ак, что оставался для него невидимым.
Но психоаналитика отчасти также является наукой. Основная заслуга Фрейда состоит в том, что он сделал психоанализ делом до некоторой степени объективным, а потому пригодным к тому, чтобы ему можно было обучать других. Третий момент – психотерапия частично завязана на отношениях дружбы, причем эта часть является неотъемлемой. Правда, этот тип дружбы носит достаточно спорный характер и отличается от приятельско-товарищеских отношений, которые в обыденном сознании связываются с дружбой. Психотерапевты оказывают своим пациентам самую лучшую услугу, когда «вызывают их сопротивление». Даже те «обычные» люди, которые никогда не прибегали к помощи психоаналитиков, знают об этой имеющей целью принести пользу борьбе из опубликованных отчетов о реальных случаях из практики или из таких известных фильмов, как «Незамужняя женщина» или «Обыкновенные люди».
Эти три составные части формируют мощную смесь. Еще четыре столетия назад Шекспир в одной из сцен «Макбета» описывает, как по приказу Макбета врач скрывается за шторой для того, чтобы слушать и наблюдать, как леди Макбет стонет в истерическом припадке своего чувства вины. После этого Макбет просит этого доктора:
Вылечи ее.
Ты можешь исцелить болящий разум,
Из памяти с корнями вырвать скорбь,
Стереть в мозгу начертанную смуту
И сладостным каким-нибудь дурманом
Очистить грудь от пагубного груза,
Давящего на сердце?[127]
Макбет указывал на то, что людям нужна какая-то новая смесь профессий. Когда этот врач ответил в том духе, который мы сегодня бы посчитали банальностью («Здесь больной/Лишь сам себе находит врачеванье»), Макбет резонно возражает: «Так брось лекарства псам, мне их не надо». Так как все лекарства, все медикаменты – неважно, сколько видов валиума или либриума будут изобретены – в общем и целом не будут способны хоть как-то справиться с глубоко укоренившейся печалью или «стереть» из психики «записанные» проблемы.
Развитие науки и техники приводит, без сомнения, к появлению новых мифов, по мере того как они заменяют собой или подрывают основы мифов старых, но история этого развития, поначалу столь воодушевляющая, все больше отталкивает от себя своих приверженцев. Сегодня в постиндустриальную эпоху человечество ощущает утрату веры, как Мэтью Арнольд, написавший более столетия назад классическую эпитафию по своей умирающей культуре:
Любовь моя, останемся верны
Друг другу! Ибо мир, который нам
Мерещится, подобно сладким снам,
Таким прекрасным, праздничным и новым,
Лишен любви, и света, и стыда,
Надежды, мира, помощи извне,
И мы с тобой, как в смеркшейся стране,
Огнем и лязгом сметены туда,
Где бьется насмерть темная орда[128].
Ранее в этой книге уже было показано, как потеря такого величия оставляет основную массу людей без какой-либо надежной структуры. Каждый из нас подобен пассажиру весельной лодки, заброшенной в самую середину океана, без компаса и какого-либо ощущения направления и в ожидании надвигающегося шторма. Надо ли удивляться, что психология – дисциплина, которая рассказывает нам о нас самих, – и психотерапия, которая дает возможность пролить свет на то, как нам следует жить, расцвели таким пышным цветом в нашем веке?
Давайте посмотрим на то, что предлагает нам еще один миф такого типа, который в себе несет великая поэма Данте «Божественная комедия». Зададимся вопросом о том, какой свет она проливает на особенности психотерапевтического процесса. Этот драматический миф затрагивает вопрос об отношении Вергилия к Данте по типу «психоаналитик – пациент» во время их путешествия по аду в «Божественной комедии».
Множество психотерапевтов не имеют представления о сути великой драмы Данте. Даже такой гуманист, как Фрейд, когда его в 1907 году попросили перечислить свои любимые книги, назвал Гомера, Софокла, Шекспира, Милтона, Гете и еще многих других, но проигнорировал Данте. Кричащей проблемой является то, что образование постфрейдистских психотерапевтов не предполагает глубокого изучения гуманитарных наук и большинство студентов остаются в них несведущими. Литература – это богатейший источник представлений о том, как человек осознавал самого себя на протяжении всей истории. Для психотерапевтов опасность представляется большей, чем для приверженцев естественных наук, поскольку человеческое воображение для них является и специфическим инструментом, и объектом изучения, поэтому любые пробелы в понимании того, как оно работает, будут существенно ограничивать профессиональный рост.
Первая часть – «Ад» – начинается со Страстной пятницы. Данте тогда было тридцать пять лет:
Когда-то я в годину зрелых лет
В дремучий лес зашел и заблудился[129].
