В общем, Россия поддержала Путина, который не побоялся принять трудное решение и взять на себя всю ответственность за его выполнение. Чечня — частный случай. Но через чеченскую призму лучше просматривается настрой Путина на укрепление государственного аппарата, государственной дисциплины, государственного порядка. Он говорит о «диктатуре закона». А это, пожалуй, единственная разновидность диктатуры, с которой не знакома Россия.
На Путина работали и его поразительная интеллектуальная гибкость, умение сказать каждому то, что он хочет услышать. Путин как волшебное зеркало. Каждый, кто в него посмотрит, видит самого себя. А это приятно. Это сближает Путина и с теми, кто смотрит вперед, и с теми, кто оглядывается назад, и с либеральными демократами, и с либеральными консерваторами, и с национал-патриотами, и с «державниками» разных оттенков.
Последнее обстоятельство пока покрывает довольно густым туманом то будущее, которое Путин может дать России. Те, кто голосовал за Путина, голосовали не за четкую программу, не за ясную стратегию — их нет! — голосовали за надежду. За то, что будет лучше, потому что хуже быть не может.
Противники Путина пугают его прошлым. Служил в КГБ, был разведчиком. Поэтому начнет затягивать гайки, ограничивать свободы, сужать права парламента. На меня эта логика не действует. Я знаю вполне порядочных и современно мыслящих людей не только в КГБ, но даже в ЦРУ и в МОССАДе.
Те отрывочные сведения, которыми я располагаю, говорят о том, что в целом Путин ориентируется на либерально-демократическую перспективу. Но, поскольку Россия погружена в хаос, чтобы приблизить такую перспективу, надо перегнуть палку в другую сторону: сделать упор на наведение порядка. То есть не перечеркивать линию реформ, но скорректировать реформы, приблизить их к специфике российского социума. Если иметь в виду экономику, то это означает, держа в уме Фридмана и фон Хайека, действовать ближе к Кейнсу. Если иметь в виду политику, то это означает, что демократия будет сосуществовать (надеюсь, мирно) с элементами авторитаризма. Тут, по-моему, не проблема принципа, а проблема меры.
Я обещал продолжить разговор, когда будет ясно, какую команду подобрал Путин.
Мы тоже еще вернемся к Путину.
Еще до меня из «Известий» ушел Кондрашов. Он значительно тоньше организован, чем я, и поэтому больнее воспринимал всю ту возню, которую устраивала команда Кожокина. 12 мая 2000 года был подписан приказ о его увольнении. В этот же день состоялся прощальный сбор друзей в его уже не обширном кабинете. И в этот же день я первый (и последний) раз появился на заседании редколлегии:
«Мне бы хотелось сказать несколько слов не о текущем номере „Известий“, а на тему более общую.
Сегодня у нас необычный день. Уходит из газеты Станислав Николаевич Кондрашов.
Напомню, что он проработал в „Известиях“ то ли 48, то ли 49 лет. Практически полвека. Больше, чем прожили на свете многие из присутствующих здесь.
Несколько десятилетий Кондрашов был несомненным лидером советской международной журналистики. Его читали, его цитировали, его любили. И то, что „Известия“ стали популярной, авторитетной газетой, интеллигентной газетой для интеллигентных людей, в огромной степени заслуга Станислава Николаевича. Этот авторитет, эта популярность помогали „Известиям“ и в нынешние сложные времена.
По всем правилам нашей журналистской жизни редакции надлежало бы торжественно проститься с Кондрашовым. Но, слава богу, никаких торжеств не предвидится. Это было бы верхом лицемерия, верхом безнравственности. Ибо все вы понимаете, что на самом деле означают слова „по собственному желанию“…»
Кожокин перебивает меня и говорит, что проводы организует международный отдел и средства выделены.
Я возражаю — и выпивку, и закуску Кондрашов покупал.
И продолжаю: «Ладно, это уже пустое. Знаю, что многие радуются уходу Кондрашова. Уверен, что настоящих известинцев это огорчает.
Зачем я все это говорю? Наверное, потому, что Кондрашов — мой друг. Потому, что „Известия“ — моя газета. И потому, что стыдно…
Извиняюсь за отнятое у вас время».
И ушел.
Не знаю, что там говорили вслед…
А мы долго сидели у Кондрашова. «Бойцы вспоминали минувшие дни и битвы…»
19 мая запись: «Надо уходить».
Неумолимо надвигалось 70-летие. Содержание возможных юбилейных речей было известно. Настроение было не юбилейное. И я сбежал из Москвы. Клюнул на рекламу, которая предлагала десятидневный курс «очищения организма» на базе санатория «Юность» в Пущине. Купил путевку и отбыл на родной «Оке» в Пущино.
Все было как в рекламе. Полная бессолевая диета. Физкультура. Массаж. Сауна. И на финише — выгоняние желчи. Похудел на 7 кг.
Обитатели санатория меня расшифровали, но это не мешало очищать организм.
Только одна телекомпания добралась до меня 9 августа. Но после взрыва под Пушкинской площадью юбилейный разговор как-то не шел…
Но друзья не забывали. Александр Борисович Пумпянский, главный редактор «Нового времени», выдал маленькую поэму в прозе «Гурман и гуру». Воспел с перебором.
