величавость. С изумлением я слушал, как он говорит:
– Но знаете что, товарищи? Я думаю, что Варуфакис прав. Хватит! Мы играли по их правилам. Мы приняли их условия. Мы отступали, показывая, что готовы идти на компромисс. А они в ответ только изводили нас проволочками, а потом обвинили в том, что это мы затягиваем переговоры. Греция по-прежнему остается суверенной страной, и мы, ее кабинет министров, обязаны сказать – хватит! – Тут он поднялся и, еще повысив голос, указал на меня и воскликнул: – Мы не только объявим дефолт! Янис, садитесь на самолет, летите в Вашингтон и лично известите тамошнюю дамочку о том, что выплат МВФ больше не будет!
Министры загомонили, переглядываясь в подтверждение того, что они правильно все услышали. Это действительно был исторический миг. Мрак отчаяния рассеялся, словно раздвинули плотные шторы, и в помещение через окно хлынул солнечный свет. Как и все остальные (возможно, даже сильнее, гораздо сильнее), я позволил себе на мгновение предаться восторгу. Пожалуй, испытанное ощущение было ближе всего для кучки атеистов к тому неземному счастью, которое обретает верующий на причастии.
На выходе из Максимоса мы с Алексисом молча обнялись. Евклид последовал за мной, вид у него был измученный. Поскольку нам было по пути, я подвез его на своем мотоцикле. Фотография двух греческих министров на «Ямаха Икс-джей-ар» обошла весь мир. Вечером Евклид прислал мне сообщение: «Мои дочки ревнуют. Они тоже хотят покататься на твоем байке». Это был по-настоящему счастливый день, какие редко нам выпадали.
В ночи мы со Спиросом Сагиасом стали готовить юридический аргумент, который мне надлежало вручить Кристин Лагард. Спирос писал по-гречески в блокноте, я печатал на ноутбуке, а далее мы потихоньку совмещали греческую и английскую версии нашего официального письма директору-распорядителю МВФ. Суть письма, если коротко, заключалась в том, что, по мнению греческого правительства, фонду не следовало ожидать каких-либо выплат до тех пор, пока, во-первых, «Тройка» не приостановит поборы с Греции, в том числе текущие, и пока, во-вторых, ЕЦБ не прекратит изымать нашу ликвидность[263].
Между тем мой секретарь пытался дозвониться до офиса Кристин Лагард. Это заняло некоторое время, ведь на календаре была Страстная пятница[264]. Алексис хотел, чтобы я немедленно летел в Вашингтон, из чего следовало, что я прилечу туда в пасхальное воскресенье. Едва мы дозвонились до офиса Кристин и объяснили, что у нас возникли чрезвычайные обстоятельства, которые вынуждают настаивать на скорейшей встрече, нам сказали, что она готова пожертвовать пасхальными каникулами и принять меня в своем офисе вечером в воскресенье.
Долгий перелет в Вашингтон через Мюнхен скрашивал Такис Румелиотис[265], бывший представитель Греции в МВФ, успевший прославиться как еще один критик греческой программы фонда[266]. В моей сумке лежало официальное письмо, подкреплявшее те слова, которые я намеревался произнести, и гласившее, что министерство финансов Греции не будет перечислять МВФ очередной транш в размере 462,5 миллиона евро 9 апреля 2015 года. В уме я прикидывал, как наилучшим образом использовать надвигающийся дефолт для максимально безболезненного вывода Греции из роковой долговой петли. Долгий перелет вдобавок обеспечил мне время на редактирование документа, который, стараниями Джеффа Сакса и других моих помощников, мог стать конструктивной заменой «Меморандума о взаимопонимании». Перво-наперво дефолт, затем немедленное предъявление плана умеренных реформ для Греции – это был единственный способ встряхнуть кредиторов и разорвать порочный круг.
По прибытии в вашингтонский Национальный аэропорт имени Рональда Рейгана выяснилось, что моя американская виза больше не действительна, хотя формально до ее истечения оставался еще год; причина была в том, что я ушел из Техасского университета, чтобы участвовать в парламентских выборах в Греции. Разумеется, тот факт, что я был министром иностранного государства, которого ждала у себя через два часа глава МВФ, и что у меня были назначены встречи на следующий день в Казначействе США и в Белом доме, ничего не значил для сотрудников американской иммиграционной службы. Как любому другому иностранцу, мне следовало подать официальное заявление на визу через Интернет, что я и сделал прямо на иммиграционном контрольно-пропускном пункте. Это, конечно, доставило кое-какие неудобства, но в таком эгалитаризме иммиграционной службы США было что-то приятное.
Дополнительное время, которое потребовалось на пересечение границы, означало, что свой мобильный телефон я включил с солидной задержкой. И хорошо, потому что это подарило мне лишний час душевного покоя. Стоило включить аппарат, как на экране высветилось краткое текстовое сообщение от Алексиса: «Позвоните мне». Я тут же выполнил его просьбу.
– Послушайте, Янис, – сказал он, – мы решили пока не объявлять дефолт.
Ошарашенный, я выдавил:
– Кто «мы»? Кто решил, что дефолт не нужен?
