Ромашкин, пригибаясь, пошел к повозке, оставшейся на дороге, за ним выскочили Цикунов и еще двое.
– Быстро осмотреть повозку, собрать документы, – скомандовал Ромашкин. – Поглядите, может, раненого подберете. Только чтобы на своих ногах ходил, таскать сейчас некогда.
Возле забора возникла темная фигура. Василий схватился за автомат.
– Товарищ старший лейтенант, не стреляйте! Это я – Саша!
– Почему здесь болтаешься?
– Так все трофеи к вам убежали.
– А где грузовик? Упустили?
– На месте стоит. Мы гранатами его покалечили. В нем мины. Полный кузов. Наверное, здесь саперы были. Хотели дороги минировать.
– Вовремя мы застукали их, – сказал вдруг из мрака Иван.
– И ты здесь?
– Я в дома наведался. Поглядел, может, бумаги какие оставили. Ничего нет.
Цикунов позвал Ромашкина:
– Офицер убитый. Посмотрите.
Василий подошел, оглядел пожилого толстого обер-лейтенанта. Убитый как убитый, ничего интересного.
– Ну все! Пошли на место сбора. Цикунов, не забудь взять документы у офицера.
– Я тут чемодан нашел – его, наверное. В чемодане много бумаг и фотографий.
– Неси, разберемся.
В назначенном месте собрались все. От возбуждения много курили, пряча цигарки в пригоршнях. Ромашкин спросил:
– Никого не зацепило?
Все молчали.
– Двигаем дальше.
Вереницей вытянулись вдоль дороги. Рогатин и Пролеткин шагали впереди, на значительном удалении, с автоматами наготове.
На рассвете разведчики обнаружили до роты гитлеровцев. Те ходили в полный рост по склону высотки, копали окопы.
– Вот и промежуточный рубеж, – определил Ромашкин. – Я буду готовить донесение, а ты, Епифанов, выясни, есть ли мины перед траншеями. Давай быстро! И поосторожнее, чтобы не засекли.
Сержант с несколькими саперами скрылся в кустах.
Пока Ромашкин чертил схему, наносил на бумагу почти уже готовую траншею и обнаруженные в ней пулеметы, Епифанов успел вернуться.
– Мин нет, – доложил он.
– Как определили?
– Немцы сами ходят перед траншеей, в овраг спускаются за дерном. Не по тропинкам идут, а кому где вздумается.
– Хорошо. Так и доложим, – удовлетворенно сказал Ромашкин. – Студилин и ты, Голощапов, возвращайтесь в полк. Эту схему передадите начальнику штаба или капитану Люленкову. Потом найдете старшину Жмаченко – он со штабом идет – и топайте вместе с ним.
Многие из разведчиков, не теряя времени, уже спали под кустами, совершенно сливаясь в пятнистых своих костюмах с окружающей местностью.
– Подъем, ребята! Здесь нам больше делать нечего, – скомандовал Ромашкин…
К исходу дня они достигли главной полосы в новой обороне противника. Немцы чувствовали себя в безопасности и особой бдительности не проявляли. Василий, как, умел воспользовался этим. Епифанов присмотрел здесь длинную лощину с крутым берегом, очень удобным для устройства штабных блиндажей. Лощина была зеленая, травянистая, на дне ее протекал ручей.
– Не штаб, а санаторий будет, – одобрил выбор Ромашкин. Он выставил наблюдателей, послал навстречу полку дозор с очередным донесением и облегченно вздохнул. – Ну, братцы, мы все свои дела сделали, теперь не грех и передохнуть, дайте сюда чемодан обера, пора разобраться, что там в нем.
Цикунов открыл чемодан, вынул парадный мундир с Железным крестом и еще какими-то значками, отметил вслух:
– Заслуженный фриц был. – Проверил карманы и бросил мундир в кусты. – А вот это нам годится. Тут у него ветчина и консервы. Есть еще какие-то баночки вонючие, мазь, наверное.
– Ну-ка, покажи… Чудило, это же сыр! Лучший в мире.
– Фотографий полно, письма, – продолжал разбираться в содержимом чемодана Цикунов.
Фотографии пошли по рукам. На одной из них обер-лейтенант в парадном мундире, наверное, том самом, который выбросил Цикунов, стоял рядом с высокой сухопарой женщиной, в лице ее было что-то совиное.
Письмами Ромашкин занялся сам, одолевая неразборчивый почерк, прочитал:
«Веймар. 26.7.42 года.
Мой дорогой Ганс!
Я много раз в день подхожу к твоему портрету и любуюсь тобой. Какое счастье дал нам фюрер! Жили мы с тобой скучной жизнью, никто нас не знал. А теперь ты – офицер, кавалер Железного креста. Как я счастлива! Смотрю на тебя и не верю: неужели это мой Ганс? Вот и лето пришло. Бог хранит тебя для новых подвигов во имя Великой Германии. Вперед, мой рыцарь! Фюрер смотрит на вас.
Целую нежно. Твоя Гретхен».
– Вот стерва! – мрачно выругался Рогатин.
– Их заставляют так писать, – сказал Коноплев. – Не всегда по своей воле такое пишут.
– Нет, эта бабенка от души писала…
Неподалеку вдруг затрещали редкие выстрелы. Из-за немецких траншей ударили минометы. Ромашкин в бинокль увидел цепи наших бойцов.
– Идут! – обрадовался Василий, продолжая глядеть в бинокль. – Как всегда, впереди рота Куржакова.
