ые отравления, поджоги в занятых города. И главное, нам так и не удалось разбить главные силы Роланда. Он словно падальщик бегает вокруг нас, то и дело, норовя вцепиться нам в спину.
Сбитый с толку такой тирадой, Даданджи молчал. Он вообще не слышал, чтобы Неистовый Сульдэ, как прозвали его легионеры, хоть когда-то признавал свою неправоту. На него это было совершенно не похоже. Значит, произошло что-то сверхординарное…
— Вчера прибыл посланник с письмом от Великого, — глухо продолжил Сульдэ с темнеющим лицом. — Шесть дней назад эскадра Морских баронств обрушилась на приморские города Шамора. Пали Гент, Перой и Новый Карай. Пираты досуха вычистили городские оружейные арсеналы и сожгли военные верфи. Большая часть южного флота империи пошла на дно. Шамор объявил Великий поход против морских баронств. Второй и третий легион бессмертных отзываются обратно, — полководец, тяжело вздохнув, замолчал. — Великий дал нам месяц, чтобы Ольстер пал к его ногам.
Пошатнувшись от охватившей слабости, Даданджи схватился за одну из опор шатра.
— Великий поход?! Султан объявил Великий поход?! — кади не сразу осознал то, что услышал. — Еще один? Из-за каких-то разбойников…
На осунувшемся лице кади было написано столь явное недоумение, что командующий невесело усмехнулся.
— Ха-ха-ха. Ты же не так давно из столицы. Неужели забыл, что там всегда в цене? — при этих словах Сульдэ в глазах Даданджи, наконец, стало появляться понимание. — И Гент и Перой это золотая сокровищница империи. Здесь добывают почти все золото Шамора… Поэтому неудивительно, что Великий так разгневался.
Кади в согласии качал головой. Он прекрасно знал, насколько сильно султан любил этот драгоценный металл. И неспроста столица Шамора называлась Золотым городом.
— Золото, золото… Султан не раз повторял, что его величие измеряется в золоте, — пробормотал в задумчивости Даданджи. — Значит, морские дьяволы напали из-за золотых рудников. И это случилось именно сейчас. Странно… Хотя, мне непонятно другое. Как этим босякам удалось провернуть такое? Служа на границе, я был несколько раз и в Генте и в Новом Карае. Там же стояли сильные эскадры. Я же своими собственными глазами видел. В Генте же вся бухта была забита, — с диким недоумением бормотал он. — Там были целые крепости под парусами с гарнизоном из сотен легионеров…
Он и сейчас по прошествии почти пяти лет прекрасно помнил эти многоярусные многометровые монстры из дерева, ощетинившиеся многочисленными крепостными самострелами. Сложно было вообще себе представить, кто мог угрожать этим кораблям в открытом море.
— По словам посланника, корабли в открытом море сжег огонь с небес. Одни моряки говорили об огненных стрелах, другие об огненных птицах, — проговорил Сульдэ, ввергая кади в еще большее недоумение. — С теми же, что оставались в бухте, все было иначе… Пираты напали ночью, войдя в бухту на небольших лодках. Вырезали вахтенных ножами, а корабли подожгли… Посланник много еще такого рассказывал, чего не было на бумаге — и про огонь, который невозможно было затушить водой; и про черные стрелы, прошивавшие доспехи бессмертных; и про спавших беспробудным снов вахтенных, которых не могли разбудить и грохотание грома; и про сотни обожженных трупов, волнами выносимых на берег.
Даданджи еще сильнее вцепился в плотную ткань шатра, чтобы не упасть. Ноющая боль в районе раны никак не хотела отпустить его, высасывая из него последние силы. Он опять пошатнулся.
— … Ни как не оправишься от ран, вижу — прерывая рассказ, понимающе кивнул Сульдэ; он подхватил под руку своего недавнего врага и, помогая ему войти в шатер. — …
В шатре за плотной темной тканью их разговор продолжился. Правда, и Сульдэ и Даданджи еще не понимали, что теперь они уже не враги друг другу и еще не друзья. Милостью непредсказуемой судьбы два эти человека сделались скорее попутчиками, которые двигались в одном направлении. И только от их совместных усилий зависело, смогут ли они добраться до своего места назначения.
— … Тогда почему ты остановил бессмертных у стен? — уже там недоуменно спросил Даданджи. — Ты же только что сам говорил, что теперь время играет против нас, что каждый день промедления делает нас слабей! Я не понимаю… Надо давить, давить! Уже сегодня легионеры могли бы взять город и взять Роланда за яйца! Его ублюдок был бы у нас, и он бы сам отдал нам свое королевство. А приготовленный для кавалерии фураж… Это же отборнейшее зерно, мы бы пустили на муку!