«Юрист, парткарьерист, спичрайтер и тайный советник вождей, политический обозреватель, дипломат, вновь политический обозреватель. Это все о нем — об Александре Бовине. Как говаривали при коммунизме, этапы большого пути.
Растиньяк из Ростова, мушкетер-бузотер, московский Гаргантюа — гроза и слава домжуров и домлитов, неутомимый покоритель Шампани и Пельмени, философ-жизнелюб… И это тоже все о нем — об Александре Бовине.
Тонкий толстяк, еретик при дворе, нонконформист-царедворец, мыслитель в царстве мертвечины, обаятельный доктринер-экспериментатор — в том числе на собственной шкуре… И это тоже все о нем — об Александре Бовине.
Честолюбивый вольнодумец, он тянулся к власти, каковой был всесильный ЦК. Другого легального, не летального способа реализовать идеи не было видно. Он работал со словом, а получал всегда за дело. И тогда, когда его отлучили от ЦК (как гласит апокриф, Суслов — полная противоположность нашего героя, вяленая акула коммунистической идеологии, идеально засушенный мозг с железными челюстями — лично распорядился отобрать у него пропуск)… И тогда, когда его назначили первым послом в Израиль (между прочим, после того, как он наперекор влиятельнейшему антиизраильскому и антисемитскому лобби впервые написал в „Известиях“, что пора, давно пора признать Израиль).
Послом он был замечательным, не менее популярным, чем ведущим „Международной панорамы“. Помню первое утро в Тель-Авиве: просыпаюсь от того, что до боли знакомый голос вещает о прелестях еврейской кухни. Ну что у вас здесь за кухня — левантийская, средиземноморская… это все, конечно, неплохо, есть можно. Но настоящая еврейская кухня с рыбой фиш, форшмаком и прочими цимисами на самом деле у нас в Москве… Это Бовин по радио учил евреев еврейской кухне.
Незаметно Александру Евгеньевичу исполнилось 70. Свой юбилей он отметил тем, что похудел и образумился. Первое наглядно, второе сомнительно. Но если эта догадка верна и если обе гипотезы находятся в прямой зависимости друг от друга, то он образумился процентов на тридцать. На 70 процентов он такой же, как прежде».
9 августа интервью со мной, сделанное недели три назад, опубликовала «Независимая газета». Несколько отрывков.
— Вы могли бы сейчас снова вернуться в политику?
— Конечно нет! Ведь мне семьдесят.
— Примакову больше.
— Это его выбор. По-моему, лучше собирать грибы, морковку сажать, писать мемуары, а не мотать себе нервы… Новое время требует новых людей. Как в песне поется: «Первый тайм мы уже отыграли…» Пусть теперь играет следующее поколение. Горбачев, Примаков, Ельцин и прочие сделали все, что могли и как могли. Ну и хватит!
— Ну а чем-то другим, кроме журналистики, вы могли бы сейчас заняться?
— Вряд ли. Перемена профессии требует внутренней перестройки. А сил для этого уже не хватает. Правда, есть запасной вариант — преподавать журналистику. Соблазнительно. Думаю…
— Вы ощутили разницу между послом и журналистом?
— Есть две большие разницы. Посол — начальник, журналист — нет. И еще. Журналист практически не отвечает за свои слова, а посол отвечает. А дальше начинается поле общности. Сидя в Тель-Авиве, я занимался тем же самым, что и в «Известиях». Изучал и анализировал факты. Только в «Известиях» я знакомил со своим анализом десять миллионов читателей, а в посольстве — десять человек. Плюс, конечно, рекомендации, которые посол регулярно отправляет в министерство.
— Не возникало желания узнать, приняты ваши рекомендации к сведению или нет?
— Если рекомендации одобряли, приходил ответ, если нет — МИД молчал. В мидовской системе координат молчание — знак несогласия…
— Как вы относитесь к журналистам, совмещающим свою работу с иными функциями?
— Имеете в виду разведку? Нормальное дело. Особенно если хороший журналист уживается с хорошим разведчиком. Это бывает не так уж часто. Но бывает.
— Откуда в политике ложь — от прямого лукавства или от недоговорок?
— Я предпочитаю политику без вранья. Ложь — это неэффективный метод. Если речь идет именно о большой политике, а не о политиканстве. Не обязательно раскрывать все карты, но и не стоит играть только краплеными. Себе дороже. Помните кубинский кризис? Мы говорили, что не держим на Кубе ракет. Потом долго пришлось отмываться…
— Какой тип политика сейчас нужен России?
— России нужны, во-первых, умные политики и, во-вторых, умеющие принимать нестандартные решения. А в-третьих, политики, умеющие учиться на собственном опыте. Последнее особенно важно для Путина, который ворвался в большую политику, имея лишь опыт политики малой, и опасно приближается к уровню некомпетентности. Но если он умеет самообучаться, на что я надеюсь, то у него есть шанс…
— В последнее время вы стали писателем. Вышла ваша книга «Пять лет среди евреев и мидовцев, или Израиль из окна российского посольства». В подзаголовке стоит «Из дневника». В самом деле писали дневник?