Guns в последнее время получили несколько плохих отзывов. «Они пишут, что я слишком патетично пою, то есть переигрываю. Или говорят, что я пресыщенный позер. Это полная хрень! Все, кто со мной знаком, знают: все, что я делаю, — по-настоящему. Все, что делает группа, — по-настоящему». Эксл добавляет, что в любом случае ненавидит критиков, и его не волнует, что они там пишут. (Вот уж неправда.)
О группе: «Наша любимая музыка — хард-рок. С примесью блюза. Раньше мы называли себя хеви-метал/панк-группой, но смешение стилей не вчера родилось… Дух блюза, блюзовые риффы, блюзовое мироощущение — все это мы пытаемся вернуть в музыку».
Имея в кармане немного денег, Эксл тем летом еще чаще попадал в передряги. По большей части у него случались проблемы с агрессивными торговцами (в основном иранскими иммигрантами), которые не желали его видеть в своих магазинах. Однажды Эксл с братом пошли в магазин оружия, чтобы купить электрошокер, потому что: «Мы выступали в „Whisky" [где у Guns недавно были проблемы], и ситуация вышла из-под контроля, так что я подумал: надо бы купить электрошокеры. Тогда не придется ломать челюсти, мы просто ткнем обидчиков шокером, а кто-нибудь их вынесет».
Итак, Эксл с братом зашли в магазин, и Эксл попросил продавца: «Извините, сэр, будьте любезны, не могли бы вы показать электрошокер?»
Продавец средних лет оглядел Эксла: длинные рыжие волосы под шелковой банданой, зеркальные авиаторские очки, кожаная куртка, помятые вещи. Он фыркнул: «Сынок, не надо мне тут этого дерьма. Давай проваливай отсюда ко всем чертям».
Эксл вспоминал: «Мой брат говорит: „Поймите, он недавно подписал контракт, он может купить хоть десять таких". А продавец ему: „Мне плевать. Тебе я их продам, а ему — нет"». Братья покинули магазин, злые от унижения. «Такое часто со мной происходило, — позже рассказывал Эксл. — Я просто не врубаюсь: ладно бы, если я нарушаю закон, но зачем грубить, когда я веду себя нормально?»
В другой раз Эксл и Слэш зашли в продовольственный магазин и повздорили с продавцом, грубым смуглым иранцем, напоминавшим специалиста по пыткам из секретной полиции последнего шаха. Когда Эксл выказал ему недовольство, здоровый иранец схватил разделочный нож и выскочил из-за кассы.
«Он гнался за нами по улице с мясницким ножом, потому что ему не понравилось, как мы одеты, — рассказывал Эксл. — Напугал меня до усрачки». Эксл терпеть не мог чувство страха — оно выводило его из себя. Он схватил оранжевую крышку пластикового мусорного контейнера и двинулся навстречу иранцу с этим щитом, матерясь что есть духу. «Я не собирался отступать», — говорил Эксл. Крича что-то на фарси, иранец ретировался обратно в магазин и запер двери.
Спустя пару дней попытка Эксла воспользоваться туалетом на заправке на углу Ла-Брея и Ромейн закончилась тем, что Эксл угрожал иранскому менеджеру взорвать колонку. Полиция появилась почти сразу, но Эксл совершил стратегическое отступление. Эти и другие случаи притеснений со стороны людей, которых Эксл не считал американцами, вскоре вылились в новую песню, которую Эксл сочинил в квартире Веста Аркина. Эксл бренчал на гитаре Веста и смотрел по «НВО» выступление комика Сэма Кинисона, пытаясь придумать песню, которая по злобной ярости напоминала бы монологи Кинисона.
Сэм Кинисон был близок Экслу по духу. Кинисон начинал проповедником-пятидесятником, а затем переключился на сатиру. Его репризы включали множество смелых шуточек, подчеркиваемых его фирменным звериным рыком. Рок-звезды тех лет любили его. Кинисон был одержим СПИДом и обвинял гомосексуалистов в том, что они испортили всем секс. (Эта точка зрения была также распространена среди молодых рок-звезд. Они первыми в шоу-бизнесе начали опасаться обильного случайного секса, который был одной из черт профессии. Слэш, уже переболевший различными венерическими заболеваниями, очень боялся подцепить СПИД.)
Эксл с приятелями обсуждали случай, когда два черных громилы ограбили Веста Аркина на 98 центов прошлым Рождеством, и когда Эксла избили сутенеры на автобусной остановке в центре Лос-Анджелеса.
Эксл рассказывал: «Я начал писать о том, что хочу ненадолго уехать из Лос-Анджелеса. Я бывал в центре, на автобусной станции. Там ошивается много черных, торгующих наркотой и крадеными драгоценностями, причем большая часть наркотиков паленая. К подросткам, которые сходят с автобуса, еще не понимая, где оказались, пристают грабители. Так и я приехал в город, чувак».
На гитаре Аркина было всего две струны, но тогда Эксл написал первые строчки новой песни. «Ниггеры и полиция, — начал он, — убирайтесь с дороги». Кто-то засмеялся над этим, но Вест подбодрил Эксла. «Иммигранты и пидоры, — начинался второй куплет, — зачем они нужны. / Они приезжают в нашу страну / И разносят поганую заразу».
Вот так жарким пыльным летом 1986-го родилась «One in a Million». Эксл Роуз мог наслаждаться славой, о которой мечтал с детства, но внутри Билла Бейли зиял черный колодец негодования, который два года спустя, когда Guns выпустили песню, разжег национальный конфликт.
