вина заключается не в деянии, вина находится в сердце, о чем через четыреста лет после написания Софоклом своей драмы говорил Иисус. В драме утверждается, что грехи подлости, алчности и непочтительности Креонта и Полиника «не менее серьезны, чем грехи страсти, за которые был наказан Эдип; что, осуждая их, предсказывая, что вскоре на них сойдет безжалостное правосудие, Эдип поступает в полном согласии с моральными законами, которые он познал на своем собственном опыте»[67].
Гневными и страстными словами Эдип отвергает коварное предложение Креонта, нынешнего диктатора Фив, который пытается вернуть изгнанного короля, взяв Антигону в качестве заложницы. К счастью, правитель Афин Тесей появляется вовремя и посылает войско на перехват Креонта, чтобы вернуть Антигону обратно в рощу Колона.
Данный миф в действительности подводит к тому же выводу, на который обращают особое внимание современные экзистенциальные психотерапевты. Он заключается в том, что чувство вины возникает из подобного рода взаимодействия сознательных и бессознательных факторов, а также из-за невозможности легализировать вину – мы оказываемся вынуждены принять такую универсальную человеческую ситуацию и согласиться с ней. Тем самым мы все признаем свое соучастие в бесчеловечности по отношению к человеку. Поэтому обращенные к Эдипу слова героя – царя Тесея, который не выказывает существования в себе никакого внутреннего конфликта, являются горькой, но вечной и важной истиной:
И сам чужим я вырос на чужбине
…
Как ты, я смертен, и тебя не боле
Уверен в счастье завтрашнего дня.
Другая тема этой объединяющей драмы – это обретенная Эдипом (после того как он прошел через все эти ужасные испытания и примирился со случившимся) способность приносить благодать. Как он говорит афинянам, пришедшим в рощу Колона, чтобы увидеть его и его дочь:
Я освящен и просветлен страданьем,
И счастлив будет мой приход для вас.
Тесей соглашается с этим, говоря: «Твое присутствие, как ты сказал, – это великий дар». Эта способность даровать благость связана со зрелостью, другими эмоциональными и духовными качествами, которые Эдип приобрел в результате своего мужественного противостояния всем превратностям. Он возглашает:
Суть не в числе: и одного довольно,
Когда полно в нем сердце благочестья.
Но существует также четкий символический элемент, безошибочно указывающий на эту его способность: оракул возгласил, что тело Эдипа после смерти обеспечит победы той стране и тому правителю, которые будут обладать им. Простого присутствия его тела будет для этого достаточно[68].
Последний штрих, завершающий этот миф, – это любовь. В самом конце драмы старый Эдип берет с собой своих дочерей и ведет их к большой скале, где он умрет. Гонец, который потом возвращается к людской толпе для того, чтобы возвестить о том, каким дивным образом Эдип ушел из жизни, заявляет, что последними его словами, обращенными к дочерям, были:
Такой любви не встретите нигде вы,
Какую к вам родитель ваш питал.
Под любовью Эдип понимал вовсе не просто отсутствие агрессии или приступов сильного гнева. Старик Эдип будет любить только тех, кого сам изберет. Его сын, предавший его, умоляет о прощении и милосердии, говоря: «Но ведь недаром у престола Зевса во всяком деле Милость восседает». Но у Эдипа не будет ничего этого. Всю свою любовь он отдает дочерям – Антигоне и Исмене, а они показали свою любовь к нему во времена его – слепца – изгнания; это то чувство, которое, как он решает, достойно благословения.
Его резкий и жесткий характер, проявившийся на том перекрестке, где он много лет назад убил своего отца, и в его резких выпадах против Тиресия в «Царе Эдипе», все еще очевидным образом проявляется в этой последней драме, не смягченный даже его перенесенными страданиями и его зрелостью. Тот факт, что Софокл не счел уместным убрать или хоть как-то смягчить агрессивность и гневливость Эдипа, факт того, что «агрессия» или «вспышки гнева» не являются теми «недостатками», которые он хотел бы, чтобы Эдип преодолел в старости, – это все иллюстрирует наш тезис о том, что агрессия, сопутствовавшая убийству отца, не является центральной проблемой этого мифа. Зрелость Эдипа не в отказе от стремления к примирению с обществом и не в приобретении умения жить «в соответствии с реальными требованиями цивилизации». Она в примирении с самим собой, с теми избранными людьми, которых он любит, и с трансцендентным смыслом его жизни.
Наконец вестник возвращается и описывает удивительную смерть и погребение Эдипа:
Нет, видно, вестник от богов небесных
Ниспосланный его увел; иль бездна
Бессветная, обитель утомленных,
Разверзлась ласково у ног его.
