Волчий Хвост то и дело вспоминал, как они рубились прежде, хвастался, толкался, но его мало кто слушал, потому что дядька был стар, а у Владимира служил другой воевода и другие богатыри — молодые и сильные.
Святополк стыдился дядьки, хотел уйти, сделать что-нибудь такое, чтобы чистенькие Борис и Глеб перестали бы улыбаться.
И случай представился, когда они играли в лугах, а потом рвали ветки в березовой роще.
Роща сияла, вся облитая солнцем. Святополк позабыл про свои обиды, шел меж берез, касаясь ладонью стволов. Шел просто так, сам не зная, куда.
Кто-то шально метнулся из-под ног, шурша травой. Святополк увидел ворону, которая двигалась боком, волоча перебитое крыло. Не зная, зачем, Святополк решил поймать ворону, кинулся к ней, но она, изловчившись, сумела отпрянуть в сторону. Святополк бросился к птице снова, но она опять увернулась.
Под руку попалась сломанная ветка — длинная и гибкая. Святополк схватил ее и, прыгнув, ударил ворону. Удар получился хлестким, с оттягом, он пришелся по раненому крылу. Оно повисло на тонких красных ниточках.
Ворона кричала сипло и протяжно, продолжая боком двигаться вперед, отчаянно быстро.
Святополк догнал птицу и ударил еще раз. Ворона крикнула из последних сил и ткнулась в зеленые сафьяновые сапожки. Святополк поднял голову и увидел Бориса, который вырос, как будто из-под земли.
— Зачем? — спросил Борис.
Борису было восемь лет, Святополку — семнадцать, но на вопрос младшего брата старший ответить не смог. То ли взгляд Бориса его смутил, то ли вид изуродованной птицы, то ли эти брызнувшие глаза вороны, но не ответил он, будто что-то острое проглотил.
К Борису подбежал Глеб, увидел мертвую ворону и коротко вскрикнул.
— Идем! — Борис хотел увести Глеба, взяв за руку, но тот нагнулся и поднял ворону.
— Давай ее похороним, — сказал он.
Только сейчас Святополк очнулся от оцепенения. Губы его поползли в стороны, и он презрительно засмеялся:
— Ворону хоронить, ха-ха-ха! — и побежал прочь, оглядываясь и показывая пальцем на Бориса и Глеба.
Святополк проснулся от своего крика и приподнялся на ложе, оглядывая опочивальню. Свеча догорала, тоненький огонек вот-вот должен был погаснуть. Сквозь слюдяные оконца просачивался утренний свет. Святополк резко встал, вышел из опочивальни.
Путша, который, казалось, только что вышел от князя, поклонился Святополку:
— К тебе с добрыми вестями, великий князь!
— Кто? — а сам уже увидел здоровенного Лешько, потного и пыльного — видать, только слез с коня.
Пальцем Святополк поманил к себе Лешько, а сам наклонился над кадкой и стал умываться.
— Воевода Блуд меня к тебе послал, — начал Лешько, угрюмо набычившись. — Говорит, надо спросить тебя, что делать: то ли печенега искать, то ли в Киев возвращаться.
— А Борис? — Святополк взял полотенце у отрока, вытер лицо, худую шею.
Глаза его были как будто равнодушны, и они смотрели мимо Лешько, словно он что-то разглядывал за его спиной.
— Дружина в Киев Бориса зовет, а он на месте топчется.
Святополк быстро взглянул на Лешько:
— Не врешь?
Лешько перекрестился.
— Еще воевода сказал: каждому дано время свое.
— Как?
— Каждому дано время свое. Повторить заставил, чтобы я не забыл.
Святополк усмехнулся, поняв, что хотел сказать воевода.
— Путша, дай умыться гостю да за стол посади! Где бояре мои?
— Ждут, великий князь.
— Зови. А, святой отец, — любезно сказал он, увидев Рейнберна. — Вы вчера, кажется, хотели трапезничать в одиночестве? Не буду мешать вам, потому как дела неотложные…
Не дав Рейнберну и рта открыть, Святополк быстро ушел в горницу. Он подошел к своему стольцу (род стула, табурета в Древней Руси) и сел так, как обычно садился Владимир: выпрямив спину и опершись руками о колени. Оглядел бояр и, опять подражая Владимиру, сказал:
— Не впервой нам врага бить. И в этот раз побьем! Наше теперь время, и стол великокняжеский наш!
Вышло красно и громко — совсем не так, как в Киеве, когда он сам провозгласил себя великим князем.
— Не будем мешкать, братья, возьмемся за мечи, пока Борис на нас дружину не повел. Он на нас идти трусит и мнется у Альты-реки. Пойдете туда: ты, Путша, ты, Еловит, ты, Тальц, ты, Лешько. Скажите дружине: пусть все идут ко мне, всем будут дары и моя забота. Кто не хочет — неволить не буду, но и заботиться тоже не буду. А Борису скажите: «Тебя брат всем одарит, чего пожелаешь! Бери любой город, какой захочешь, и всегда сердце Святополка с тобой будет». И когда уверится он в любви моей, когда успокоится… тут вы к делу и приступите. Скрепим наш уговор крестоцелованием, — сказал он. — Зовите Рейнберна!
Юркий Тальц шмыгнул к двери и окликнул немца. Епископ вошел, мрачный и отрешенный от мира.
— Святой отец, мы крест целовать решили, — сказал Святополк. — Выполним сей обряд, а ты благослови!
— Я знать должен, в чем ваша клятва и какому делу она послужит, — отозвался Рейнберн.