Остальные участники группы тоже не были добряками. В интервью «Лос-Анджелес уикли» Слэш говорил: «Дети просто хотят быть свободными. Они хотят гулять и веселиться.
Они не желают, чтобы им указывали, как поступать. И один из выходов — это рок-н-ролльные группы и вообще весь рок-н-ролльный образ жизни. Единственное место, куда могут пойти подростки, — это клуб. Там они слушают музыку и забывают про дерьмовых учителей, долбаных родителей и все те авторитеты, которые твердят им, что они должны делать. На концерт ходят для того, чтобы забыть все это. Всех своих врагов, всех копов и учителей, все это дерьмо. Все они набрасываются на детей, и это выматывает. А потом они набрасываются на тех, кто влияет на детей, — например, на рок-группы».
Эксл согласился, что жизнь трудна: «В жизни — моей, по крайней мере, — больше вещей, которые раздражают, чем тех, которые приносят радость, настоящую искреннюю радость, когда ты переполнен счастьем. Можно завести подружку или жену, но за всю жизнь можно по пальцам пересчитать моменты, настолько прекрасные, чтобы их помнить — всегда. Сложно писать о таких мгновениях. Они так коротки».
Слэш добавил: «Насколько счастливым можно быть в Лос-Анджелесе? Типа, смотришь на дерево, а на него собака гадит, вокруг толкутся шлюхи, и в воздухе висит смог».
«Об этом я и пишу, — продолжал Эксл. — Кому-то это кажется депрессивным, но я такой, какой есть, и это мир вокруг меня».
ИНТЕРВЬЮЕР: Чего вы ждете от следующего года?
ИЗЗИ: Платинового альбома или типа того. Просто чтобы отправиться в тур и играть.
ЭКСЛ: Мирового тура. Возможности сыграть с теми людьми, которых мы годами слушали, которых мы уважаем. Выйти на сцену и надрать столько задниц, сколько сможем.
СЛЭШ: Если и когда нам доведется разогревать AC/DC — это будет поворотный момент в моей жизни.
ИЗЗИ: Я бы сыграл даже на разогреве Motley Criie. ЭКСЛ: Для меня конечная цель — выступить с Rolling Stones. Да!
ИЗЗИ: Это было бы самое оно.
Новый менеджмент
Майк Клинк был не первым кандидатом на роль продюсера решающего дебютного альбома группы. Но летом 1986-го Guns были на околомузыкальной тусовке и веселились на шумной, приправленной наркотиками пьянке в Голливуде, которую нельзя было пропустить. В такой обстановке все ключевые продюсеры забыли о страхе провести следующий год в душной студии, нянчась с пятью дегенератами.
Майка Клинка нашел Том Зутаут. Клинк начинал в качестве звукорежиссера на прославленной лос-анджелесской студии «Record Plant», доме Eagles и других мастодонтов калифорнийской поп-музыки. В основном он был известен работой с Роном Невисоном, который сотворил KISS, Europe и Оззи. К 1986 году Клинк успел поработать с Metallica, Heart, The Babys, Эдди Мани и Jefferson Starship. Он переключился на продюсирование недавно и славился серьезным подходом к потенциально неуправляемым группам, деловой этикой и невмешательством в музыку. Что лучше всего — он не боялся. Ему нравились Guns N' Roses, и он хотел получить эту работу.
Guns начали записываться с Майком Клинком в начале осени 1986-го, сразу после выступления на разогреве у Lords of the New Crunch в «Timbers Ballroom» в Глендоре. Сначала они работали на «Take One Studio», затем на «Rumbo Recorders», скромной (и недорогой) студии в Канога-парке, по дороге в долину Сан-Фернандо. (Студией владел Дэррил Дрэгон, Капитан из поп-группы Captain & Tennille.) Майка Клинка сразу впечатлило прошедшее огонь и воду оборудование группы: старые усилители, разбитые барабаны; на гитаре Слэша до сих пор стояли струны, которые были на ней при покупке. Клинк понял, что Guns настоящая уличная группа. И постепенно, песню за песней, Майк Клинк и Guns начали создавать дебютный альбом.
Слэш позже рассказывал: «Как Майк контролировал нас? Тонко. Он держал нас на расстоянии вытянутой руки. Мы все были молоды и счастливы работать над первой записью. В это время мы очень жестко тусовались, но когда приходили в студию, вели себя тихо. Только бутылка „Джека Дэниэлса" — никаких наркотиков и подобного дерьма».
Все в группе понимали, что теперь ставки высоки. Если их запись провалится, у них не будет никакого второго шанса. «Мы действительно усердно работали, — вспоминает Дафф, — репетировали дважды в день. Когда надо потрудиться, мы воспринимаем это очень серьезно».
Но затем героиновая зависимость поставила карьеру группы под вопрос. Как-то ночью у них дома Слэш посинел. Его привели в чувство, но быстро поползли слухи, что один из Guns умер. Также на улицах болтали, что группа распалась после громкой публичной ссоры в «Club Lingerie». Эксл почти каждый день угрожал уйти. Сотрудники Геффена начали нервничать. Некоторые считали, что контракт с Guns был ошибкой. Общий бюджет составлял 375000 долларов, необычайно большую на то время сумму для дебютного альбома. Требовалось много денег, чтобы записать диск и затем продвигать его, а ведь приходилось еще и следить, чтобы группа не развалилась. Далее начались разговоры, что Геффен отказался подписывать вторую часть сделки, собственно контракт на выпуск альбома, пока Guns N' Roses не завяжут с наркотиками.