Теперь Ципрас повторял бессмысленные лозунги того режима, с которым мы столь упорно воевали.
– Если так, Алексис, зачем мы рвались к власти? Ради славы, что ли? Разве мы не опровергали пропаганду правительства Самараса, не объясняли избирателям, что наша экономика не восстановится никогда, если не покончить с политикой жесткой экономии, не отказаться от нелепых профицитных ориентиров и не довольствоваться максимум 1,5 %?
Алексис заметно забеспокоился, но попытался успокоить меня.
– Все можно исправить, Янис. Пока не подписано всеобъемлющее соглашение, никакая уступка с нашей стороны не является окончательной. При необходимости мы, так сказать, повернем время вспять.
– Что? – Тут я наконец взорвался. – Вы и вправду думаете, что сможете отказаться от жесткой экономии, на которую обрекаете страну? Вы позволили акуле почувствовать вкус крови, ее челюсти стиснули вашу руку, и вам кажется, что она разожмет пасть, что сделка не состоится, пока не будет подписана последняя бумажка? Вы ничего не напутали насчет того, у кого сильная позиция на этих переговорах?
Меня переполняли эмоции. Признаться, я был настолько взбешен происходящим за моей спиной, что почти забыл о прошении об отставке в своем кармане. Когда же усилием воли заставил себя немного успокоиться, то решил не делать поспешных шагов. Мне следовало поразмыслить, заново все обдумать, прежде чем принимать окончательное решение.
Вернувшись к себе в кабинет, я позвонил своему другу Вассилису и рассказал ему о случившемся. Вассилис тяжело вздохнул и причмокнул губами, как бы сетуя на судьбу, а потом приказным тоном велел мне забыть об отставке.
– Помни, что за тебя голосовали сто сорок тысяч человек. Они не захотят, чтобы ты уходил. Они захотят, чтобы ты остался и устроил этим ублюдкам настоящий ад.
Дома Даная, которой я не пересказывал разговора с Вассилисом, повторила его слова.
– Подумай о ста сорока тысячах человек, которые надеются на тебя, – сказала она.
Потом мне пришлось выдержать непростую для обоих часовую беседу по телефону, объясняя Николасу Теокаракису, почему премьер-министр «пожертвовал» им в пользу Хулиаракиса.
Передо мною стояла жестокая дилемма. Газета «Файненшл таймс», как поведал Николас, уже сообщила, что на посту главного переговорщика меня сменил Евклид Цакалотос, пускай в реальности переговоры отныне предстояло вести Йоргосу Хулиаракису. Между тем в «военном кабинете» произошел переворот, подавляющее большинство министров теперь выступало за капитуляцию и воспринимало меня как главное препятствие на пути к этой цели. Самоуважение побуждало все-таки подать в отставку. Но тем вечером, более или менее успокоившись, я осознал, что остаться в должности – не просто мой служебный долг.
За политической, экономической и моральной ошибкой Алексиса, поддавшегося «Тройке» в вопросе жесткой экономии, скрывалась другая, еще более трагическая ошибка: он действительно верил, что взамен «Тройка» пойдет на скорейшее подписание соглашения и предоставит третий пакет помощи. Несомненно, Меркель и Визер убедили в этом и Алексиса, и Хулиаракиса. Но, даже если оставить в стороне тот факт, что наши избиратели не уполномочивали нас на подобные действия, имелись сразу две причины, по которым такой исход был невозможен. Во-первых, кредиторы наверняка захотят сделать из Алексиса «жупел» (он многие годы в оппозиции и несколько месяцев во главе правительства сопротивлялся им), наглядно продемонстрировав тем самым всем прочим политикам – в Испании, Италии, Португалии или Франции, – что бывает с теми, кто бросает им вызов. Для этого понадобится не просто капитуляция, а публичное унижение. Во-вторых, «Тройка» на протяжении многих лет отрицала необходимость как третьего «спасительного» кредита для Греции, так и значительного облегчения нашего долгового бремени. Единственным объяснением третьего кредита будет заявление (прозвучавшее, кстати, из уст Поула Томсена в Риге на заседании Еврогруппы), что греческий долг оставался погашаемым до прихода к власти правительства СИРИЗА, а в доказательство своей правоты «Тройка» возьмет и закроет греческие банки, вызвав волну новых банкротств, причем обвинит во всем администрацию Ципраса.
Незадолго до рассвета я пришел к выводу, что чем больше уступок сделает Алексис, тем настойчивее станет «Тройка» в своих притязаниях; что не будет никакого соглашения, пока банки не закроются, а затем Грецию принудят к соглашению столь позорному, что Еврогруппа получит полное право публично обратиться ко всем европейцам: мол, вот что случается, когда нам перечат! Эта мысль заставила меня призадуматься над тем, как отреагирует на все Алексис. Ему всего сорок два года, сказал я себе. Неужели он готов прятаться десятилетиями от публичного внимания после молчаливого согласия с таким позором? Когда он наконец сообразит, чего именно требуют «Тройка» и Ангела Меркель (унижения премьер-министра Греции и окончательной расправы с греческим народом), у него должно возникнуть желание отказаться от сделки. А до тех пор, пока существует хотя бы малая вероятность того, что он образумится, я должен быть рядом, со своим планом восстановления экономики Греции и внедрения системы параллельных платежей, которая позволит нам выживать – до того момента, когда Меркель либо поддержит Вольфганга Шойбле и санкционирует распад еврозоны (первой жертвой падет как раз Греция), либо примет наш план в качестве основы для нового соглашения с кредиторами.
