[1238]), которого очень рекомендую вам.
Получаешь ли или читаешь журналы и газеты? Откуда получаешь сведения о русских литературных делах?
Твоего "Сковороду" я еще не читал. Куплю зимой — ты не присылай, дорого, в Тифлисе ты надпишешь мой экземпляр.
Всего светлого всем вам трем.
400. С.А.Аскольдов — В.Ф. Эрну[1239]<3.10.1912. Спб — Кастель Гандольфо>
3 октября 1912 г.
<…> Вашего Сковороду я еще не получил. Я им очень интересуюсь, равно как и Гоголем. Также интересно, как составится сборник (я даже не знаю точно его участников). Боюсь, что моя статья окажется слишком обременительной — 5 (нормальных) листов; но меньше я никак не могу: надо было неприменно со всеми подраться. Ну да это в последний раз. Вы не можете себе представить до чего мне теперь тягостно входить в критику — страшно хочется положительной разработки вопросов. Но что же делать, когда везде поставлены загородки и запреты, все извращено и искажено до неузнаваемости. И это искаженное и слывет за последнее слово истины, за нечто чуть ли не безапелляционное.
Пуще всего меня злит этот софист и юла Риккерт, хотя он самый недолговечный из них. Конечно, главная сила в Марбурге, и надо отдать им справедливость — у них хорошие головы и мастера работать. С ними придется еще долго повозиться, особенно если они сделаются откровенными метафизиками. Но ведь метафизика может быть хуже позитивизма и это именно метафизика идеализма — превыспренная мертвечина. О сколь милее мне их Д.С. Милль[1240].
Ну, пока будьте здоровы. Любящий Вас С. Алексеев.
401. С.Н.Булгаков — А.С.Глинке[1241]<8.10.1912.Москва — Симбирск>
Москва, Зубовский бульвар, д. 21, кв. 15.
Дорогой Александр Сергеевич!
Как Вы поживаете? давно от Вас не было вестей. Работаете ли над Достоевским, здоровы ли, и все ли благополучно у вас в семье? Мы приехали в Москву с месяц тому назад и живем, как видите, на новой квартире. Впрочем, дома новы, но жители стары. В "Пути" благополучно, но все малолюднее становится. Мы с Григорием Алексеевичем обсуждали и принципиально приняли проект вечера со стихами Соловьева, но когда бы можно было его устроить? Теперь или после святок? Не соберетесь ли Вы в Москву и нельзя ли в таком случае соединить его с Вашим приездом.
Сейчас имею писать Вам вот о чем. Помните, Вы летом мне писали, что м<ожет> б<ыть> написали бы брошюру о поездке в Саров, как это отложилось в Вашей душе? Если Вы к этой мысли не охладели, то исполните ее для "Пути". Нам удобнее всего был бы размер два листа по 40000 букв (конечно возможны отступления как в сторону превышения, так и преуменьшения).
Гонорар за брошюру 120 рублей. (Не находите ли Вы этого преуменьшенным?) Время написания определяется Вами, но конечно, чем раньше, тем лучше. Содержание, конечно, определяется Вами, я могу его только угадывать по письму Вашему. Хотелось бы вызвать к жизни целый ряд подобных брошюр о современной религиозной России. Обещана одним, очень подходящим автором, брошюра о поездке в Китеж[1242]. Жду ответа.
Авва благополучен. О. Павел светится. У него теперь своя церковь[1243], и недавно мне довелось быть у него на всенощной. Осталось очень светлое и сильное впечатление, — меня это несказанно волнует. Он теперь становится редактором "Богословского вестника" и рассчитывает на общую помощь и участие, в том числе и на Вашу. Отчасти это идет навстречу Вашей потребности в журнале?
Эрну не везет и со здоровьем, и с университетскими делами: Лопатин от него все больше отшатывается. О Николае Александровиче не имею сведений, кроме того, что он творит "Философию творчества". Я привязанность к нему отделяю от этих его занятий, которые беру не всерьез.
Недавно я стал "доктором политической экономии". Только не очень радуюсь, тем более, что ведь и Вы по финансовому ведомству, а у меня ведь связь с экономической кафедрой немного больше, чем Ваша с Казенной палатой.
Ну, прощайте! Да хранит Вас Господь! Привет О<льге> Ф<едоров>не. Неля кланяется Вам обоим.
Любящий Вас С.Б.
402. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[1244]<16.10.1912. Москва — Рим>
16 октября 1912., Москва,
Зубовский бульвар, 15, кв. 26.
Дорогой Владимир Францевич!
