Я тут не буду описывать все круги, через которые проходит Данте во время своего погружения в ад все глубже и глубже. Он видит перед собой чревоугодников, скупцов, расточителей, а также тех, кто оказался во власти гнева или уныния. Суть этих грехов, за которые предавшиеся им оказываются в аду, меняется от эпохи к эпохе. То, что под грехом понимается сейчас, отличается от того, что понималось в Средние века. Важным является описание не этих отдельных зол, с которыми человек борется, а самого путешествия. В любом романе, описывающем какие-либо долгие искания, осознание отрицательных сторон ведет к самоочищению, к отбрасыванию в себе того, что является больным или уже отмершим в пользу новой жизни. Точно так же предназначение психоанализа, с одной стороны, – это движение к психическому здоровью через болезненное углубление в свое патологическое прошлое. Ремарку Фрейда о том, что «пациенты с истерией страдают в основном из-за воспоминаний», можно распространить на тех, кто внутренне зависим от автобиографических моментов. Существенная разница заключается в том, что современные пациенты, как и современные авторы, предпочитают свои собственные воспоминания тем, которые были у исторических личностей, а также событиям, описанным в поэме Данте.
«Инферно» – ад – это бесконечные, навязанные извне страдания и истязания, которые не ведут ни к каким изменениям подвергающейся им души. Но в «чистилище» страдания души носят временный характер, они являются способом очищения, а поэтому с воодушевлением и добровольно принимаются такой душой. Их оба (и «ад», и «чистилище») необходимо пройти перед тем, как попасть в божественный «Рай». Я считаю, что эти три стадии сосуществуют одновременно – это три аспекта жизненного опыта человека. В самом деле, в произведениях современной литературы, таких как «Улисс» Джойса, «Кантос» Паунда или «Четыре квартета» Элиота, в эпических традициях вдохновенной поэмы Данте не прослеживается какое-либо радикальное разделение морального ландшафта.
Мне хочется сейчас обратиться к проблеме границ психотерапии. Проливает ли «Божественная комедия» какой-либо свет на допустимые пределы в нашей работе как психоаналитиков? Я считаю, что да.
Вергилий в той мере, в которой я провожу параллель между его отношением к Данте и отношением психотерапевта к пациенту, символизирует разумное начало в человеке. Данте снова и снова ясно показывает, что дело обстоит именно так. Однако «разум» в понимании Данте означает совершенно не то, что мы сегодня понимаем под интеллектуализмом, или формальным мышлением, или рационализмом. За этим словом скрывается широкий спектр жизненных ситуаций, в которых человек размышляет или просто останавливается на некоторое время, столкнувшись с вопросом о смысле пережитого. В наше время фактически ставится знак равенства между разумом и логикой, так как в большинстве своем за мыслительные процессы несет ответственность левое полушарие головного мозга. Но это все не имеет никакого отношения к Вергилию: он великий поэт, его сильная сторона не логика, а образность мышления. Если понимать разум в том смысле, в котором его воспринимает Данте, то он – разум – может успешно провести нас через все лабиринты нашего личного ада.
Но разум, даже понимаемый так широко, не сможет ввести в небесный рай. Данте требуются и другие проводники в его путешествии. Ими являются откровение и интуиция. Я тут не буду углубляться в какие-либо описания этих функций человеческой психики. Но мне хочется обратить особое внимание на то, что я смог вынести из своего опыта руководства работой неопытных психотерапевтов: они отрезают самих себя от огромной части того, что существует в реальности, если не остаются открытыми для других путей общения, а фокусируются только на человеческом разуме. (Я вспоминаю заявление Фрейда о том, что его пациенты так часто насквозь видели его «белую ложь», которую он мог им говорить, что он принял для себя решение никогда не врать: он возвел это в свой моральный принцип, в заповедь психической телепатии.) Мне представляется интересным отметить, что Данте определяет интуицию как высшую форму руководства. Психотерапевтам, которые «впали в грех» догматического рационализма, если мне будет позволено добавить такой грех к ряду зол из дантовского ада, возможно, будет полезно присмотреться к действенности этого способа влияния на психику.
Ответ на вопрос о том, где проходят границы психотерапии, иллюстрируется тем, что Вергилий покидает Данте, когда они уже прошли через весь ад и почти что миновали чистилище. Когда оба поэта увидели первые очертания рая земного, как указывает Чи-арди, Вергилий «произносит свои последние слова, так как поэты теперь уже достигли пределов РАЗУМА, и Данте теперь волен следовать любому своему позыву – он уже полностью очищен от всех следов греховности»[134]. Поэтому они друг с другом прощаются, испытывая при этом смешанные чувства: печаль по поводу расставания, а также своего товарищества и одиночества, но и энтузиазм в своем стремлении к будущему. В один момент (спустя еще три песни) Данте снова взывает к Вергилию:
Я глянул влево, – с той мольбой во взоре,
С какой ребенок ищет мать свою
И к ней бежит в испуге или в горе…
Но мой Вергилий в этот миг нежданный
Исчез, Вергилий, мой отец и вождь,
Вергилий, мне для избавленья данный[135].
