Глава 17
Хотя само празднование Нового года и, соответственно, награждение подарками или одаривание наградами произошли без моего участия, но шум в лагере до сих пор стоял, как в улье во время роения. Уже не один человек успел похвастаться передо мной обновками и заодно поблагодарить. Больше всего впечатление на меня произвёл Вальтер. Он сидел у входа в свою оружейную мастерскую и сжимал в одной руке банку консервов, видно было плохо, но, кажется, это было датское сгущенное молоко, а во второй губную гармошку.
– Чего сидим, работы нет?
Вальтер вскочил, приняв стойку «смирно».
– Нет, товарищ командир. Срочной нет.
Ишь, раньше всё пытался господином называть. Исправляется.
– С чего вид такой задумчивый – прямо Кант с Гегелем в одном флаконе?
– А вы знаете, что я родом из Кёнигсберга? И Иммануил Кант является моим родственником, очень дальним, правда. Вот к Гегелю точно никакого отношения не имею. А задумался… Вы верите в предзнаменования?
– Трудно сказать, в приметы, наверное, скорее да, а вот в предзнаменования вряд ли.
– А я начинаю верить. Нас с сестрой воспитывала тётка. Кирса помнит мать, а отца уже не помнит. Я мать не помню, а отца вообще не видел – он погиб перед самым концом войны, мне тогда двух лет не было, а сестре только исполнилось пять. Но я уже помню послевоенные годы, особенно то, что всегда хотелось есть. Мама умерла в девятнадцатом. Кирса говорит, что она вообще не ела – всё отдавала нам. Тогда даже горсть овса была сокровищем. А я помню день, когда впервые досыта наелся. В тот день самым вкусным, невообразимым по великолепию блюдом было сгущенное молоко. Тётя Сиглинд уже не помнит, как эта банка ей досталась, а может, не хочет говорить. Тётя была младше мамы на пять лет. Она так и не вышла замуж, но у меня есть кузина. С её рождением мы прекратили голодать. Кто её отец, я не знаю, да и не стремлюсь узнать, это не моё дело, но Ханну я люблю, как родную. Даже не из-за того, что её рождение спасло нашу жизнь. Она великолепная девушка, такая же красавица, как её мать, и очень добрая.
Вальтер помолчал, о чём-то задумавшись или вспоминая.
– Точно такую же гармошку она подарила мне на пятнадцатилетие. У нас с Кирсой никогда не было карманных денег, понятно, пока мы не нашли работу, а у Ханны они откуда-то появлялись. Иногда она их даже тратила, понемногу, но в основном собирала – пфенниг к пфеннигу и три раза в год делала подарки на день рождения. Мне, матери и Кирсе. Мы с сестрой тоже дарили ей подарки, но купить ничего не могли, а потому мастерили своими руками. Она так радовалась. Так вот, та гармоника была первым подарком, на который она скопила денег, и это был подарок для меня. Когда ей исполнилось девять лет, она вдруг начала приносить домой различные сласти. Понемногу, первый раз она принесла малюсенький сладкий пирожок с патокой и разделила его на четыре части – всем досталось по совсем крохотному кусочку. Мы с сестрой спрашивали, откуда она взяла деньги, но та упорно молчала, как и тётя Сиглинд. Так продолжалось с месяц, пару раз в неделю Ханна приносила что-то вкусное и делила на четыре равные части, а потом как отрезало. Через три месяца она сделала мне подарок на день рождения.
Да, наверное, так бывает, но совпадение странное. Как Кошка сумел так подгадать с подарками для Вальтера – губная гармоника и сгущёнка не самые частые вещи, что нам попадались среди трофеев. Достанься Вальтеру бритва и крем, я бы не удивился. Может, старшина что-то вызнал про нашего немца? Надо будет спросить.
– Надеюсь, сейчас с твоими родственницами всё нормально. Переживают, конечно, что от тебя нет вестей, но похоронное извещение командование вряд ли направило. А знаешь что, напиши несколько строк, ну, типа – жив, здоров, нахожусь в плену… Хотя нет, про плен не пиши… Скажи, что выполняешь важное задание и до конца войны от тебя вестей не будет.
– А можно?
– Можно, но учти, я сначала прочту.
– Конечно.
– Тогда иди, сочиняй, пока работы срочной нет. Учти, письмо может попасть не в те руки, и твои любимые родственницы тогда пострадают. Так что больше тумана, меньше конкретики. Короче, ты понял. Если не сможешь, то лучше пусть они остаются в неведении.
– Я знаю, как написать.
– Тогда дерзай.
Сзади кто-то прокашлялся, не в смысле простужен, а хочет отвлечь меня от занимательной беседы на тему доброго и отзывчивого немецкого народа. Ну, точно, Кошка стоит и так, выжидательно, на меня поглядывает. Машу Вальтеру рукой и делаю пару шагов навстречу старшине.
– Жаловался? – улыбается Кошка.
– Да нет. А на что?
– Что не расстреляли.
– Не понял.
– Мы же, как расстрелы начали, так Вальтер с лица спал, даже аппетита лишился, видно, ждал, что и его в расход пустят. А когда Нефёдов приказал его в строй поставить, перед награждением, так вообще чуть ли не под руки держали.
– Ну и чего издевались над ним, не могли сказать, что никто его расстреливать не собирается?
