Если бы крыша вагона упала, погибла бы вся царская семья, в том числе и наследник, вот этот красивый юноша, который сразу отводит глаза, стоит лишь ей посмотреть в его сторону.
Потом ей сказали, что это по милости Божией стены вагона сошлись так, что держали крышу, а не только император Александр своими могучими плечами; но и при дворе, и во всем народе твердо верили, что один император держал крышу вагона, как атлант держит своды неба.
Император говорил мягким басом, продолжая улыбаться. Его широкие усы, окладистая густая борода, открытый покатый лоб, большой, но не обманно, как у Людвига IV, а на самом деле означающий глубокий ум и государеву мудрость, — все располагало к себе.
Душа его, как и ум, были видны сразу же — и по взгляду, и по тем простым словам, которые он произносил.
— Знаешь, Аликс, я, когда в первый раз тебя увидел, сразу понял, что ты будешь красавицей. Оно так и вышло. И представь, рад этому не только я, а многие, кто здесь присутствует.
— Папа, — попробовал вставить слово Николай, но отец и не думал останавливаться.
— Что «папа»? Разве ты не рад, что Аликс вышла такой красавицей? Представь, Аликс, мы его прочили в женихи французской принцессе, а он даже и глазом не моргнул, то есть отнесся к нашему предложению совершенно равнодушно. И заметь, Аликс, что Ники послушный, даже очень послушный сын, — император совершенно свободно говорил по-английски, он знал, что дочери Людвига предпочитают этот язык всем остальным.
Он свободно говорил и по-французски, и по-немецки, еще сносно знал датский, потому что его избранницей стала принцесса датская София Фредерика Дагмара, теперь русская императрица Мария Феодоровна. Такое же блестящее образование он дал и своим детям, прежде всего старшему сыну Николаю, который рос, ничем не огорчая отца, кроме, может быть, излишней деликатности, которую, как знал император, можно легко принять за робость.
— В отличие от вашего папа, дорогие мои Элла и Аликс, я не настаиваю на выборе родителей, а считаю, что дети сами вправе распорядиться своей судьбой. При том, однако, непременном условии, что вы должны проверить свои чувства. Требуется время. Верно?
— Да, конечно, — сразу же согласилась она и улыбнулась, хотя слова, сама манера разговора русского императора были очень непривычны, как и весь его внешний вид, как и этот роскошный дворец, с которым и Версаль, наверное, не сравнится. Как и сама эта страна — огромная, великая, пред которой их крохотное герцогство с дворцом, скорее похожим на большой зажиточный немецкий дом, кажется просто-напросто карликом. Но с каким вниманием, с каким почтением и даже любовью относятся и к Элле, и к ней! И как прямо говорят — без намеков…
Она опять поймала на себе взгляд серо-голубых дивных глаз. Он не хочет жениться на французской принцессе…
— Аликс, я хотел бы, чтобы Ники показал тебе нашу северную столицу. И я был бы искренне рад, если бы ты побывала хотя бы на одном нашем богослужении. Знаешь, Ники назван в честь святителя Николая, Мирликийского чудотворца. У нас его зовут Николаем Угодником и любят больше других святых, это я смело могу тебе сказать. Я даже и сам не знаю, почему. Русский народ считает, что он самый скорый помощник во всех начинаниях и делах.
И, представь, существуют десятки, если не сотни историй о том, что наши простые люди видели его живым, что он в образе простого сельского старичка входил в их дома и устраивал все, о чем они просили… Да-да, в самом деле так, Николай тебе все расскажет о своем небесном покровителе. Вы бы поездили по городу, ну хоть по Невскому, например. А потом на службу…
— В Исаакий или в Казанский?
— Эти соборы она и так посмотрит. Вы лучше идите в храм поменьше, где больше простого народа бывает… Ну вот хоть в Никольский… Знаешь, Элла?
Великая княжна Елизавета Феодоровна все поняла. Как же он умен и глубок, этот великий русский царь! При нем государство процветает, потому что он знает — сила народа в его вере. А в Никольском храме величие и простота слиты нераздельно, как в самом императоре Александре.
По взгляду Эллы государь понял — она обо всем догадалась.
— Ну вот что, Аликс, я тебе скажу. Ни в одной европейской стране не сыскать тебе ухажера, у которого двое именин в году, как у нашего Николая.
— Двое именин? — удивленно переспросила Аликс.
Видя это удивление, Александр раскатисто рассмеялся.
Встреча с отцом Ники была короткой, как и та, прощальная, в Ливадии, но запомнилась навсегда.
«Отврати лице Твое от грех моих, и вся беззакония моя очисти».
Куда они поехали тогда с Ники от Зимнего? По Невскому. Да, она помнит. А как ехали потом? Кажется, в Александро-Невскую лавру, потом куда-то еще, а потом оказались в Никольском соборе. Они встали на правом клиросе, откуда хорошо был виден и величавый иконостас с Царскими вратами, и своды храма, и столпы, на которых были изображены неведомые Аликс святые.
Все здесь было непривычно для Аликс — наполовину англичанки, наполовину немки. По сравнению с немецкой кирхой или англиканской церковью православный храм казался слишком пышным, изукрашенным, как громадная драгоценная шкатулка.
