Само собой разумеется, что и я, и все здесь, понимаем Ваше отношение к издательству, как и Вы, т.е., что по всем важным вопросам должно быть запрашиваемо Ваше мнение, а по остальным полномочия имею я, и я не склонен злоупотреблять властью, именно потому запросил о доверии, ввиду обстоятельств, могущих каждую минуту сгуститься и потребовать важных решений без сношений.
Знаете ли, какая у меня явилась мечта: я совершенно замучился в этом году и чувствую потребность проветриться, мне может удастся освободиться недели на три в половине апреля. И я мечтаю катнуть на них к Вам, неделю на Флоренцию, где я не был, и дней 9—10 на Рим. Само собой я рассчитываю в Риме на Ваши указания, чтобы хоть что-нибудь извлечь, да и то боюсь, что слишком мало времени и не стоит. Но уж тогда переговорили бы о всех делах. Как Вы думаете? Но подчеркиваю, это только проект, который может разбиться о тысячи препятствий, но мне бы очень хотелось!
Обнимаю Вас. Разные дела откладываю снова. 100 рублей я получил из "Пути".
Любящий Вас С.Б.
368. Е.К.Герцык — В.Ф.Эрну[1139]<14.03.1912. Лозанна — Рим>
14/27 марта
Мне было очень радостно, дорогой Владимир Францевич, хотя отчасти о грустном, но о близком мне, письмо, и особенно в эти дни, когда у нас было напряженно — трудно от операции (небольшой и вполне благополучной) и от того отвращения, которой у меня нарастает к этой стране, к которой я сейчас прикована. Конечно, это так мелочно, что в этом стыдно сознаваться, но все-таки это так, и я жила совсем угнетенная всем внешним. Здесь было Благовещение, и мне в этот день так страстно хотелось, чтобы в воздухе веяло праздником, звонили колокола, пахло воском… Но конечно не только этого здесь нет, но никто — я говорила с горничными, с фельдшерицей — здесь больше не знают о Благовещении — они забыли его, и забыли Матерь Божию… И это забвение вместе с неизменными благочестивыми псалмами и проповедями в воскресенье производит кошмарное впечатление какой-то механической веры. Знаете, я здесь впервые почувствовала и значительность протестантизма, и его враждебность Истине!
На то, что Вы почувствовали, в тоне письма С<ергея> Н<иколавича> я много раз зимою с болью наталкивалась, когда речь шла и Н<иколае> Ал<ександровиче> (и не только с С<ергеем> Н<иколаевичем> — но конечно это всего важнее и ближе), но странным образом это и теперь, после Вашего письма и письма из Киева не восстановляет меня против Серг<ея Николаевича>, хотя и душевно, и по пути своему мне исключительно близок Н<иколай> Ал<ександрович>. Я полюбила С<ергея> Н<иколавевича> и как-то уже раз и навсегда приняла все эти его ослепления, несправедливости, пристрастия, которые, по-моему, составляют сущность его души, именно благодаря или несмотря на его "семинарщину", утонченной, нервной. И я знаю, как он болезненно, тяжело переживает эти свои свойства. В их конфликте мне больше жалко его, чем Н<иколая> А<лександровича>, хотя сила, как будто, на его стороне. Н<иколай> А<лександрович> сейчас очень светел, вдохновенен, но именно поэтому его письмо (я знаю, как он написал Булгакову), боюсь еще больше восстановит С<ергея> Н<иколаевича>. Но мне все-таки и почему-то кажется, что это обострение не к худу, а к добру, потому что не может делаться большое дело с тем накопившимся тайным раздражением к сотрудникам, какое я видела в Москве — лучше пусть оно будет высказано до конца. Я надеюсь, что разрыва не произойдет, потому что у Н<иколая> А<лександровича> нет мелочного самолюбия, а про С<ергея> Н<иколаевича> я очень верю, что Ваши слова сильно повлияют на него, потому что знаю, какое значение он им придает. Но как я радуюсь и внутренне благодарна Вашему сближению с Ник<олаем> Ал<ександровичем>.
Нужно кончать, шлю Вам самый дружеский привет и желание сил и здоровья для Вашей радостной и нужной работы. Как будет радостно будущей зимой (она непременно будет) узнать эту книгу, выросшую тогда уже почти во весь рост!
Надеюсь, Вы не рассердитесь, если к Вам зайдут мои родственники Ильины которые на несколько дней будут в Риме. Он очень высокого мнения о Вашей философской силе, хотя он вообще злой и завистливый (в сфере мысли), но думаю, что за два года в Германии он изменился к лучшему[1140],. Нежный привет Евгении Давыдовне и Ириночке и Вам.
Евг. Герцык
<сверху на полях>: Сейчас получила открытку от Евгении Юдифовны, которая переезжает в Оспедале Ч. — в Нем <?] было ужасно. С ужасом и тягостно думаю о Пасхе здесь!
369. С.А.Аскольдов — В.Ф.Эрну[1141]<15.03.1912. СПб — Рим>
15 марта 1912 г.
<…> Ваш благоприятный отзыв о моей книжке меня ободрил несколько, ибо у меня неприятное сознание, что я ее выполнил не очень-то удачно. В биографической части это безусловно так.