– Да говорили, – старшина махнул рукой. – Только без толку. На самом деле награждать его не собирались, но пришлось, дабы в чувство привести. Ты бы видел его глаза, когда из строя вызвали, а уж когда он осознал, зачем…
– Ну, Леонид Михайлович, вы к тому же с этими подарками ещё и в струю попали. Хотя, думаю, он нашёл бы, как любой штукенции особый смысл придать. Тяжёлый отходняк, однако. Ты бы его работой какой-никакой загрузил, а то так можно и с глузду съехать.
– Сделаю. Я вот что хотел? Нефёдов с Калиничевым двойной состав сегодня ночью в дозор запускают, да на несколько дней вроде как. Тогда людям нужно усиленный паёк выдать, так неплохо бы под это приказ получить. У меня такие затраты по смете, понимаешь ли, не проходят.
– Так… А с чего такая движуха?
– Немцы вроде как все загородные патрули свернули и в город согнали, вот и хотят командиры поляну под себя забрать.
– Ну, это правильно, конечно. Они где?
– Где-то в ротных лагерях. И вроде как собираются опять мясной цех потрепать. Малец от Гринюка прибежал – похоже, немцам в Жарцах приказ пришёл сворачиваться. Они всю скотину, что ещё не переработали, забивают и готовятся грузить тушами, да и сами собираются тика´ть. Первый взвод второй роты уже на перехват ушёл. Может, и успеют.
Только на следующее утро узнал, что не успели, и не успели буквально чуть-чуть, что, как известно, не считается. Даже хвост автоколонны из четырёх грузовиков увидели, но не побежишь же за ними бегом? Правда, колонну эту у Полоцка обстреляли другие наши бойцы, но также без особого успеха.
– Что ещё у нас плохого, товарищ лейтенант?
– Вроде ничего, – Калиничев удивлённо глянул на меня. – Потерь за три предыдущих дня не было. Сейчас наши люди блокировали бывшие позиции противника и пути подхода к ним, как товарищ капитан и приказал. Оттеснить нас немцы смогут, только сконцентрировав крупные силы на направлениях выдвижения, что сейчас им сделать сложно. Считаю, что в данный момент они способны выставить один, максимум два, мощных ударных кулака, но во втором случае им придётся совсем оголить город. Поступили сведения, что кто-то, скорее всего ваши уголовники, совершил нападения на городские склады.
– Ну, положим, они такие же мои, как и твои.
– Извините, вырвалось.
– Да, ладно…
– При этом, мы не сможем долго держать такое количество людей в отдалении от базы: мороз, очень длинные переходы, что для смен, что для снабжения продуктами.
– Они у тебя что, в полях да лесах сидят?
– Нет, конечно – в деревнях. Пока половина греется и отдыхает, другая, всё одно, службу несёт – не дай бог прошляпим фрицев. Но даже в таком режиме, максимум через неделю, боеготовность изрядно снизится. Устают люди: холод, постоянное напряжение…
Это он прав, хоть у нас и некоторое затишье, но постоянный стресс ни здоровью, ни боеготовности плюсов не прибавляет.
– Проблем с местными жителями нет?
– При мне не было.
– А у местных из-за нас проблем не будет?
– Тут точно ничего не скажешь, как немцам шлея под хвост попадёт.
– Подготовьте им, на всякий случай, расписки о конфискации продуктов.
– А стоит?
– Забирать ничего, конечно, не стоит, если, разумеется, сами не предложат, а расписки выдать. Пусть считаются пострадавшими. Только осторожно, как бы немцы не прознали, а то подведём людей под цугундер. Да, не знаешь, Степан Юльку в город уже отвёз?
– Не в курсе. Узнаю.
– Не дёргайся, занимайся своим делом. Что с движением на железной дороге?
– Как второго января состав уронили, так он с тех пор и лежит. Движение прервано полностью. Дорога на север тоже не используется – мы там несколько рельсов поглубже в лес утащили. Не быстрей, конечно, чем взрывать, но экономнее. Шпалы тоже унесли.
– А что в составе, что-нибудь ценное есть?
– Не похоже, какие-то бетонные конструкции на платформах.
– Жаль, этого нам не надо. Что с шоссе?
– По ближнему движения нет, северное и то, что за Полотой и железкой, периодически навещаем, но там только крупные колонны с охраной. Обстреливаем, минируем, не даём расслабляться. Появилась, точнее вернулась, старая идея под Замошье сходить, пока немцы в городе блокированы.
– Это ты про пресловутые корпусные склады Байстрюка?
– Про них, родимых.
– Разведку посылал?
– Только сегодня вернулись.
– И что там?
– Тишь и гладь.
– Совсем движения нет?
– За два дня… ну, почти – ноль?
– И чего тогда туда переться?
– Так охрану не сняли!
– Много? Охраны?
– Немцев с десяток и полицаев пять или шесть. Полицаи на воротах стоят, снаружи, а немцы внутри службу тащат.
– Вооружение?
– Один пулемёт точно есть: или «максим» или «ноль-восьмой» немец. Автоматов не заметили, только винтовки.
– Есть план?
– Есть. Старый, с уточнениями.
– Излагай.
Всё оказалось даже проще, чем предлагал Василий. Немцы тут вдалеке от фронта совсем расслабились, невзирая на почти осаждённый Полоцк. На счёт осады это я так – для красного словца, потому как вся наша осада состояла из полутора десятков усиленных пулемётами секретов с восточной стороны города. Хотя, секрет из пяти-шести человек с двумя пулемётами, это уже не секрет, а, считай, крупная засада или огромная кость в чьём-то горле.