Поэтому я решил остаться – чтобы была возможность прибегнуть к тактике сдерживания, если Алексис все же опомнится, и чтобы реализовать наш «План для Греции». Остались и Джефф Сакс с Николасом Теокаракисом (последнего я тоже уговорил повременить с отставкой), а также мои преданные сторонники, включая Нормана Ламонта, Ларри Саммерса, Томаса Майера и моих верных помощников. Я знал, что делаю трудный, неблагодарный выбор. Знал, что «Тройка» давно видит во мне главное препятствие своим замыслам, но теперь мне стало ясно и то, что наш собственный «военный кабинет» разделяет это отношение. Единственная моя надежда состояла в том, что Алексис, которому явно суждено испытать в скором времени немалое унижение, спохватится и придет ко мне со словами «Давайте это сделаем!».
В западне
Друзья упрекают меня в терпеливости. Они думают, что я проявил наивность, продолжая верить (несмотря на все доказательства противного), будто Алексис сможет передумать. С другой стороны, два эпизода, о которых пойдет речь ниже, покажут, под каким давлением приходилось работать, и обрисуют масштабы наших проблем.
Когда я вернулся домой из Максимоса тем вечером, Даная засыпала меня вопросами, записывая мои ответы на камеру телефона. Тут зазвонил мой мобильный. Это оказался Джефф Сакс. Не желая откровенничать по незащищенной линии, я решил поделиться с ним единственной хорошей новостью дня: запоздав почти на месяц, мы наконец были готовы объявить дефолт перед МВФ. Пускай Сагиас, Драгасакис и Хулиаракис возражали, Алексис, Паппас и Евклид меня поддерживали. Казна опустела окончательно. Если МВФ хочет вернуть свои деньги, остальным представителям «Тройки» придется выделить нам какие-то средства.
– Что ж, жребий брошен, – сказал я Джеффу. – Думаю, на сей раз Алексис на попятную не пойдет. Следующего платежа МВФ не будет.
Джефф был в восторге.
– Давно пора! – воскликнул он, а затем начал давать советы по поводу того, как справиться с последствиями дефолта.
Через полчаса мой телефон снова зазвонил. Это опять был Джефф, и его распирало от хохота.
– Янис, вы не поверите! Через пять минут после нашего разговора мне позвонили из Совета национальной безопасности США. Они спросили, как, по-моему, говорили ли вы то, что думали, или нет. Я ответил, что наверняка так и было, и посоветовал, если они хотят не допустить дефолт перед МВФ, попытаться вразумить европеанистов.
Я нисколько не удивился тому, что мой телефон прослушивается, однако два обстоятельства делали новость Джеффа поистине замечательной. Во-первых, те, кто меня подслушивал, убедились в значимости и жизненной важности того, о чем я говорил; во-вторых, у них, судя по всему, имеется прямой выход на СНБ США. Кроме того, они явно ничуть не смущались, уведомляя меня о прослушке моего телефона!
На часах было около трех утра, но я позвонил Алексису, чтобы поставить его в известность. Несмотря на раскол в наших, еще недавно сплоченных рядах, несмотря на разорванные узы, в такие вот мгновения вспоминалось, что, как ни крути, у нас общий враг.Подвиг Данаи
Другой эпизод случился на следующий вечер, когда мне выпала редкая возможность порадоваться жизни – поужинать с Данаей и с другом, прилетевшим из Австралии, в нашем любимом ресторане в Экзархии.
В афинском районе Экзархия я проживал, когда впервые повстречал Данаю. Именно там, в моей квартире, моя дочь Ксения сделала свои первые шаги. По сути, это такая внутригородская окраина, где я резвился подростком в 1970-х годах. Этот район слегка криминального характера славится своими оригинальными музыкальными салонами, книжными магазинами, барами, а еще там, конечно, повсюду ощущается влияние разнообразных анархистских групп. Если коротко, Экзархия была и в какой-то степени оставалась моим районом, пусть я съехал оттуда в 2005 году.
Даная и наш друг приехали первыми. Я прибыл прямиком со встречи с Драгасакисом, припарковал мотоцикл возле ресторана и присоединился к своему кругу за столиком в углу обнесенного стеной чудесного садика на улице Валтециу. Близился май, цветущие кусты жасмина расточали гипнотический аромат. Весенний вечер выдался теплым. После эмоционально утомительного дня было очень приятно очутиться в этом саду, потягивать вино и расслабляться в дружеской компании.
Я услышал их до того, как увидел. Где-то час спустя, когда мы собирались заказать десерт, трое молодых мужчин в капюшонах ворвались в сад с громкими воплями. Поначалу я не сообразил, что являюсь их целью, но потом они швырнули несколько бутылок, которые разбились о кирпичный пол перед нашим столом, и осколки стекла осыпали мои ноги. Велев прочим посетителям убираться, троица направилась к нашему столику, размахивая «розочками» из пивных бутылок и изрыгая ругательства. Я вскочил и двинулся им навстречу, чтобы заслонить своих спутников, – но не учел эмоциональность и быстроту реакции Данаи.