Он вряд ли смог бы в таком психологическом состоянии написать «C.R.E.A.M.», если бы я не был ему настоящим другом и не заставил его продолжить рифмовать это дерьмо. Мне все равно, что говорят, – это я заставлял Rae продолжать писать тексты.
Рэп похож на бокс. Твой ум всегда должен оставаться в форме. Я писал каждый день. Абзац, рифму, что угодно. Ум требует тренировки. Даже в те годы, когда мы тусовались в квартале, если бы мы изо дня в день думали только о торговле наркотиками, мы бы никогда не прокачали ту часть мозга, которая необходима для творчества.
Но мы сделали это, и теперь посмотри – Raekwon приписывают начало этому криминальному жанру рэпа чаще, чем Kool G Rap, по крайней мере его обновленную, современную версию. Все ссылки на мафию, клички, это было то, что Rae почерпнул от Kool G Rap и от времени, которое он провел в игре.
Кроме того, мы выросли на Стейтен-Айленде среди итальянцев и слышали некоторые имена. Так что, когда пришло время написать текст, я думаю, именно из этого Rae черпал вдохновение. Это был успех. Настолько, что Rae в значительной степени породил жанр рэпа после того, как альбом Cuban Linx вышел в свет. После этого альбома у всех появились бандитские псевдонимы.
Наши мечты об успехе казались такими далекими, что мы не знали, осуществятся ли они вообще когда-нибудь. Мы не знали, что Wu станет настолько влиятельным. Было так легко впасть в уныние, ведь мы бегали по улицам, как дикие, стреляясь с другими бандами из-за денег. Гангстеры были повсюду. Точки грабили. И иногда нам приходилось отодвигать на задний план свое творчество, воображение и любые другие способности, которыми мы обладали, чтобы обеспечить себе безопасность. Мы все имели дело с этой херовой реальностью. И дело не только в творчестве. А еще в умных книгах, которые в конечном итоге отошли на второй план после торговли и суматохи.
Но я жил не так. Я учился торговать наркотиками, но еще и учился в школе. Я не хотел быть наркоторговцем. Это другие чуваки хотели сто кирпичей и стать Пабло Эскобаром или типа того. Я не хотел быть Эскобаром. Улица заставит тебя гоняться за чем-то совершенно иным, чем то, зачем ты изначально вступаешь в эту игру. Сначала улицы заставляли нас делать всю херню только для того, чтобы получить немного еды и одежды. Мы получили это и даже сумели отложить немного денег.
Я всегда искал выход с улицы. Я быстро понял, что улица никуда не денется. У наших рядовых барыг не было образования. Они думали, что торговля наркотиками – это и есть жизнь, и они не смотрели в будущее, они его не видели. Они не думали о том, чтобы пойти в школу, получить образование или попытаться стать лучше, они просто пытались продать это долбучее дерьмо.
Когда я забирал у них свои деньги, я говорил им, что это не жизнь, это не то, что нужно восхвалять и чем можно гордиться. Они не слышали; они были твердолобыми маленькими сукиными детьми без драйва и амбиций, они просто хотели сидеть на районе и толкать товар.
Они не в курсе, что знание бесконечно. И если ты закрыт для новых знаний, то ты будешь развиваться до тех пор, пока те знания, что у тебя есть, ведут тебя. А дальше тупик. Открыт ли я для новых знаний? Да, это так. Открыты ли все? Нет, нет, нет. Иногда эго встает на пути изучения нового, потому что ты можешь думать, что уже знаешь все, что нужно. Но если ты настоящий пятипроцентник, настоящее божество, то ты, как губка, впитываешь и учишься.
Если и есть один урок, который я мог бы сегодня преподать молодым людям, то это то, что торговля наркотиками – это не тот образ жизни, о котором можно мечтать и к которому можно стремиться. Глупо тусить на районе и думать, что ты так протянешь 10 лет. Игры с наркотиками всегда конечны. Либо ты скатишься в ад, либо ад придет к тебе.
Но эти чуваки попадали в игру, и она их засасывала все глубже и глубже. Некоторые, изображающие Эскобара, управляли десятью ключами, это был почти миллион долларов, который они делали на регулярной основе. Самым разумным шагом было бы взять этот миллион и замутить что-то в стиле «Крестного отца-2», войти в какой-нибудь законный бизнес и оставить уличную торговлю позади. Сказать: «Я покончил с этим дерьмом» – и уйти.
Но проблема заключалась в том, что они не могли выйти из игры. Они оказались втянуты в эту жизнь и не могли остановиться, пока не попадали за решетку либо не были убиты.
Поступление в колледж заставило меня понять: «Йоу, чувак, мир больше, чем просто улица». Я там учился, наверное, с двенадцати часов дня до шести вечера. Этот график открыл мне другой новый мир. Я знакомился с людьми из Квинса и Бруклина и с другими чуваками, которые не были наркоторговцами и у которых были совсем иные интересы. Они были молодыми людьми. Просто обычными студентами, и это было прекрасно. В этом не было опасности, и мне это нравилось. Я учился в колледже Borough of Manhattan Community College и хотел получить степень бакалавра. Там я встретил AZ, который позже присоединился к Firm, и еще несколько человек со всего района: PI, Blizz, Jamal (из Lafayette Gardens), Lil’ Kim, даже Puffy.