Вместо Вергилия появляется Беатриче как олицетворение искупления и блаженства. Параллель такова: наша терапия – это пролог к жизни, а не сама жизнь. Мы, как и Вергилий, стремимся помочь другому человеку до тех пор, пока он не окажется в состоянии сам «вкусить плод свободы», конечно, совершая при этом вполне понятные ошибки, которые и требуют присутствия психотерапевта. А далее он пойдет вперед к тому моменту, когда «свободен, прям и здрав твой дух»[136].
Обратим внимание на то, что эта самостоятельная жизнь, к которой идет Данте (как и наши пациенты), это жизнь как единение с другими, а точнее – как свобода любви. Кажется, именно это является объяснением того, что поводырями в самом конце «Чистилища» и в «Рае» являются женщины и почему именно Беатриче выведена как та спасающая Данте сила, в самом начале пославшая ему на помощь Вергилия. И именно в этом призыве Беатриче заключается то, чем Данте напоминает современного анализанта.
Беатриче является чисто личным мифом – это флорентийская девушка, знакомая Данте, впечатления от смерти которой сподвигли его на написание своей первой великой поэтической работы «Новая жизнь» (La Vita Nuova). Ее новое появление в «Чистилище» показывает нам, что Данте успешно преодолел крайне болезненное чувство утраты (возможно, именно эта травма и направила его в темный лес?) путем мистического воссоединения с любимым образом своего детства (они впервые повстречались друг с другом, когда ему было всего девять лет). Она живет в реальности разума и сердца Данте. Можно задать себе вопрос: чем она является для дантовского разума? Можно предположить, что она – ядро и сердце того вдохновения, которое посещает Данте, его духовные устремления и метания, ощущение того, что его ведет что-то неземное. Эту воображаемую встречу, наверное, можно сравнить со сценой «мирского воскрешения» в романе Вильгельма Йенсена «Градива», о которой Фрейд написал обширное, объемом с целую книгу, исследование. В обоих произведениях фигура женщины из юности главного героя появляется в совершенно другом контексте, в другой обстановке с целью возродить любовь и вернуть радость в сердце и душу ее страждущего поклонника. Можно вспомнить и других классиков, которые в своих произведениях поставили женщин в такую ключевую позицию: трагедия «Фауст» Гете, в которой такая значимость придается вдохновляющей силе, исходящей от Елены и от «Царства Матерей»; или «Пер Гюнт», когда Ибсен заставляет Пера Гюнта – для его же спасения – возвратиться к Сольвейг. В своих эссе, посвященных концепции «анимы», Юнг особо выделяет три романа Г. Р. Хаггарда – «Она», «Ее возвращение» и «Дочь мудрости» – как самые лучшие описания восполняющего либидо объекта. Он утверждает, что этот миф имеет особое значение для пациентов, уже достигших «среднего возраста».
Я полагаю, что в этих примерах женщины символизируют собой некое единство сообщества людей. Все мы начинаем свою жизнь в утробе, а затем совершаем путешествие оттуда на свет божий. Мы рождаемся не сами по себе, а в партнерстве со своими матерями. И девочки, и мальчики вскармливаются материнской грудью – как в буквальном, так и в метафорическом смысле. Именно через слияние со своими любимыми в сексуальном процессе мы принимаем участие в непрерывном движении. В этом смысле мы познаем мир на собственном опыте точно так же, как познаем и любовь. Поэтому после того, как мы миновали ад и чистилище, жизнь сама становится нашим психотерапевтом. Наши пациенты оставляют нас для того, чтобы самостоятельно войти в жизнь человеческого сообщества. Именно поэтому Адольф Адлер считал, что «социальный интерес», то есть приверженность к жизни именно в обществе, является тестом на предмет психического здоровья.
Подобный взгляд на то, где проходят границы психотерапии, снова говорит о том, что нашей целью не является «излечить» человека. Я с содроганием думаю о том, сколько времени было впустую растрачено достаточно умными мужчинами и женщинами в спорах о том, лечит ли психотерапия, а также в попытках втиснуть психотерапию в традиционные рамки медицины девятнадцатого века в качестве просто ее части. Наша задача – быть поводырем, другом и интерпретатором для человека в его путешествии сквозь его личные ад и чистилище. Особое значение имеет та наша цель, в рамках достижения которой мы помогаем пациентам добраться до той точки, где они смогут принять для себя решение, желают ли они остаться в положении жертвы (так как такое положение означает наличие некоторых несомненных выгод в смысле власти над своей семьей и друзьями, а также других бенефиций менее непосредственного характера) или предпочитают расстаться со своим образом и положением жертвы и пуститься во все тяжкие – через свое чистилище – в надежде достичь когда-нибудь чего-то, что будет ощущаться как рай. Очень часто наши пациенты, особенно ближе к концу терапевтического курса, испытывают вполне понятное чувство страха перед открывающейся возможностью свободно решить для себя, стоит ли им попытаться воспользоваться предоставляющимися шансами путем прохождения до конца этого полного вызовов путешествия, на которое они отважно решились.