Алексис ровным тоном перечислил:
– Я, Сагиас, Драгасакис… Мы решили, что неправильно делать это перед Пасхой.
– Спасибо, что сказали, – произнес я, внутренне весь кипя. Потом, постаравшись притвориться, что это известие меня ничуть не взволновало, я уточнил: – Что мне теперь делать? Сесть на обратный рейс? Какой смысл встречаться с Лагард?
– Нет, вы должны с нею встретиться. Действуйте, как договаривались. Ступайте к ней и пригрозите дефолтом.
Это было абсурднее всего, что я когда-либо слышал. Нет, ты не ослышался, сказал я себе. Нужны разъяснения.
– Что вы имеете в виду? Зачем грозить ей дефолтом, если вы уже решили, что дефолта не будет?
– Вот именно, – отозвался Алексис. – Пригрозите ей так, чтобы она встревожилась, позвонила Драги и уговорила того остановить изъятие нашей ликвидности. Тогда мы ответим взаимностью и сообщим, что никакого невыполнения обязательств перед МВФ не будет.
Приток адреналина уничтожил все признаки усталости и джетлага. Усилием воли сдержав рвавшееся наружу возмущение, я спросил, как быть, если Драги не согласится угомониться, услышав от Лагард, что я угрожаю дефолтом по долгу перед МВФ? Что тогда, Алексис?
– Они сдадутся, Янис, они сдадутся! – Алексис стал прежним собой, безосновательно оптимистичным.
– А если нет? Разве вы не понимаете, что, когда Давид выходит против Голиафа с одной маленькой пращой, глупо подвергать это оружие опасности? Наша праща – угроза дефолта. К ней следует прибегать только в том случае, если вы твердо намерены так поступить. Иначе, если будете грозить, а затем шмыгнете в кусты, когда враг раскусит ваш блеф, с нами будет покончено. Они перестанут опасаться вообще каких-либо угроз с нашей стороны. Мы слишком слабы, чтобы блефовать, Алексис. Как ваш министр финансов, я не могу позволить вам бесцельно размахивать нашим единственным оружием. Я не могу сказать Лагард, что мы готовы к дефолту, раз уж вы объяснили, что не собираетесь этого делать.
– Нет, вы скажете ей, что мы намерены объявить дефолт. Это прямое распоряжение премьер-министра.
Впервые за историю наших взаимоотношений Алексис надавил на меня. И чего ради? Чтобы впустую пожертвовать нашим единственным козырем. Мобильный телефон в моей руке внезапно показался нестерпимо горячим и невыносимо тяжелым. Смотря в спину Такису, который шел впереди, направляясь к выходу из терминала и к ожидавшей нас машине (вокруг вышагивали сотрудники посольства), я вдруг испытал такое чувство, будто нас разделяет пелена мук. Я завидовал ему: он не знает последних новостей, он свободен от тех мыслей, что будоражили сейчас мое сознание. Получается, Драгасакис и Сагиас переубедили Алексиса, пока я летел в Вашингтон? Или воодушевляющая речь Алексиса в Максимосе, когда он поддержал мой совет объявить дефолт, была просто-напросто уловкой, призванной поднять настроение членам кабинета, а на самом деле он изначально цинично не предполагал совершать этот шаг? Как я могу далее служить премьер-министру, который столь легкомысленно воспринимает пустые угрозы в адрес наиболее могущественного финансового института в мире?
Когда автомобиль тронулся, я понял, что нужно как-то утихомирить какофонию голосов в моей голове. В данный момент все равно не выяснить, что конкретно произошло в Максимосе, так что с этим обождем. Кристин Лагард дожидается меня в своем офисе в пустой штаб-квартире МВФ. А мой премьер-министр велел пригрозить ей действиями, которые, по моему мнению, необходимы, но которых, как он сам сказал, мы предпринимать не будем. Вот моя главная головная боль.
Женщина, которая знает[267]…
Из множества офисов, в которых мне довелось побывать за краткий срок пребывания на посту министра, офис Кристин Лагард в штаб-квартире МВФ единственный мог притязать хоть на какую-то эстетичность. Сама Кристин выглядела радушной и даже обрадованной моим появлением. Впрочем, абсурдные инструкции, которые мне дали, перевешивали все остальное. Возникло ощущение, будто у меня глубоко в ноге засела заноза: каждый шаг по кабинету отдавался болью. Я верил, что шанс еще есть, что мы с Кристин можем достичь какого-то консенсуса, однако присутствие Поула Томсена, сидевшего рядом с нею, мгновенно уничтожило мою надежду.
Я извинился за то, что испортил им пасхальное воскресенье, гадая, как мне выполнить распоряжение Алексиса и не разрушить то хрупкое доверие, что сложилось между нами.
– Никто из нас не хочет войти в историю отрицательным персонажем, – так я начал беседу. Далее я попытался донести до Кристин, насколько тяжела ситуация, в которую они, наши кредиторы, нас загнали. Я оперировал сокрушительными цифрами: 14,21 % от крошечного национального дохода Греции – именно столько моему министерству предстояло найти в первые три месяца работы нашего правительства, чтобы погасить долг перед МВФ