Ушел же он без стона и без боли,
С чудесной благодатью, как никто.
Эта трогательная в своем драматизме сцена смерти главного героя изображена Софоклом просто великолепно. Если «Царь Эдип» есть миф о «бессознательном», о борьбе и противостоянии с темными и разрушительными силами человека, являющимися вполне реальными, то «Эдип в Колоне» – это миф об осознанном, о сознании, о том аспекте, который посвящен поискам смысла и примирению. Слитые воедино, они оба образуют целостный миф о человеческом существе, противостоящем своей собственной реальности.
Столь подробно остановившись на драмах об Эдипе, мы можем увидеть, какой исцеляющей силой может обладать миф. Во-первых, миф помогает осознать подавленные, бессознательные, архаические побуждения, стремления, страхи и другие психические проявления. Это является регрессивной функцией мифов. Но они также выявляют и новые цели, новые этические понимания и возможности. Мифы – это прорывы тех более широких смыслов и значений, которых до того просто не существовало. Поэтому в этом отношении миф – это способ проработки и решения проблемы на более высоком уровне обобщения. Такова прогрессивная функция мифа.
В классическом психоанализе имела место практически универсальная тенденция к преуменьшению значимости второй упомянутой функции по сравнению с первой и к восприятию мифа в качестве феномена регрессивного характера, который затем проецируется во внешний мир в виде этических норм и других смысловых значений. В результате теряется обобщающий аспект мифов. Это особо отчетливо проявляется в том огромном акценте, который психоаналитики делают на «Царе Эдипе», одновременно совершенно забывая об «Эдипе в Колоне».
Но мифы являются и средством для новых открытий. В них поступательно раскрываются структуры нашего отношения к природе и к нашему собственному существованию. Мифы носят образовательный характер. Рисуя внутреннюю реальность, они дают индивидууму возможность в большей степени прочувствовать реальность окружающего мира.
А сейчас мы обратим особое внимание именно на обычно упускаемый из виду аспект – на то, что эти мифы открывают нам также новую реальность. Они являются путями к неким универсальным смыслам, находящимся за пределами жизненного опыта конкретного человека. Только на основе такой веры индивидуум может по-настоящему принять и преодолеть те ощущения ранней младенческой депривации без сохранения где-то в глубине его души на протяжении всей жизни чувства обиды и возмущения. В этом смысле миф помогает нам принять свое прошлое, и тогда становится ясно, что этим самым он открывает перед нами наше будущее.
Подобное «отбрасывание угрызений совести» сопряжено со множеством тонких моментов. Каждому индивидууму (на самом деле – каждому пациенту) требуется пройти свой собственный уникальный путь, который будет сопровождаться процессом преобразования его невротического чувства вины в подобное же, но уже нормальное экзистенциальное чувство. Оба вида тревожности можно направить в конструктивное русло, например для расширения сознания и восприимчивости. Путешествие по этому пути означает познание мифов и противостояние им. Мифов, у которых есть не только архаическая, регрессивная сторона, но в которых также присутствуют интегративный, нормативный и прогрессивный аспекты.
Часть 2. Мифы в Америке
Глава 6. Великий миф Нового Света
Открытие Америки воодушевило и опьянило западный мир. Оно сделало для изменения присущих Средневековью взглядов на мир больше, чем что-либо еще – даже чем открытия Коперника и Галилея. Оно революционизировало мышление западного человека. Он теперь стал убежден, что человеческое общество вышло на старт новой эпохи.
Поначалу мы с удивлением отмечали, что миф предшествует открытию. Средневековая Европа не стремилась ни к какому новому миру в течение столетий, предшествовавших дню 1492 года, когда Колумб начал свое путешествие на трех утлых суденышках. Викинги под предводительством Лейфа Эрикссона посещали Америку еще в одиннадцатом веке, а ирландцы предприняли несколько походов в Северную Америку даже еще ранее. Но эти открытия были по большей части проигнорированы. Люди в Средневековье были в основном озабочены своими внутренними проблемами и взаимоотношениями с небесами, с тем миром, который был наверху, а не какими-либо еще новыми мирами, которые похожи на их собственные. Потребовались внутренние изменения в Европе для того, чтобы европейцы смогли заинтересоваться, увидеть и почувствовать такой новый мир. Сначала должен был родиться новый мир на уровне мифа – только потом наступило время для открытий новых реальных и «внешних» миров.
Следует обратить внимание на то, что людской миф является решающим фактором, а не просто голым историческим фактом в определении того, что люди позволяют себе видеть, а что – не видеть. Мифология нации не определяется ее историей – наоборот, ее история определяется мифологией