11 июля я писал в «Известиях»: «На фоне громадных трудностей, в которые погружена Россия, на фоне обнищания десятков миллионов, в атмосфере всеобщей неуверенности и озлобления, вызванных тяготами повседневной жизни, когда тысячи и тысячи рабочих, учителей, врачей, офицеров месяцами не получают зарплату, начальственная суета вокруг „останков“, приторные разглагольствования о царях, императорах, монархах, облагодетельствовавших Россию, выглядят как театр абсурда, как действительное кощунство, издевательство над тревогами, бедами, страданиями народа». Так звучал своего рода камертон к телевизионной передаче, которая состоялась на следующий день.
Все говорят о примирении и покаянии. Я предложил телезрителям подумать: кого с кем надо мирить и кому надо каяться.
Дрались «красные» с «белыми». Ни тех ни других давно нет. А Зюганов не тянет на «красного», как «князь» Голицын на «белого». Только время рубцует раны прошлого, только в океане времени исчезает пугающий призрак гражданской войны. Если кого и надо примирять сейчас, так это власть и народ. Но «останки» никакого отношения к этому примирению не имеют.
А покаяние?
Революции суровы к монархам. Положил голову на плаху английский король Карл I. Были гильотинированы французский король Людовик XVI и королева Мария-Антуанетта. Их казнили по решению парламентов. Русский царь не был казнен. Царь был зверски, в упор, убит. Вместе с царицей и детьми, вместе с врачом и слугами. Это была варварская, изуверская акция. И покаяние имеет смысл.
Но кому каяться? И палачи, и пославшие их властители давно отошли в мир иной. Рухнула великая держава, ответственная за деяния своих отцов-основателей. Пришли новые поколения. Но они не отвечают за грехи предыдущих. И все-таки старые исторические долги надо платить. Независимо от отношения к «останкам».
Насколько я понимаю состояние нынешнего общественного сознания, Россия кается перед Романовыми. Но гораздо больше оснований для того, чтобы Романовы покаялись перед Россией.
Среди 17 романовских царей возвышается гигантская фигура Петра Великого. И среди своих предшественников Николай II менее всего любил Петра. Ибо был несоизмерим. Бездарный царь вовлек Россию в полосу несчастий, которые в конце концов поглотили и его. В 1923 году, оглядывая — уже из Парижа — последнее царствование, русский философ Сергей Николаевич Булгаков писал: «В сущности, агония царского самодержавия продолжалась все царствование Николая II, которое все было сплошным и непрерывным самоубийством… через все бесчисленные зигзаги своей политики и последний маразм войны».
Бальмонт не слишком ошибся, когда в 1907 году написал:
Кто начал царствовать — Ходынкой,
Тот кончит — встав на эшафот.
Была довольно большая почта. Говорили «спасибо» за то, что пошли против течения.
Быстрицкий без всяких комментариев передал мне полторы странички, на которых анонимный автор предлагал критический разбор моих первых передач.
Пункт первый. «Неумение или нежелание использовать современные технические средства» (суфлер, закадр, монтаж и т. п.). Да, мне не нужно скороговорение под суфлер. Я предпочитаю говорить с людьми на нормальном языке в нормальном темпе. С возможностью оговорок. С неизбежностью импровизаций. Работать в домашней атмосфере — такова идея.
Технические средства — не самоцель, а именно средства. Средства облегчить восприятие материала, сконцентрировать внимание на наиболее важных вещах. Допускаю, что не всегда это получалось. Учился.
Пункт второй. «Несовременная постановка вопроса, характер анализа и аргументации». Ведущий ориентируется на «некие интеллигентские архетипы», а эти архетипы давно разрушены. Действительно, я исходил из того, что нынешняя интеллигенция в принципе (особенно на уровне архетипов) не отличается от прежней. Упрекали меня и в проповедническом подходе. Такой подход, наверное, имел место, когда я не только излагал материал, но и старался в чем-то убедить телезрителей.
Вывод критика: «В целом можно констатировать явное несоответствие между относительно высоким уровнем репортажей и уровнем ведения… Это свидетельствует о потенциях творческой группы, ее способности к динамичному развитию, чего нельзя сказать о ведущем „Разговора по существу“. Мне было, конечно, обидно за свои „потенции“…»
Только через несколько месяцев мне по секрету сообщили, кто и по чьему наущению констатировал «явное несоответствие». Но это уже относилось к тем 80 процентам, которыми я не занимался. Что же касается конкретных замечаний, я был признателен за них.
С деньгами на «TB Центре» было туго. Но все-таки разрешили слетать на Курилы. До этого я несколько раз был на Хоккайдо и оттуда видел краешек Малой Курильской гряды. И вот теперь, в июле 1998 года, «TB Центр» высадил десант на Кунашире.
О сути проблемы я уже писал. Здесь — личные впечатления.
Пожалуй, первое, что начинаешь понимать, находясь не в Москве, а в Южно-Курильске (расположенный на Кунашире центр Южно-Курильского района Сахалинской области), заключается вот в чем. Территориальная проблема — это не проблема островов, а прежде всего проблема людей, которые на них живут.
