— Смотри, — показал на задержанных эсэсовец.
Гнат медленно пошел вдоль строя, пристально вглядываясь в лица и бормоча:
— Не знаю… Энтого тоже не знаю… Не знаю…
— Смотри, смотри внимательно, — повторил шагавший рядом Шель.
Дойдя до Сорокина, поддерживаемого солдатами, Цыбух приостановился, разглядывая врача. Обошел его кругом, схватив за волосы, приподнял опущенную голову Юрия Алексеевича и заглянул ему в лицо. Потом обернулся к Шелю:
— Энтого тоже не знаю. А вот энту знаю, — он присел перед девочкой на корточки. — Здорово, Настенка! Узнаешь дядю Гната? Я тебя печеной картошкой кормил. В лесу, на костре, в золе пекли, помнишь?
Девочка испуганно молчала, пытаясь вырвать свою ручонку из ладони крепко державшего ее солдата. Подскочивший фельдфебель доложил:
— Господин штурмбаннфюрер! Раненого и ребенка нашли в землянке, в лесу, при проверке деревни и розысках пытавшихся скрыться жителей.
— Хорошо, — махнул рукой Гельмут. — Чей ребенок?
— Петьки Дацкого, милиционера из нашей деревни, — подняв к Шелю лицо, объяснил Гнат. — Участковый наш, Кулик, ее за собой по лесам таскал. Где дядя Леша? — спросил он у девочки. — Ну, отвечай!
— Не знаю… Все ушли, — девочка заплакала.
— Говори, сучонка! — схватил Гнат ее за горло, но Гельмут небрежно пнул его сапогом.
— Отпустите!
Гнат послушно отпустил ребенка и выпрямился. Шель повернулся к Сорокину.
— Кто вы?
Военврач молчал, опустив голову. Он жалел, что поддался уговорам капитана и отдал свой пистолет и гранаты уходящим на станцию. Но с ним оставался ребенок, имел ли он право рисковать жизнью девочки?
— Кто вы? — раздраженно повторил Гельмут. — Где вас ранили?
— В бою, — едва слышно ответил военврач.
— Не расположены к беседе? — усмехнулся Шель. — Ничего, еще успеете передумать. Раненого и ребенка на вокзал, остальных на работы, — приказал он солдатам.
— А мне идтить? — осмелился подать голос Гнат.
— Да, за ними, — не оборачиваясь, ответил Шель. — И ждать там.
Гнат трусцой припустил следом за уходящими, боясь, как бы этот вежливый немец не передумал и снова не приказал ломать хребет.
— Плохо дело, — шепнул подобравшийся ближе к Волкову Макар. — Как бы и дедка нашего не загребли.
— Хуже некуда, — зло бросил Антон, поудобнее перехватывая оброненный кем-то из железнодорожников молоток на длинной ручке.
— Чего делать будем? — вытирая скомканным платком потное лицо, спросил Путко. — Солдатни тут как селедок в бочке.
— Торопиться! — буркнул Волков, пробираясь под вагонами.
Сколько продержится военврач? Сможет ли он молчать, когда на его глазах начнут мучить ребенка, прижигая сигаретами его тело, вырывая волосы и зубы, ломая пальцы? Сколько времени даст им Сорокин для выполнения задуманного, догадается ли он хотя бы ненадолго отвлечь немцев пустыми разговорами? Кто знает… Поэтому надо торопиться, очень торопиться!..
Глава 9
Утром 7 июля 1941 года войска 3‑й танковой группы совместно с частью сил 16‑й армии группы армий «Север» возобновили наступление в полосе советской 22‑й армии. Против шести дивизий русских наступали шестнадцать немецких. Враг намеревался окружить и уничтожить соединения Красной армии, а затем нанести удар во фланг и выйти на оперативный простор в тылу всего Западного фронта…
2‑й армейский корпус немцев наступал через Себеж на Идрицу, 57‑й моторизованный корпус наносил удар из районов Улла и Бешенковичи на Витебск…
8 июля врагу удалось прорвать на некоторых участках полосу обороны Себежского укрепленного района, но большего он добиться не смог. Мужеством бойцов и командиров 17‑й стрелковой дивизии под командованием генерал-майора Силкина наступление противника было остановлено, а потом захлебнулось.
На тридцатикилометровом участке от Уллы до Бешенковичей оборону держал всего один полк 186‑й стрелковой дивизии. В районе Витебска разворачивалась 153‑я стрелковая дивизия, которая вскоре был переброшена в район Сенно, а на ее место прибыла 128‑я стрелковая дивизия. Создать глубоко эшелонированную оборону она не успела…
Не добившись успеха на севере, соединения 3‑й танковой группы немцев утром 9 июля возобновили наступление южнее, намереваясь форсировать Западную Двину в районе Улла — Бешенковичи. Советские воины встретили врага губительным огнем и смелыми контратаками. Однако силы были неравны, и 39‑му моторизованному корпусу группы Гота к 10 июля удалось форсировать Западную Двину и захватить плацдарм.
9 июля, сосредоточив основные усилия на витебском направлении, 3‑я танковая группа немцев ворвалась в город.
В период с 5 по 9 июля 1941 года сильные контрудары по врагу наносили войска наших 20‑й и 21‑й армий на борисовском и бобруйском направлениях.