Облик моего отца достоин был кисти художника, а я и не художник, и кроме того, в качестве сына чувствовал большую неуверенность и дал местами весьма робкие штрихи.
Об Александре Викторовиче[1142] знаю мало. Он пишет редко и скудно. Взял много уроков, вообще стал усиленно зарабатывать (для своих родных, конечно). О настроении судить трудно, повидимому, какое-то смутное, рабочее. Отчасти это хорошо, что он впрягся в плуг, а то он уж чересчур был "птичка Божия", с другой стороны это, повидимому, сшибло его с некоторых высот.
Ваш антипсихологизм в той форме, как Вы пишете, меня не смущает; я разумел нечто другое — современные гносеологические туманы.
К диссертации приступаю лишь теперь. Буду писать на гносеологическую тему, иначе нельзя: к метафизике проход опять загроможден немцами. Надо расчищать дорогу, а кроме того кое о чем высказаться более определенно, а то слишком много наговорено кругом да около. Кроме того к метафизике теперь надо идти через натурфилософию. А здесь масса нового материала и в сфере фактов и теории; в физике открылись весьма неожиданные перспективы. Все это надо поглотить и переварить. Живы будем, доберемся и до этого, а пока надо покориться участи и разговаривать с г. Риккертом о "гносеологическом субъекте" <…>
370. С.Н.Булгаков — В.Ф.Эрну[1143]<19.03.1912. Москва — Рим>
19 марта 1912 г. Москва
Чистый Понедельник
Дорогой Владимир Францевич!
Думаю, что письмо это дойдет до Вас в праздник Пасхи и потому посылаю Вам и семье Вашей привет пасхальный: Христос воскресе! и целую пасхальным целованием. У меня сейчас остановились дела, преплыто море, и Бог дает утешение говения с тихим погружением в могучие волны благодати Страстной недели. Какое лишение, должно быть, проводить эти дни не в православной стране, и не на родине! Не хулю католичество, но ничто не могло бы заменить мне этих светлых дней, так глубоко обвеянных воспоминаниями чистого и прекрасного детства. "Слава Вышнему во свете, слава Вышнему во мне!"
Сердечное Вам спасибо за пространное изложение Ваших впечатлений от "Философии хозяйства". Вы верно угадали, как это интересно и приятно, и это тем более, что Вы были первым и пока единственным. Я потому отделил эсхатологию, что, во-первых, не дорос до нее, во-вторых же, по соображениям академического коварства: ведь это — диссертация на степень доктора политической экономии (сиц!) и, отвоевавши степень, я буду иметь развязанными руки и продолжать, не думая ни о чем постороннем. Кроме того, деление определилось как-то само собою и естественно, здесь не было ничего преднамеренного. Я не только ничего не имею против того, чтобы экономизм был в конце концов взорван катастрофизмом, но полагаю, что иначе и быть не может. Но моя задача была ввезти онтологизм через такие врата, через которые до сих пор ничего кроме материализма не провозилось. Сейчас я еще не приступаю и не знаю, когда приступлю ко второй части книги, и занят буду другим.
17 апреля
Начал это письмо в начале Страстной недели, продолжаю через месяц. Пока у Муночки был дифтерит, я не мог Вам писать. Теперь все, слава Богу, окончилось благополучно. Страстную и Пасхальную недели я просидел в карантине, отделенный от остальной семьи, со страшным волнением за других детей. Так поездка в Италию, стремление к которой все разгоралось во мне, сменилось путешествием в дифтерию… Ехать в конце мая или июне уже невозможно, я думаю, из-за жары, которую я плохо переношу. Ведь очень жарко в это время? Теперь я мысленно переношу свою поездку на Рождественские каникулы. Вы еще будете в это время в Риме?
Такая масса дел скопилась, о которой хочу писать Вам, что не знаю, с чего начать. Пересказать оттенки отношений с Николаем Александровичем нет возможности, для этого надо было бы показать Вам всю переписку. Я лично страшно его жалею и сделаю все, чтобы достичь примирения. Однако, хотя мне казалось, что лед начинает таять в наших личных отношениях, сегодня вдруг получил от него письмо, в котором он в окончательной форме сообщает о своем выходе из редакционного комитета, притом делает это в письменной форме, хотя через два-три дня будет здесь сам. Огорчает это меня из-за дела, а еще больше и за него самого страшно, но что же остается делать! Он ссылается на "внутренний голос"… Во всяком случае верьте, что я со своей стороны сдеаю все, что сумею. Просто не верится, как все произошло. От редакирования Леруа он отказывается, говоря, что лучше не может, а на Гелло настаивает. Между тем Вы единственный, кто считает возможным издать эту книгу в "Пути", мы же все считаем это совершенно невозможным, и по-прежнему думаем об издании при "Пути" (такой выход предуказан "Мусагетом", где главным образом Эллис издает Штейнера). Это — компромисс, конечно, но другого выхода здесь нет. Думает ли Николай Александрович, принимая это решение, о завтрашнем дне для себя, не знаю, боюсь, что нет. Напишу Вам после его приезда, как все произойдет.