И одеяние у священника было слишком красивое, и утварь слишком богатая — много золота, серебра, бархата, атласа, жемчуга. Для чего все это?
Разве Богу недостаточно одной смиренной, идущей от сердца молитвы? А зачем такой огромный, в несколько рядов, иконостас, более величественный, чем у католиков? Ну иконостас в Генте, написанный Ван-Дейком, — это шедевр искусства (она видела его в альбоме), а здесь что? Иконы красивые, но почему их так много?
Хор поет торжественно, величаво… Вот справа от нее, из боковой двери, с золотым кубком в руке, покрытым зеленой, расшитой золотыми нитями салфеткой (это был Потир со Святыми Дарами, накрытый покровцом), медленно идет священник. Впереди него — мальчик с большой свечой в подсвечнике и дьякон. Потом идут священники с крестом и какими-то ритуальными предметами (это были лжица и копие). Священник что-то говорит… Она слышит прошение ко Господу за царя, за всех, потому что весь народ хором отвечает: «Спаси, Господи!» Священник и его помощники уходят, врата закрываются…
Чей-то прекрасный голос взмывает к самому куполу. Ему вторят другие, столь же прекрасные голоса. Но первый, который ведет, поднимается все выше и выше… Выше купола, к самому небу. Господи, да это лучше, чем «Аве Мария» Шуберта! Нет, «лучше» не то слово! Возвышеннее — вот как надо сказать…
Здесь нежность и мощь одновременно, это она поймет потом. А сейчас Аликс чувствует, что сердце ее плывет на волнах песнопения, как легкая белая лодка под белым парусом, устремляясь к белым облакам, плывущим по ясному голубому небу.
И своды храма, и столпы, и иконостас, и священник в своем облачении — все как раз и подходит к этому небесному пению. Аликс чувствует, как теплые слезы сами собой катятся по ее щекам.
Она не знает, почему плачет, почему ей так хочется опуститься на колени, как это сделали и Ники, и Элла, и все люди, молящиеся в храме.
Песнопение окончилось. Она полезла в сумочку за платком и увидела светлый, радостный взгляд Николая. Она ответно посмотрела на него — открыто и с благодарностью.
День по милости Божией выдался прекрасным. Отвесно падал белый-белый снег. Ни ветерка, а морозец легкий, радостный, теплый.
— Так почему у тебя два раза в году именины? — спросила она уже в карете.
— Потому что есть Николай зимний, а есть Николай летний. Один праздник — в день, когда он почил, другой в память о перенесении его мощей из Мир Ликийских, что в Передней Азии, — в Бари (это городок на юге Италии).
— Я теперь побольше хочу узнать о святом Николае, — сказала Аликс. — Ты поможешь мне в этом, Элла?
— Поможет Ники — у него, наверняка, много книг о своем небесном покровителе. Скажи, а тебя ведь тронула православная служба?
— Да, очень. Особенно, когда они пели о Херувимах… И еще когда обращались ко Господу…
— Это после «великого входа». Я тебе потом расскажу, что это означает.
Карета остановилась у входа во дворец. Они вышли из нее, остановились на ступеньках. Снег продолжал падать отвесно, и Аликс подставила ему свое лицо, ладони:
— Какой чудесный снег!
Она улыбнулась Николаю и протянула ему руку ладошкой вверх. На ладошку падали снежинки. Он осторожно взял ее ладонь снизу и поцеловал. Ладонь была теплой, мягкой, родной.
— Я никогда не забуду этот день, — сказала она.
И сейчас, почти через тридцать лет после той встречи, она снова почувствовала на щеках те же теплые слезы.
«Сердце чисто созижди во мне, Боже, и дух прав обнови во утробе моей», — прочла она про себя стихи пятидесятого псалма.
Глава пятая «Машкины блюдца»
14 июля 1918 года. Утро
Мария слышала, как в комнату вошла Татьяна. Вот скрипнула кровать — значит, легла.
«Как она умеет все запоминать, — подумала Мария о сестре. — Я бы обязательно ударилась о стол или стул свалила… Который сейчас час? Скоро, должно быть, рассвет. Что сегодня надо сделать? Во-первых, поговорить с папа об этом охраннике, который лазил в сундук».
Сундук стоит в коридорчике, у двери в комнату горничной Анны. Во время прогулки, когда на верхнем этаже никого не было, Мария осталась дома — у нее разболелся живот. Она выглянула из комнаты, чтобы посмотреть на часы, висевшие на стене в гостиной, и увидела, что охранник роется в сундуке.
Воровство началось при Авдееве, но после того, как папа все высказал коменданту, тот вынужден был приструнить подчиненных, хотя и оскорбил отца, назвав его «заключенным, не имеющим прав». Новый комендант «навел порядок», но оказалось, что и эти бойцы революции умеют воровать.
Охранник вытащил из сундука женские ботинки и, рассмотрев их, сунул в заранее припасенный мешок. Когда он вновь полез в сундук, Маша потихоньку подошла к нему и сзади похлопала по плечу.
— Това-а-рищ, — насмешливо сказала она.