Ваше последнее письмо взволновало меня, потому что из него я увидел, что Вы все-таки нами как бы обижены, между тем, рассуждал я совершенно объективно, иного ответа мы дать Вам не могли. Я лично безусловно Вам верю, что книга Росмини так значительна, как Вы ее оцениваете, думаю, более или менее верят и другие. Поэтому ни у кого из нас не было и нет принципиального желания отвергать книгу. Но с Вашей стороны излишне настаивать на квалификации этого издания в числе "классиков"; такие канонизации принципиально не могут быть делом кого-либо из нас, — не только Вас, но и меня, князя, Гр<игория> А<лексееви>ча. Потому в Вашем положении единственно правильным образом действия было бы, если уж Вы непременно хотели добиться включения в эту серию (хотя я, признаться сказать, и не понимаю, почему надо этого так добиваться) попросить членов издательства прочитать эту книгу в листах и затем постановить о ней то или иное решение, и вообще, отдать вопрос на общий суд. Теперь Вы, вероятно, так и сделаете, когда поставите на очередь перевод Росмини. Как читатель, я очень желал бы этого, потому что читать по-итальянски мне трудно, а познакомиться хотелось бы. Думаю, что Вы будете решать этот вопрос по существу, независимо от происшедшего шока, и очень об этом Вас прошу. Мне особенно тяжело, что это недоразумение произошло вскоре после неприятности с "Вопросами философии и психологии"[1245]. Я, конечно, очень возмущен отношением Лопатина к Вам и вижу здесь не столько интриги, сколько результат его собственной косности и мертвенности, за которую он и, что гораздо хуже, — русское общество, — будет наказано тем, что на кафедру его воссядет какой-нибудь эмпириокритицист! Очень прискорбно это видеть! Князь здесь не при чем, и мы решили на последнем собрании просить Вас прислать нам статью, чтобы познакомиться с нею и иметь возможность протестовать против образа действий редакции. Однако, как я слышал от о. Павла, Вы прислали ее ему для "Богословского Вестника", и он ее берет, так нужен ли теперь этот пересмотр, который практического значения иметь не будет? Радуюсь, что у нас будет богословский журнал, во главе которого будет стоять достойный этого человек. Все-таки это дело церковное, и принципы истинно церковного дела дороже хлеба мирского!
Увы! Я должен сегодня очень огорчить Вас, и это огорчение приберегаю до конца письма. После колебаний, сомнений и совещаний мы решили вовсе отменить философский сборник, который явным образом внутренне не удается, между тем как представляет наибольшие трудности. Делать это дело заведомо неудовлетворительно нельзя, а сделать удовлетворительно, по нашему здесь сознанию, мы не можем. Вы не переживали с нами тех трудностей и колебаний, какие начались с того момента, как только вопрос об этом сборнике стал практически. Мы меняли программу, меняли мысленно задание и план предисловия, и все-таки нет чувства, что сборник получил то органическое единство, которое необходимо должен иметь. К этому присоединяется ряд личных причин:
Бердяев забастовал еще весною.
Князь всецело поглощен большой работой и сейчас болезненно не хочет отрываться от нее;
Флоренский не кончил книги, не приступил к статье и занят теперь делом еще более важным[1246].
Я работал все лето, но тем дальше уходил от конца.
Я ощущаю сейчас внутреннюю потребность молчания о том, о чем только и могу написать. Конечно, я могу, воспользовавшись первым досугом, выдавить из себя статью, но разве для этого духовного закабаления себя создается сборник?
Вы переживаете сейчас, бесспорно, наиболее благоприятную пору для творческого самоуглубления, которая едва ли у Вас когда-либо повторится. Вы полны идей, сил, располагаете временем, Вы не пережили с нами всей разлагающей остроты Бердяевского кризиса, наконец, Вы имеете полный портфель, — конечно Вы настроены иначе, чем мы. Но я Вам подчеркиваю, что в этом решении нет ни уныния, ни охлаждения; это трезвый расчет, необходимый для экономии уцелевших еще сил. Мы будем продолжать свое дело, и, быть может, наступит пора, когда сборник станет не полемической только (всего холоднее я отношусь к задаче полемической), но внутренней потребностью. К этому присоединяется то обстоятельство, на которое с наибольшей энергией указывает князь Е<вгений> Н<иколаевич>, что все мыфилософски ушли в себя, и каждый думает свое, и это неблагоприятно для совместного философского выступления.
Все статьи, заказанные и приготовленные для сборника, решено выпустить брошюрами. Брошюры нам нужны, а статьи в брошюрном издании не проигрывают. Так будет напечатана статья Карпова о натурфилософии[1247], вероятно, в той или другой форме Аскольдова (как статья или в составе диссертации), статья Зеньковского, если напишется. И я убедительно просил бы и Вас кончить Вашу статью и прислать для отдельного издания, ибо знакомство с итальянской философией, судя по Вашим же словам, важно и нужно, и Вы подготовите статьей путь к изданию перевода. Я думаю, что Вы отнесетесь к нашему решению правильно и поймете его неизбежность. Я долго колебался, конечно, прежде чем его принять, но когда принял, чувствую (лично) неимоверное облегчение, словно освободившись от какого-то самонасилия. Я лично полагаю, что мы на ближайшее время могли бы ограничиться более легкими сборниками об отдельных писателях (подобно сборникам о Соловьеве и Толстом). Я лично на первую очередь поставил бы сборник о Леонтьеве