Многое в воспитании Донте происходило методом проб и ошибок. Дело было не в заботе о ребенке. Поскольку я заботился о своем младшем брате в детстве, мысль о том, как воспитывать мальчишку, меня не очень беспокоила. Просто у меня не было примера для подражания. Моя мать никогда не была замужем и всегда работала. Большую часть времени я не знал, что происходит.
По правде говоря, я был расстроен из-за необходимости тратить больше денег. Но не поймите меня неправильно – я люблю своих детей и сделаю все что угодно для любого из них. Когда я был дома, я всегда был рядом. Все мои дети знают, кто их отец.
И Донте был для меня еще одной важной причиной, чтобы уйти с улицы. Он – основная причина, по которой я поступил в колледж. Но в то время я все еще не мог заработать достаточно, чтобы прокормить себя, позаботиться о нем и не попасть в тюрьму. Поэтому я делал все возможное. Чуть позже Wu-Tang начал набирать обороты, и это потребовало от меня гораздо больше выездов. Я гулял, гастролировал и, когда возвращался, проверял, что у Тани есть все, что нужно ей и Донте. Одна из моих нянь, Си-Си, нянчилась и с моим сыном. Таня отводила Донте к Си-Си, которая с удовольствием возилась с ним, и обычно они гуляли на районе. Си-Си любила моего сына.
Просто так получилось, что однажды Си-Си оказалась в Стэплтоне, и какие-то чуваки начали перестрелку, как это бывает на районе. Чувак, с которым я зависал в пра́джектах, – был в игре. Он пытался убить парня по имени Шон Берри. Во время перестрелки Шон схватил моего сына, прижал к себе и использовал его как заложника, как гребаный живой щит. Донте прострелили руку и почку.
Ему было два года.
Я был в Сан-Франциско, когда узнал об этом. И прилетел как можно скорее. Мой сын дважды умирал на операционном столе, и оба раза возвращался. Ему наложили швы и вытащили две пули из почки, которую он потерял. Он вывихнул два пальца, и некоторые нервы в позвоночнике были повреждены. С тех пор он прошел много различных видов терапии. Очень много.
Когда я впервые увидел Донте в больнице на операционном столе, я был в шоке. И самое печальное в этом то, что у черных из гетто нет даже мысли ни о какой психологической помощи в этих ситуациях. Я ничего об этом не знал. Я приходил в себя, как мог, накуривался и напивался.
RZA и остальные не помогли мне, им было пох. На самом деле, они просто передавали мне травку. RZA заплатил мне за выступления, которые я отработал, и посчитал, что этого достаточно. Я не получил никакой психологической, дружеской поддержки от этих парней, которых я считал своими братьями. В тот момент их слава, богатство и значимость померкли в моих глазах. Я был раздавлен.
Так что я прошел через все это. Мои братья не поддержали меня. И единственным человеком, который действительно был рядом со мной, был Meth. Meth – это семья, мы были крепко связаны с ним. А может, мы были близки, потому что Meth был влюблен в сестру матери моего сына… Это не имело никакого значения.
Мне было очень плохо, потому что, когда это случилось, я не был с матерью моего сына, так что я винил ее, и она чувствовала, что это была ее вина. И Си-Си, моя няня, даже не смогла нормально рассказать мне, что произошло. Чуваки в квартале сильно давили на нее и заставили молчать. Она буквально сошла с ума и уже никогда не была прежней.
Я умолял ее: «Ты должна рассказать мне, что случилось». Она не хотела. И по сей день она все еще не хочет говорить со мной об этом. Так что мне пришлось узнавать обрывками из внешних источников, и я психанул: «Эй, ты собираешься сидеть здесь и молчать о том, что произошло, но ты в моем доме, ты в доме матери моего сына, как так?» В конце концов нам пришлось ее выгнать.
И с тех пор Гай, чувак, который случайно подстрелил моего малыша, – я знал, что пули предназначались не для Донте, – думал, что я приду и убью его. Поэтому он позвонил в полицию, решив, что я собираюсь устроить какое-то возмездие, следил за мной – жутко боялся за свою жизнь. Они там все боятся за свою жизнь. Из людей, которые имели к этому какое-либо отношение, – с этим дерьмом связаны пять ублюдков, – трое на сегодняшний день мертвы. Я не имею к этому никакого отношения – иногда на улицах карма работает наилучшим образом.
У Донте был очень тяжелый реабилитационный период. Это лишило его детства. С трех до шестнадцати лет он провел в долбучих больницах. У него была астма, и ему пришлось пройти через тяжелое испытание потери почки от пули и долгие годы восстановления. Ему годами приходилось носить подгузники. Левая нога моего мальчика все еще не в порядке. Он хромает и по сей день. Все было плохо.
Помимо астмы и восстановления, он попал под машину, сломал руку и сразу после окончания школы, играя в футбол, сломал ногу в трех местах. Мой сын пережил столько боли… Но боль заставила его перепрыгнуть через голову. Он стал сильным и мужественным.