Мне нравилось учиться, даже несмотря на то что я был не в форме, потому что все еще был отравлен улицей и телочками. Но я все равно вышел оттуда с десяткой зачетов. Если бы я продолжил, то у меня, вероятно, сейчас бы был диплом.
Я перевелся из BMCC в LaGuardia Community College, чтобы изучать «похоронную науку», но к тому времени на меня уже завели дело, и я вынужден был бросить учебу, чтобы отсидеть срок. Я учился, пока меня не посадили.
Хочешь верь, хочешь нет, но я собирался стать бальзамировщиком. Вот чего я хотел. Бойня, которую я видел, смерть и пулевые ранения, поножовщина, весь этот беспредел привел к тому, что я стал абсолютно спокойно, даже с некоторым интересом относиться к трупам. По сей день меня это не трогает; я могу войти, увидеть труп, и меня это даже не беспокоит. Некоторые вещи, которые могут выбить чуваков из колеи, меня давно не беспокоят.
У меня появилась идея стать бальзамировщиком, когда умер мой кузен Джимми. Это еще одна дикая история. Однажды мне позвонила бабушка:
– Ламонт, ты должен поехать в Бронкс.
– Зачем? – спросил я.
– Джимми мне не отвечает, – сказала она.
– Ну и что? Что случилось?
– Я не знаю. Нам нужно съездить, вот и все. Мы должны посмотреть, что происходит, – сказала она.
Мы подошли к дому. На двери письмо от скорой помощи. «Вот дерьмо!» Но там не было ничего о том, в какую больницу его увезли, только то, что приезжала скорая помощь. Мы не понимали, какого хера происходит, где он.
Мы открыли дверь. У бабушки были ключи. И тут же почувствовали запах мочи на кровати. Обыскали дом, пытаясь что-нибудь выяснить. Не смогли его найти. Спросили полицию, где находится ближайшая больница. Получили список из пяти больниц в этом районе. И начали объезжать их все.
Когда мы добрались до первой, бабушка сказала: «Ты должен спуститься в морг».
В этой проклятой холодной комнате были дети, взрослые, множество рядов квадратных металлических дверок с трупами за ними.
Как только дежурная узнала, почему я здесь, она позволила мне начать искать Джимми. Я начал вытаскивать стойку за стойкой – металлические полки на рельсах, которые можно было выдвинуть, – проверял тело и задвигал обратно. Бесконечное количество стоек с людьми. Джон Доу. Джейн Доу. Джон Доу. Дети. Младенцы. Я выдвигаю одну за другой. Я возвращаю обратно детей. Я возвращаю обратно детей постарше. Я возвращаю их всех обратно. Я не могу его найти. Мы объехали все пять больниц. Я весь день смотрел на трупы.
После этого: «Вот дерьмо! Что дальше?»
– О’кей. Знаешь что? Мы вернемся в первую больницу и проверим снова, – сказала бабушка.
Дама из морга была в белом халате. На мне тоже был белый халат. В этом холодильнике был дубак. Я вытаскивал стойку за стойкой. Буквально сотни безымянных Джонов Доу. Наконец, примерно через час я вытащил одну стойку сзади. Сзади, сзади. Под тремя гребаными трупами. Кузен Джимми. Я прижал пластик к его лицу и сказал: «О, это он».
Оказалось, у него случился сердечный приступ. Дома. Каким-то образом он добрался до телефона. Позвонил в скорую помощь. Приехала скорая и забрала его, но не забрала его удостоверение личности. Когда он попал в больницу, у него не было никаких документов, поэтому он стал Джоном Доу. Он умер в больнице, и они понятия не имели, кто он такой. Это научило меня всегда иметь при себе доки и следить за тем, чтобы мои предки тоже всегда носили документы.
Моя бабушка выдохнула, что кузен Джимми нашелся. Я был немного в шоке – не от трупов взрослых, а от тел младенцев. Я говорил с патологоанатомом, который этим занимался. Он сказал: «Ох, это происходит каждый день». Дети двух, трех лет, которых матери выбрасывали в мусорный бак. Бронкс просто жевал их и выплевывал.
Я был потрясен. Я не знал, что в каждой больнице есть такое. В каждой больнице есть гребаный морг в подвале, где лежат люди в холодильниках. Они выбрасывают всю одежду. Там же, сбоку стоит коробка, полная одежды всех мертвецов. Джон Доу и все такое.
Это дерьмо может кого-нибудь уничтожить. Как только ты видишь резню и трупы, последствия жизни и смерти, кто-то получил пулю в лицо, все это дерьмо, ты меняешься. Буквально, ты становишься скелетом. Мы все просто скелеты. Мы никто. Мы такие хрупкие. Это безумие, как люди ведут себя так жестко, будто мы такие непобедимые, когда все вокруг может убить нас в любую минуту.
К тому времени, когда мне исполнилось 19, растафарианцы исчезли, потому что их всех посадили или убили, так что Хилл был наш. Мы чувствовали, что Парк-Хилл – это наша земля. И у нас было право делать все, что мы хотели, на нашей земле. Мы выросли там, принимали побои и всякую херню, и мы все равно выстояли и выросли. Парк-Хилл был нашим, потому что мы все хотели его удержать; мы защищали его, проливали там кровь и знали каждый дюйм. Нам не принадлежало ни дюйма по закону, но мы все равно чувствовали, что он наш.