— Не сомневайся, дело наше праведное! — Еловит подтолкнул епископа к Святополку: — Вот только скажи: крест твой такой же, как нашей веры?
Еловит любил задавать вопросы, которые ставили в тупик многих людей. Ни в прежних богов, ни в нынешнего он не верил и поступал так, как велела выгода.
— Бог — един Вседержитель на небе и на земле! — Рейнберн протянул крест Святополку: — Целуй, великий князь, ибо Богу угодно, чтобы ты Русью правил!
Святополк наклонился к кресту и поцеловал.
Разбойный Путша тоже поцеловал.
И неверующий Еловит поцеловал.
И неугомонный, стремительный Тальц поцеловал. И громадный, мало что понимающий Лешько тоже поцеловал холодный стальной крест.
6
Солнце скрылось за плотную гряду облаков. Их нижние края раскаленно вспыхнули, и на землю упали длинные белые мечи.
Простор за Альтой высветился до самых дальних пределов. Увиделся лесной окаем, река засеребрилась, и, выпрыгнув из воды, ударила по ней сильная рыбина.
Тяжко было на душе, но все же Борис не уходил в шатер и не молился об усопшем отце, а все сидел у реки, наблюдая, как торжественно и величаво уходит еще один прожитый день.
Мысль о том, что и этот день, и даже мгновение это уже никогда не вернутся, возникла в сознании сама собой.
«Господи, мир Твой прекрасен, но почему столько зла от людей? Почему живут, подобно волкам, перегрызая глотки друг другу? Почему и у людей вожак должен быть с самыми острыми зубами?».
Он услышал шаги за спиной и узнал их — так ходит отрок Георгий.
— Князь, ждут тебя!
Борис оглянулся, увидел хмурое, встревоженное лицо, знакомое до каждой черточки. По этому лицу можно читать, как по открытой книге.
Борис встал, отряхнул платно.
— Посмотри, красота-то какая, — сказал он. — Будто праздник какой!
— Праздник не в небесах, а у Святополка. Он добро твоего отца всему Киеву раздает, чтобы силу против тебя собрать.
Они поднялись по откосу и сразу увидели, что в лагере неспокойно: дружинники собирались у обозов, ходили от одной толпы к другой, слушая, о чем там говорят. Ступая враскоряку, шел навстречу Борису Блуд, явно торопясь. Тяжело ему быстро идти, но не жалел он себя.
— Обыскались тебя, князь, — одышливо сказал Блуд. — Знаешь ли, что Святополк учинил?
Борис кивнул и отпрянул — на него чуть было не наехал всадник, разворачивающий коня между обозными телегами.
— Куда прешь! — Блуд схватил лошадь под уздцы и дернул в сторону так, что всадник едва усидел в седле.
У княжеского шатра собрались богатыри. Борис невольно вспомнил, как они совсем недавно стояли перед великим князем, когда он отправлял их на печенегов. «Как это все-таки странно — все они живут, дышат, опять стремятся к чему-то, а отца нет…»
— Георгий, прикажи, чтобы стол накрыли, — сказал Борис, приглашая богатырей к себе в шатер и жестом показывая, чтобы они садились.
— До трапезы ли? — с трудом сдерживая раздражение, спросил Блуд. — Пока мы застольничаем, Святополк так ополчится, что его из Киева не выгонишь.
— Ты сам полк градский в Киеве оставил, — съязвил Александр. — Теперь своих же людишек вместо печенега колошматить придется.
— Да кто за ним, польским нахлебником, пойдет? — возразил Кожемяка. — Разве что голь перекатная, на дармовщинку клюнув.
— Коли его митрополит благословил, так ополчится Киев и выйдет против нас, — урезонил Кожемяку Александр. — Так не единожды было. Да и не отдаст теперь Святополк стола Киевского без сечи — власть ему слаще меда.
Рагнар кивнул и сел, выставив ногу вперед. Он понял, что разговор не получится коротким.
Борис знал, о чем будут говорить богатыри, поэтому сидел, чуть наклонив голову, сосредоточившись на какой-то мысли, которую и сам не смог бы выразить, если бы его спросили.
Лицо его было печально, под глазами легли круги, как после долгой бессонницы.
Блуд подумал, что правильно поступил, послав Лешько к Святополку — Борис растерян и не знает, что делать.
Александр обиделся: «Почему Борис молчит?»
Кожемяка подумал, что князь пал духом.
Рагнар одобрил молчание Бориса: сначала надо прикинуть, в какое место ударить, а потом бить.
— Здоров ли ты, князь? — спросил Блуд.
Борис посмотрел на воеводу и тихо улыбнулся:
— Здоров, не тревожься. Сядь, тяжело тебе стоять. Вот вы думаете: слаб я духом и не ведаю, как теперь быть. Но вы же знаете, что никогда я не боялся Святополка, а лишь жалел его. Он взял власть, не позвав ни братьев, ни дружину, и это плохо. Но он старший среди нас, и стол великокняжеский ему принадлежит по праву. Нельзя преступить закон сей. Преступим — опять брат пойдет на брата, и не будет конца резне, как это было при отце моем.
Борис взял у Георгия кувшин с греческим вином и налил его в братины.
— Опомнись, князь, ты что говоришь? Не твой ли отец Святополка в поруб сажал, когда он короля польского подговаривал на стол Киевский покуситься? — Блуд все же сел, взял братину и выпил — мучила его жажда: — Да и кого Владимир наследником своим объявил? Ты что, забыл?