Командующий, этот битый судьбой волк, молча смотрел на горячащегося кади, который с жаром доказывал необходимость скорейшего штурма. Улыбка едва тронула губы старого полководца. Сидящий перед ним на кошме юнец (по сравнению с его прожитыми годами), бледный, без единой кровинки в лице, в эти мгновения так напоминал Сульде самого себя в далекие — далекие годы, когда он был молодым, полным сил и энергии. Конечно, он прекрасно понимал, что город нужно было брать и сам, не раздумывая бы, уже был на стенах. Если бы не одно но…
— Ты молод и горяч, но я тебя прекрасно понимаю, — негромко начал говорить Сульдэ. — Все дело в том, что столица Ольстера и главный город короля Роланда сегодня ночью и так станет нашим, — в его монотонном голосе послышались нотки торжества. — Еще неделю назад, когда мы вошли в крепость Мартелл… Ну, помнишь, ту мощную крепость с массивными башнями на скале? Тогда же ко мне пришел граф Тореани — правитель крепости, что открыл ее ворота нам. Ха-ха-ха, этот изъеденный червями старик предложил сдать мне и саму столицу! — уже не сдерживаясь, Сульдэ довольно засмеялся. — Он сказал, что среди приближенных Роланда много недовольных и, если им пообещать их же земли и поместья, то они с радостью сменят хозяина. Ха-ха-ха.
Кади удивленно наклонился вперед.
— Сегодня ночью северные ворота столицы откроют перед моими воинами, — продолжил рассказывать командующий. — Штурмовые турии уже выдвинулись. Каждая сотня выделила по нескольку десятков своих ветеранов, для которых нашлись даже мечи из гномьей стали… Ближе к ночи бессмертные получат по чарке вина и… тогда моих легионеров не остановит даже дьявол!
6
По извилистому тоннелю, сквозь темноту которых едва пробивались немногочисленные светильники, бежал коренастый гном. Юный, совсем мальчишка, служка при старейшем старейшине клана, тяжело дышал и то и дело переходил на шаг. При этом сжимаемая им объемная ноша, тщательно прикрытая плотной тканью, снова и снова норовила сползти.
— Ч-и-и-ик, ч-и-и-ик, — наконец, серая мешковина все-таки сползла и из прутьев клетки в руках мальчишки, высунулась недовольная, взъерошенная головка небольшой пичуги — вейта. — Чи-и-ик, ч-и-и-ик, — птичку, которая всегда прилетала в место своего гнездования, подгорный народ уже давно приноровился использовать в качестве связи со своими братьями из других кланов. — Ч-и-и-ик, ч-и-и-ик!
От чириканья пичуги служка вздрогнул и сразу же начал судорожно закрывать клетку тканью, но неугомонный вейт уже почуял свободу и громко выписывал задорные трели.
— Ч-и-и-и-к, чи-и-ик, — чертыхавшийся мальчишка, под не прекращавшееся чириканье, побежал дальше вглубь тоннеля. — Чи-и-ик, чи-и-и-к.
После очередного поворота он вдруг резко остановился и, с судорожно поднимающейся грудью, начал приводиться себя в порядок. При свете тусклого масляного светильника его пятерня несколько раз прошлась по лохматой, взъерошенной шевелюре, но непослушные грязные волосы совсем его не слушались.
— Подгорные боги…, — с рвущимся из груди сердцем служка подошел к неприметной двери, сколоченной из почерневших от времени досок, и робко постучал. — …
Дверь тут же резко провалилась внутрь, а в проеме появился довольно высокий для гнома старик с длиной окладистой бородой.
— Ты…, — угрюмо пробормотал он, после нескольких мгновений разглядывания мальчишки черными как уголь глазами. — Вестник? — вдруг его тонкие губы растянулись в тяжелую усмешку; он заметил клетку с вырывающейся из нее пичугой. — Послание, живо, — худая, темно-коричневая рука, в полумраке до ужаса напоминающая коготь мерзкого зверя, требовательно вытянулась в сторону мальчишки. — …
С окаменевшим взглядом, тот попытался открыть клетку. Его непослушные пальцы никак не могли нащупать задвижку, то и дело соскальзывая с хорошо смазанного крючка.
— Кхе…, — старейшине это наконец надоело и он вырвал клетку из его рук. — Я тобой вновь недоволен, — глухо проговорил старик, вытаскивая пискнувшую в его руке пичугу. — Ты нерадив, ленив…, — свернув пальцами голову крохотной птичек, он стащил с ее лапки небольшое кусочек пергамента. — Скажешь своему наставнику, мастеру Гирану, что ты наказан. Урок тебе — два раза от рассвета и до заката не есть и не пить. А чтобы вину свою осознал лучше, перепишешь те свитки, что я вчера тебе дал… Подними это и убирайся! — перед служкой на каменный пол упало пернатой тельце со свернутой головкой и кованная клетка. — Живо.
Едва бледный как смерть мальчишка умчался, старейшина быстро пробежал глазами крохотные буковки послания, густо усеявшие кусочек пергамента.
— Хорошо, — он вышел из крохотной каморки и, прикрыв дверь, быстро направился в сторону зала совета, где его уже давно ждали остальные старейшины. — … Благая весть… Благодарю вас Подгорные боги.
Долгожданное послание вновь пробудило в нем уже давно забытые чувства. И сейчас, шагая по древнему тоннелю когда-то громыхавшего на всю Торию Замодонга, старейшина Калеб словно возвращался в те далекие времена — времена заката Подгорной империи, когда отряды несокрушимой железной стены еще стояли во всех городах континента… Он прекрасно помнил те дни. Тогда еще просто брат Калеб, рядовой хранитель, он с восторгом смотрел на несокрушимые стены гномьих крепостей, любовался великолепными фресками огромных дворцов с реликвиями кланов. Повсюду, где бы он