Интересно было наблюдать за своими со стороны противника. Бойцы бежали, пригибаясь, и почему-то не стреляли. Куржаков с автоматом на груди широко вышагивал в боевых порядках и что-то кричал отстающим, наверное, ругался, но лицо у него было веселым.
– Цикунов! Выйди им навстречу, а то примут нас за немцев…
Вскоре Куржаков, сопровождаемый Цикуновым, подошел к разведчикам.
– Явился, не запылился, – весело сказал Ромашкин.
– А вы прохлаждаетесь?
– Чего же еще!.. Оборону разведали, вас поджидаем.
– Не очень-то далеко мы отстали. Вслед за вами шли.
– А все же вслед, – подмигнул Ромашкин. – Ну, ладно, старшой, есть хочешь? Садись, у нас тут трофеи.
– Пожрать не мешало бы, – признался Куржаков, – да некогда. Попробую с ходу влететь в оборону фрицев, пока они не очухались. Может, зацеплюсь вот на той высотке. Я ведь не разведка, не по кустам воюю. Привет!
Он побежал дальше за своими бойцами.
Немецкая оборона затарахтела пулеметами, забухала орудиями. Особенно плотным был огонь там, куда нацелился Куржаков. Коноплев в бинокль наблюдал за боем и докладывал, не отрывая глаз от окуляров:
– Зацепились наши за высотку!.. Куржакова вижу…
– Ну и дьявол! – восхитился Василий. – Все же влез. Ох и дадут ему фрицы жару!.. Вот чертов Куржак, ни себе, ни людям покоя не дает. Помогать надо. Подъем, ребятки! А ты, Епифанов, здесь с саперами оставайся, встретишь штаб.
– Мне бы с вами, – попросился Епифанов.
– Нет, сержант, кончилось наше с тобой взаимодействие. Теперь твое дело – землю копать. Готовь НП, Караваев в тылу не засидится.
Выпрямили Курскую дугу
О подготовке немцами нового грозного наступления на Курской дуге весной 1943 года первыми вызнали те разведчики, что носили немецкую форму и работали в глубоком тылу врага, в его штабах и государственных учреждениях. Но и для Ромашкина вместе со всем его взводом перед этой битвой дел было невпроворот. Недаром зачастил в блиндаж разведвзвода Гарбуз – теперь уже не комиссар, а замполит.
Разведчики с интересом разглядывали его темно-зеленые погоны с малиновыми просветами и звездочкой в центре. По приказу погоны полагались всем еще с января, но, пока их шили в тылу, пока везли на фронт, времени прошло немало.
– Скоро, скоро и вас обрядим, – обещал Гарбуз. – В дивизии погоны получены. На днях привезут и нам. А сейчас прошу внимания.
И в который уже раз заводил речь о задуманной в немецком Генеральном штабе операции, о том, какие надежды связывает с нею Гитлер и насколько важно для нашего командования постоянно быть в курсе событий, происходящих по ту сторону фронта.
А тем временем весь полк все глубже и глубже закапывался в землю. Сеть свежих траншей покрыла поля, холмы, опускалась в лощины, уходила в перелески. Каких только позиций не настроили многострадальные солдатские руки – основные, запасные, отсечные, ложные, передовые, тыльные! Руки эти перелопатили столько родной земли, что ладони покрылись сначала твердыми, как роговица, обычными трудовыми мозолями, потом стали появляться белые прозрачно-водянистые волдыри, потом волдыри заполнились розовой сукровицей, а затем кожа порвалась в клочья, обнажив живое мясо, прилипавшее к рукояткам лопат.
Строительство оборонительных сооружений ежедневно проверяли офицеры из управления дивизии. Не сидело в штабе и армейское начальство. Однажды в полк прибыл член Военного совета армии генерал-майор Бойков. Командиру полка, начальнику штаба, начальнику артиллерии и другим, кто намеревался сопровождать его, сказал:
– Свиты не надо. Пойду по батальонам только с Гарбузом. Свиту немец заметит, работать не даст, больше придется лежать под обстрелом.
Начальника политотдела дивизии, который приехал вместе с ним, тоже вернул:
– Ты, Борис Григорьевич, действуй по своему плану…
К середине дня Бойков обошел почти всю оборону полка и позвонил Караваеву из правофлангового батальона:
– Кирилл Алексеевич, мы закончили, сейчас возвращаемся. Соберите-ка минут через двадцать работников штаба и командиров специальных подразделений, которые поблизости окажутся.
– Пообедать бы надо, товарищ одиннадцатый, – напомнил Караваев.
– А мы уже пообедали, – ответил Бойков. – Вот здесь, где я теперь нахожусь. Должен сказать, харч мне понравился. Солдат любит, чтобы в супе ложка стояла. Мы с Андреем Даниловичем проверили – ложка стоит! И мы, и солдаты довольны…
Среди приглашенных на совещание оказался и Ромашкин. Собрались в самом большом из штабных блиндажей. От скопления людей здесь было душно, хотя двери раскрыли настежь.
Генерал сбросил пыльную плащ-палатку у входа. Румяный и бодрый, шагнул, пригибаясь, под низкую притолоку. На груди у него маленьким ярким солнышком светилась Золотая Звезда Героя Советского Союза. Василий первый раз в жизни увидел так близко человека, удостоенного самой высокой боевой награды.
– За что? – показав глазами на Звезду, шепотом спросил он капитана Люленкова, сидевшего рядом.
– За штурм линии Маннергейма, – тоже шепотом ответил капитан. – Он тогда комиссаром полка был…