– Избушку я на Варшаву направила, – тихо подкатилась сзади Баба-яга. – А покуда едем, не хочешь ли, сокол ясный, с Олёнкой своей поболтать?
Я замер, Митя и дьяк навострили уши.
– Иди уже на крыльцо, там хоть и ветер свистит, зато никто вас подслушивать не будет.
– А ежели мне оно для докладу надобно?
– А ежели кому козлобородому разговоры сердечные для докладу надобны, дак он у меня так помелом по заднице огребёт, – честно предупредила бабка, цыкнув зубом, – неделю в уборную стоя ходить будет! Даже и по большому…
Наш младший сотрудник тоже, видимо, имел, что сказать, но, глянув в желтеющие глаза Яги, резко передумал. Покосился недоверчиво на тяжёлое помело, прикинул что-то там в уме, произвёл математические, физические и химические уравнения, вывел результат – и молчок. Всё-таки, что ни говори, а Митя умеет учиться на собственных ошибках.
Вот дьяк нет!
Впрочем, на данный момент и он не рискнул так уж открыто настаивать на своём. Просто пересел поближе к двери, делая вид, что дышит свежим воздухом у косяка, и максимально оттопырил уши. Ну-ну…
– Вот, держи. – Моя домохозяйка полезла в старый, окованный железом сундук, стоящий в углу, достав небольшое зеркальце в серебряной оправе с длинной ручкой.
– Три раза на него дунь да и попроси вежливо Олёнушку твою показать. Ежели она сей час в отделении сидит, то и через другое зеркало ответить сможет.
Я выхватил из её рук волшебную вещь, чмокнул бабку в щёку и ринулся к двери с такой скоростью, что едва вообще не вылетел с крыльца. Сел прямо на порог, прижав спиной дверь и, крепко держа зеркало перед собой, трижды осторожно дунул на своё отражение.
– «Свет мой, зеркальце! скажи да всю правду доложи», – на автомате вспомнил я, но тут же поправился: – Извините, а Олёну можно?
Поверхность стекла на миг запотела, потом пошла рябь, как изображение в плохом телевизоре, а потом…
– Э-э… Олёнушка?!
На меня уставились две изумлённые физиономии – бабкин кот Василий и азербайджанский домовой Назим. Оба сидят на старом персидском ковре ручной работы, перед ними блюдо плова, бараньи потроха, запечённая курица, три вида шашлыка на шампурах, молоко, айран, ну и кувшин вина, конечно! Бакинское застолье в отделении!
– Ребята, быстренько позовите сюда мою жену, и я забуду всё, что тут видел.
Ошарашенный кот подошёл к зеркалу-приёмнику со своей стороны, потёр его лапой, лизнул, понял, что происходит, и скроил своё знаменитое выражение лица (моськи, физы, морды?) из серии «ничего не докажете, меня заставили, я вообще ни при чём, просто мимо проходил, вот подстава, зуб даю, участковый!». Коты такое умеют.
– Олёна, – напомнил я.
Василий отрицательно помотал головой.
– Назим, а вы не видели…
Пока я смотрел на кота, азербайджанский домовой мгновенно скатал поляну и исчез под печкой. Всё, доказательств нет, улики спрятаны, давить на совесть этих двоих прохиндеев бессмысленно.
– Она хоть дома?
Вася отрицательно помотал головой, потом махнул лапой куда-то в направлении двора.
– На территории отделения?
Василий подумал и махнул ещё два раза.
– В огороде, что ли? На базар пошла или к царице в гости?
Кот схватился обеими лапами за живот и покачался из стороны в сторону.
– Заболела? Пошла к врачу?
Бабкин питомец неопределённо пожал плечами, может, и не заболела. Может, и не к врачу, но ушла, дома её нет в любом случае, и, когда вернётся, неизвестно.
– Ладно, понял. Передай, пожалуйста, что я звонил. А в целом как там у нас, нормально?
Это был вопрос в никуда. На миг мелькнул здоровущий чёрный хвост, и кот просто ушёл из зоны видимости, дальнейший разговор был ему неинтересен. Зеркало вновь пошло рябью, значит, сеанс видеосвязи закончен. Вот и поговорили…
Практически в ту же минуту сзади деликатно постучали.
Я встал.
– Никита Иванович, картошечка по-крестьянски упарилась. Идите уже обедать, а то бабушка без вас и откушать по-людски не дозволяет. Ложкой дерётся пребольно!
– Иду, Мить. Держитесь там.
Действительно, Баба-яга держала оборону у печи, вооружённая длинной деревянной ложкой. На лбу нашего младшего сотрудника уже зрели две крупные шишки. Дьяк вообще лежал под столом, яростно дуя на обожжённые пальцы, а перед его носом, собирая пыль с пола, покачивалась горячая картофелина.
– Всем мыть руки, – потребовал я.
Бабка согласно покивала. Волшебное зеркало я сунул в тот же сундук. За стол сели все вместе, чинно, благородно, как в приличных английских семьях.
Отварная белорусская картошка с укропом и жареным луком была просто великолепна! Мы вчетвером легко расправились с большим котелком, когда избушка вдруг резко встала.
Ягу как пушинку кинуло на меня, меня – на изумлённого Митю, Митю – на перепуганного дьяка, а уже Филимон Митрофанович, придавленный тройным весом к полу, прощально пискнул:
– Церберы вы милицейские и есть! Жаловаться буду на извращения эдакие-то! Ежели тока вы-жи-ву-у…
– Младший сотрудник Лобов?