Эти первые строчки «Божественной комедии» произвели неизгладимое впечатление на множество исторических фигур. Джеймс Джойс однажды сказал: «Я люблю Данте почти так же, как и Библию; он – моя духовная пища, все остальное – балласт»[130].
Данте так любят потому, что он признается в своих человеческих проблемах на каждом своем шагу и никогда не претендует на искусственно сконструированные добродетели. Ему становится ясно, что он зашел в тупик, в место своих психологических закоулков, похожее на то, что было описано в «Дуврском берегу» Мэтью Арнольда. В прологе поэмы Данте пишет:
В дремучий лес зашел и заблудился.
Потерян был прямой и верный след…
Дантовское selva oscura – темные джунгли – это темный мир не только греха, но и невежества. Данте не понимает самого себя и смысла своей жизни, ему требуется как-то подняться, чтобы увидеть более далекие перспективы, восприняв которые он осознает, как следует структурировать свой жизненный опыт во всей его полноте. Он способен узреть высоко над собой «вершину радости», но оказывается не в состоянии взобраться на нее, опираясь только на свои собственные силы. В этом смысле он очень похож на наших пациентов. На склоне этой горы путь ему преграждают три диких зверя: лев – символ насилия, леопард – символ злобы и волчица – символ невоздержанности. О последней Данте пишет:
Гляжу: за ним [за Львом] видна волчицы морда.
Она была до ужаса худа:
Ненасытимой жадностью, казалось,
Волчица подавляема всегда.
Уже не раз перед людьми являлась
Она, как гибель их…
Догадка Фрейда о том, что сексуальные расстройства являются неизменными причинами недугов невротического характера, получает подтверждение признанием Данте того, что именно похоть сбивает его с пути к радости. Но нам не следует воспринимать эту аллегорию слишком узко. То, что для Данте было предрасположенностью к греху, для нас является механизмами рационального постижения сути того «личного ада невротика», который царит в психике невротика: подавление, гордыня, искажение, претенциозность и многое другое. Эти качества блокируют нам путь столь же эффективно, пусть и не так завлекательно, как и лев, леопард и волчица.
Внутренний ад человека может заключаться в необходимости признать тот факт, что мать на самом деле никогда его не любила. А может, и в том, что его посещают фантазии о полном уничтожении тех, кого этот человек любит больше всего, как в случае Медеи, убивающей своих детей. Или в страданиях по поводу пережитых отвратительных проявлений жестокости во время войны, когда патриотичным становится ненавидеть и убивать. Личный ад каждого из нас никуда не девается, он взывает к тому, чтобы мы взглянули на него с должной прямотой. А мы обнаруживаем, что без посторонней помощи бессильны хоть как-то справиться с этими препятствиями.
Положение, в котором оказался Данте в ту Страстную пятницу, напоминает нам многочисленные признания, не исключая наши собственные. Эта ситуация похожа на ту, в которой находится Гамлет в Эльсиноре; или Арнольд на Дуврском берегу; или – если обратиться к еще более ранним источникам, которыми пользуется сам Данте, – святой Августин, который сравнивал свою распутную жизнь в Риме и связанное с нею отчаяние с путешествием в ад, или апостол Павел, печальная исповедь которого в Послании к Римлянам звучит, постоянно повторяясь, в литературе по психоанализу в не меньшей степени, чем в поэме Данте:
«Потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю»[131].
В этот психологический момент поэмы Данте замечает рядом с собой какую-то фигуру и восклицает: «Кто б ни был ты – живой иль привиденье, спаси меня!» Этой фигурой оказывается Вергилий, который был послан, чтобы провести его через ад. После каких-то коротких объяснений о себе Вергилий говорит:
Иди за мной – тебе не будет худо,
Я выведу – на то мне власть дана —
Тебя чрез область вечности отсюда,
Чрез область, где услышишь ты во мгле
Стенания и вопли…
На что Данте отвечает:
«Спаси меня, поэт! – я умолял. —
Спаси меня от бедствий ты ужасных
И в область смерти выведи, чтоб знал
Я скорбь теней томящихся, несчастных,
И приведи к священным тем вратам,
Где Петр Святой обитель душ прекрасных
Век стережет. Я быть желаю там».
И далее Вергилий как проводник и советчик ведет Данте и разъясняет ему суть различных кругов ада (или, как скажут последователи Фрейда, уровней бессознательного). В свое время Вергилий показал в своих творениях, в особенности в «Энеиде», глубокое знакомство с тем полным опасностей нравственным ландшафтом, который они сейчас намереваются пересечь. Самое главное – Вергилий будет выступать в роли друга, который будет сопровождать сбитого с толку паломника.