Донте только что закончил колледж. Он встречается с классной девчонкой и живет на Стейтен-Айленде, так что теперь он в порядке. Ну, в основном. Он получил диплом в области кино. Я сказал ему: «Тебе не нужна степень для кино, ты можешь просто взять и все выучить». Но теперь он должен вернуть студенческие ссуды за то дерьмо, на котором на самом деле не может заработать денег. Ты не сможешь получить денег от съемок, если не знаешь, как это делается. Поэтому я предложил ему вернуться в колледж и, возможно, получить другую специальность. Но он вроде как сопротивляется – он хочет снимать кино, и ничего, кроме кино.
И когда я вижу, как он борется со своей карьерой, я понимаю, как родители, особенно чернокожие родители, воспитывают своих детей. Это не наша вина, дело в том, как мы росли. Оглядываясь назад, я вижу, что очень избаловал сына, и совсем не жалею об этом. Возможно, мне стоило быть построже в вопросе образования, может, надо было, чтобы он выбрал более надежную сферу, более материальную, земную. Именно так многие иммигрантские группы продвигаются по жизни через пару поколений. Они не позволяют своим детям выбирать что-то интересное, например, кино. (Я не говорю, что кино – это не профессия, но это довольно сложный карьерный путь.) Наверное, родители должны сперва научить своих детей зарабатывать деньги. Ведь молодые люди часто хотят заниматься чем-то непрактичным, а не обеспечивать свое будущее.
Как и мой сын. У него есть диплом, но ему приходится трудно, потому что в его сфере высокая конкуренция и низкие бюджеты, даже если он получает работу. Но это только начало. По крайней мере, он не толкает крэк и не бегает от копов. Он никогда не сидел в тюрьме и даже не был арестован. У него умная девушка, и он прокладывает себе путь в мир, не прибегая к преступлениям. Его дети тоже не будут этого делать.
Я помню, как однажды, сразу после того, как в моего сына стреляли, я шел с ним по улице. Он хромал, и я вел его, держа за руку. Это его расстраивало – он хотел идти один, но ему было больно, и это отнимало слишком много времени.
Я всегда буду помнить, как мой приятель Тинкер ехал в этот момент мимо и остановился. Он услышал о том, что случилось с моим мальчиком, обнял его, развеселил и даже дал ему сотню долларов, прежде чем запрыгнул обратно в машину и уехал.
Несколько недель спустя Тинкера убили. Ему выстрелили в голову, но он смог вытащить пистолет и тоже выстрелить. Они убили друг друга. Я рыдал, когда узнал об этом.
Происходящее уничтожало мои внутренние ресурсы; это было похоже на бесконечный приток плохих новостей. Будь то мой мальчик, которого чуть не убили, или такой друг, как Тинкер, которого убили, все это осложняло жизнь. Но если я действительно собирался дать своему сыну лучшее, я должен был вернуться к своей музыкальной карьере. Мне необходимо было трудиться, не покладая сил, чтобы можно было заботиться о детях и близких и в конце концов разорвать этот постоянный цикл насилия.
Искупление
Имея дело с последствиями ранения Донте, его реабилитацией и всем, что с этим связано, я потерял себя. Я забыл, кто такой У-Год – Ламонт Джоди Хокинс.
Так что я вернулся на район. Я вернулся в Парк-Хилл, который все еще был таким же дерьмовым, наполненным наркотиками и гангстерами, как и тогда, когда я уехал. Но даже среди всего этого мне удалось снова найти себя.
Однажды я разговаривал по телефону, пока мы просто дурачились и слушали музыку с моим диджеем Хомисайдом – я все еще увлекался музыкой, не думая, мог потратить две штуки на пластинки, – курил и пил и вдруг услышал звуки выстрелов. БУМ-БУМ-БУМ-БУМ-БУМ-БУМ. Мы такие: «Что это за херня?» – и сразу выдохнули, потому что на районе всегда было, как во Вьетнаме.
Но через две секунды я услышал, что один из друзей моего друга, его звали Датч, был застрелен. Мы спустились вниз. У Датча было восемь дырок в ногах и нижней части тела, а второй чувак валялся в углу с пулей в груди. Мы просто молча уставились на все это дерьмо: «Что, блядь, только что случилось?»
Датч то приходил в сознание, то отключался, поэтому его приподняли, и я видел, как к нему вернулась жизнь. Я хотел посадить его в кузов своего грузовика и отвезти в больницу, но не знал, выживет ли он в таких условиях. Поэтому нам пришлось ждать скорую помощь.
Копы не появлялись минут двадцать-тридцать. Датч истекал кровью, все смотрели на него, как на раненого Бэмби посреди улицы, и никому даже не было дела до другого чувака на тротуаре, он просто лежал там, и все.
Наконец приехали медики, и мы отвезли Датча в больницу. Потом, пару дней спустя, у меня случилось еще одно прозрение! И я наконец-то понял, кто я такой: уличный чувак. Я – У-Год из Парк-Хилла. Я. Вот откуда я родом, вот где я нахожусь, вот о чем я буду рифмовать с этого дня.
Наряду с этой ясностью, поразившей меня, я пережил ряд событий, которые перевернули меня. Я узнал, что еще одна моя подружка забеременела, и это стало для меня настоящей драмой. Я в прямом смысле слова сошел с ума настолько, что в итоге провел пятнадцать дней в психушке.