– Я, батюшка участковый!
– Приказываю выползти из-под меня и главы экспертного отдела, слезть с гражданина Груздева, выйти за дверь и прояснить обстановку.
– Рад стараться!
Он одним рывком, ценой взвывшего от боли дьяка, встал, рассадил нас с Бабой-ягой на лавках и пулей метнулся исполнять. Назад вернулся через секунду, бледный, но заинтересованный.
– Могу ошибаться, Никита Иванович, однако ж стоит там поперёк дороги знатный господин на козлиных ногах. Одет богато, в одной руке сабля, в другой бутылка, а на лбу рога, как у всамделишного чёрта. Чё делать-то будем? Может, его сразу лопатою промеж рогов? Дык позвольте, со всем моим усердием…
– Чертей в Польше хватает, однако же, судя по описанию, встретили мы под Варшавою самого…
Тут дверь в избушку распахнулась от широкого удара ноги, и на пороге встал эффектный полный пан в ярких национальных одеждах, со жгучим взглядом, кривым носом, длинными усами и кривыми рожками на лбу.
– Га! То мой обед?! – Он взмахнул кривой саблей.
Никто и слова вымолвить не успел, как взвившийся винтом Филимон Митрофанович широко осенил гостя крестным знамением.
Чёрт в один миг стал тих, как швейцарская овечка. Чем и поспешил воспользоваться наш Митенька, со всей дури врезав нечистому деревянной лопатой в челюсть!
Рогатого варшавянина откинуло в угол, со звоном приложив башкой об окованный железом бабкин сундук.
– Лукошкинская опергруппа, приятно познакомиться, – запоздало выдал я.
– Дзень добрий, шановне панство, – вежливо кивнул чёрт, лежащий в углу неподкованными копытами кверху. – Тока ногами не забийте, добрже?
– Так ты ж, дух нечистый, праведных людей с пути истинного сбивающий, супротив Господа Бога восставший, ещё нам и условия ставить будешь?! – с полоборота завёлся дьяк, и мне пришлось просить Митю надеть на него намордник.
– Бабуль, может, лучше вы начнёте?
Баба-яга скромно вздохнула, подошла к поднимающемуся гостю, протянула руку и произвела некое хитрое рукопожатие в масонском, негритянском или мексиканском стиле.
То есть они хлопнулись ладонями, поиграли пальцами, ударились плечами, потёрлись локтями, одновременно фыркнули в разные стороны, покивали направо-налево, дунули в нос друг другу и обернулись.
– Пан Смолюх розумеет по-русски?
– То так, ясновельможная, – осклабился толстый чёрт. – Я могу говорить на любом языке, хоть на китайском, хоть на суахили, хоть на эсперанто. Работа такая, сами понимаете. А кроме известной Яги Ягайло-Ягеллонской с кем имею честь?
– Ивашов Никита Иванович, лейтенант милиции при дворе царя Гороха. Это Дмитрий Лобов, наш младший сотрудник, а это…
– Дьяка в дупу! Мне довольно того, что я жму руку тому самому сыскному воеводе, что поставил на место самого Повелителя мух! – галантно поклонился чёрт. – Какая же нелёгкая занесла вас в весёлые земли королевства польского? Ей-же-ей, если я могу быть хоть чем-то полезен, то буду рад служить в милицейском полку!
Мы осторожно переглянулись друг с другом. Митя незаметно убрал в угол лопату. Филимон Митрофанович уже было засучивал рукава, но под строгим взглядом нашей домохозяйки сделал вид, что у него просто в районе подмышки очень-очень чешется. Я же после недолгого размышления взял под козырёк.
– Рад знакомству, господин Смолюх. Прошу к столу. Если вы действительно сможете помочь в нашем международном расследовании, это будет очень высоко оценено царём Горохом. Думаю, даже будет открыт туристский маршрут к памятнику Ивану Сусанину.
– Кто то есть?
– Э-э, чуть позже узнаете, – виновато прокашлялся я. – Быть может, чаю?
– Лучше моей хмельной настойки на малине, смородине да грибной плесени! Подставляйте кружки, люди русские! За что пить будем, за дружбу?
– Мы воздержимся, пан Смолюх, – останавливая мигом загоревшегося Митяя, твёрдо пресекла Яга. – А вот не поможете ли нам в поисках одного австрийского принца?
– Почему нет? Но пани знает – за любую помощь надобно платить.
– Митя, возьми лопату.
– С другой стороны, отчего ж не помочь добрым людям задаром? Мы, поляки, отличаемся славянской широтой души!
– Вы тут как хотите, а я покуда сяду на крылечке отчёт в думу боярскую писать, – неожиданно объявил дьяк, забрал письменные принадлежности и вышел за дверь.
Похоже, крыльцо превращается у нас во что-то вроде отдельного кабинета, места для раздумий и частного уголка, где можно тихо посидеть одному. Хотя, в конце концов, должен же Филимон Митрофанович хоть где-то заниматься своими прямыми обязанностями – писать кляузы. Договор у нас с ним был, напишет – зачитает.
Мы же всей опергруппой уставились на нашего рогатого гостя. Пан чёрт, если можно так выразиться, подбоченясь развалился на лавке и, когда уже молчание стало неудобным, взял инициативу в свои руки:
– Карты на стол, сыскной воевода! Чего вам понадобилось в наших краях? Имейте в виду, то мои территории, я за них любому в горло вцеплюсь. Под славной Варшавою только мне зло творить позволено, а заезжая нечисть за то дань платит.