6 июля командование группы армий «Центр» доносило в Берлин: «Противник перед 2‑й танковой группой усилил свою группировку за счет подброски новых частей в направлении Гомеля. Удары противника от Жлобина в направлении Бобруйска, а также в районе Березино, позволяют предполагать, что он намерен сдержать наступающие через Березину наши танковые силы для того, чтобы организовать свою оборону на реке Днепр…»
В результате контрударов советских войск подвижные соединения группы Гудериана были остановлены в междуречье Березины и Днепра. Им не удалось, как планировало немецкое командование, стремительно выдвинуться к Днепру и форсировать его с ходу…
Щур и лысый осматривали вагоны. Налегая плечом на тяжелую дверь, откатывали ее в сторону, потом влезали внутрь и начинали ворошить тюки и ящики или длинным прутом тыкали в зерно.
Следом за ними ходил тощий немец с большой клеенчатой тетрадью в руках и старательно записывал номера проверенных вагонов и характер груза. На каждый вагон уходило не меньше пятнадцати минут, и то если в нем был уголь или еще что-нибудь подобное, когда не надо ворошить все внутри, показывая немцу, что, как и где лежит.
Уголовники устали, руки, плечи и спины у них болели от непривычной работы, и немец, заметивший, что они едва двигаются, разрешил перекурить, кинув им пачку дешевых сигарет. Радостно схватив ее, лысый разочарованно заморгал — пачка оказалась почти пустой. Немец швырнул еще коробок спичек и сердито забурчал, показав рукой в сторону.
— У-у, хмырь гундосый! — не опасаясь, что его поймут, передразнил солдата Щур. — Чего воешь?
— Сердится, — разминая сигарету, объяснил лысый. — В вагоне сено прессованное, трухи полно, пожара боится.
— Ну его к… — выругался Щур, устраиваясь на подножке. — У меня ноги не казенные взад-вперед шастать по путям.
Лысый засмеялся. Зажег спичку, дал прикурить Щуру, прикурил сам и уселся на землю, по-татарски подобрав ноги.
Немец еще немного побурчал, потом захлопнул клеенчатую тетрадь и ушел по своим делам.
— Чего тебе черный говорил? — глубоко затянувшись, спросил лысый. — Опять грозился?
— Не, — засмеялся Щур, — подобрел. Обещался нас в полицию устроить служить.
— Ха! — лысый восторженно хлопнул себя по коленям. — В кошмаре лагерном не привидится. Я никогда бы о себе такого и подумать не мог — полицейский!
— Ничего, — сплюнул Щур, — оботремся. Научимся искать кого немцам надо. Они тут надолго, если не навсегда. Наши-то бегут, только пятки сверкают.
— Теперь нам другие — наши, — философски заметил его приятель. — Ушел бы ты от греха с подножки. Вагон солнцем прокалило, сено что твой порох. По головке немцы нас не погладят, если вагон спалим.
— У них лошадок нету, — усмехнулся Щур, но с подножки соскочил. — Они больше на машинах ездят — техника, Европа!
— Да, — согласился лысый, — но морду тоже бьют. Похлеще, чем в НКВД.
— Чего не бывает, — лениво ответил воображавший себя как минимум начальником вспомогательной полиции Щур. — От нас не убудет, свое возьмем. Жалко, нигде спиртяги не нашлось. Цистерны они почему-то осматривать не приказали, боятся, что мы надрызгаемся?
Лысый не ответил. Повернувшись в сторону выходной стрелки, он внимательно всматривался в фигуры двух мужчин, то появлявшиеся на путях, то вновь нырявшие под вагоны составов, растянувшиеся до самого семафора. Один нес ведро — помятое, тяжелое, судя по тому, как он сгибался на одну сторону. Второй небрежно помахивал молотком на длинной ручке, словно собираясь простукивать им колеса.
— Слышь, — подергал за штанину стоявшего над ним Щура лысый. — Глянь-ка… — он показал на мужчин, но они, как назло, опять нырнули под вагон.
— Чего? — никого не увидев, Щур покрутил пальцем у виска. — Крыша поползла? Не успел я про спиртягу сказать, а ты уже и захмелел? Ну даешь!
Он схватился рукой за скобу двери товарного вагона и, подтянувшись, впрыгнул внутрь. Сердито раскидав ногами клочья сена, выбросил на пути окурок, тяжело вздохнул и полез проверить, что лежит у стенок. Немцы приказали осматривать все внимательно, пригрозив наказать за нерадивость. Зачем им понадобилось осматривать вагоны, Щур не понимал — теперь у них трофеи никто не отнимет, а ты корячься, сдвигай тюки и ящики, перекидывай мешки, ползай, наклоняйся, ломайся. Работать он не привык и очень не любил, но прекрасно понимал, что с немцами спорить не стоит: можно схлопотать и хуже, чем по морде. Да еще лысый чудит, отлынивает, уселся на землю и досасывает сигарету, причмокивая толстыми губами. Уже пальцы обжигает, но не бросает окурок.
— Давай сюда! — прикрикнул на него Щур. — Хватит балду бить.
— Щас, — отмахнулся тот, с нетерпением ожидая, когда опять вынырнут из-под вагонов те двое.
Ага, вылезли, идут вдоль состава прямо к нему. Мужчина с ведром уголовника совершенно не интересовал — он был полностью уверен, что никогда его не видел, — а вот второй… Второй показался странно знакомым: кошачья походочка, мягкая, пружинистая, полная скрытой готовности броситься в сторону; поворот головы, когда он оглядывается; мятый костюмчик. Неужели опять появился тот сумасшедший? Ну да, это он ворвался в подвал школы с карабином в руках и устроил натуральный бой с немцами. Что он здесь делает? После того как они с Щуром вытащили его из подвала — задыхающегося, потерявшего сознание, — немцы забрали сумасшедшего к себе, а он умудрился снова от них сбежать, угнав грузовик. И снова стрелял по солдатам. И вдруг объявляется на станции и разгуливает себе в компании с каким-то дядьком! И что тот таскает в ведре? Не водицы же несет напиться?