Были времена, когда судьбы людей не особенно волновали тех, от кого эти судьбы зависели. Получив в 1945 году Южный Сахалин и Курилы, советская власть просто вышвырнула оттуда почти 400 тысяч японцев. «Завезли» своих. И не то чтобы забыли о них, об их судьбах. Иногда вспоминали — особенно по случаям цунами или землетрясений. Вспоминали, но не баловали.
Первое впечатление от Южно-Курильска просто ужасное. Попадаешь в какой-то выморочный, разрушающийся, тоскливый мир. Неработающие предприятия. Брошенные стройки. Покосившиеся, расхристанные, убогие дома. Бездорожье. Везде — в воде и на суше — ржавеющие остовы бывших судов, бывших машин и еще чего-то бывшего. Любая, самая заштатная, захолустная деревушка на соседнем Хоккайдо выглядит по сравнению с Южно-Курильском, как, наверное, Нью-Йорк по сравнению с Конотопом. А ведь мы более полувека хозяйничаем на острове.
Теперь — парадокс. Да, разруха. Да, убожество. Но нищеты нет. Спасают «продукты моря», которые правдами и неправдами извлекают из моря и которые опять же правдами и неправдами продают японцам. И спасают японцы, которые действуют достаточно напористо и энергично.
Я бы сказал так. Есть российско-японские отношения. Они творятся в Москве и Токио, и от них зависит завтрашний день островитян. Но есть и курило-хоккайдские отношения, которые в значительной степени автономны и которые определяют день сегодняшний. На семь с небольшим тысяч жителей Кунашира приходится более пяти тысяч японских автомобилей. У каждой семьи приличный японский телевизор и всякие японские штучки в хозяйстве. В магазинах — японские товары и продукты. Приехавшие с Хоккайдо преподаватели ведут уроки японского для взрослых. В порядке безвизового обмена жители Кунашира посещают Хоккайдо, где их принимают по первому разряду.
Судя по беседам с районными властями и жителями Южно-Курильска (а мы целый референдум организовали на рынке), большинство решительно против передачи островов Японии. Все-таки теплится еще надежда, что Россия станет не мачехой, а матерью, что наладится жизнь.
Есть, правда, и другое мнение: ничего у нас не получится, пусть приходят японцы и наводят тут порядок. Но при одном непременном условии — размер компенсации тем, кто будет уезжать, должен гарантировать обустройство на материке.
Мы сделали две передачи. Одна — путешествие по Кунаширу. Другая — разговоры в студии с японским дипломатом и российским ученым. Вроде бы получилось неплохо…
Двухсерийной получилась и передача, названная «Ленин — человек или фараон». О судьбе Мавзолея, о судьбе «останков» Ленина.
Вопрос о Мавзолее, как мне представляется, надо отделить от вопроса о Ленине. Что касается Мавзолея, то, по-моему, своей эстетикой, своей включенностью в мировую архитектуру, мировую политику, мировую историю он заслужил, завоевал право оставаться там, где был сооружен. Мне кажется, надо быть варваром, чтобы не понимать, не чувствовать, что Мавзолей стал неотъемлемым, в чем-то даже определяющим элементом всего архитектурного ансамбля Красной площади.
Проблема самого Ленина — проблема человека, а не памятника человеку — гораздо сложнее. Сложнее потому, что отношение к Ленину, ставшему для нескольких поколений духовным «гуру», непререкаемым авторитетом, некоей почти сакральной фигурой, затрагивает людей несравненно сильнее, чем отношение к его памятнику.
В мемуарной литературе есть сообщения, что еще осенью 1923 года в Кремле состоялся обмен мнениями о том, как поступить с телом вождя после его смерти.
Сталин высказывался за бальзамирование. Троцкий, Бухарин, Каменев возражали, утверждая, что бальзамирование — это «поповство», что оно не имеет ничего общего с марксизмом.
Не приняла идею мумификации и жена Ленина Крупская. 30 января 1924 года она писала в «Правде»: «Товарищи рабочие… и крестьяне! Большая у меня просьба к вам: не давайте своей печали по Ильичу уходить во внешнее почитание его личности. Не устраивайте ему памятников, дворцов его имени, пышных торжеств в его память и т. д. Всему этому он придавал при жизни так мало значения, так тяготился всем этим».
Победила точка зрения Сталина.
Теперь другие времена. Пересмотр всей прежней системы ценностей не мог не поставить и вопрос о Ленине.
Сталкиваются разные позиции. Мы пустили в ход «улицу», а также побеседовали с ректором Российского государственного гуманитарного университета Юрием Николаевичем Афанасьевым и главным редактором «Советской России» Валентином Васильевичем Чикиным. Афанасьев высказался за предание тела Ленина земле, а Чикин — за сохранение нынешнего положения вещей.
Завершая передачу, я поддержал Афанасьева.
Аргументация. Ленин — одна из величайших фигур уходящего века. Историческая фигура. Но даже на таком фоне мне трудно воспринимать Ленина как фараона, чье тело обречено на искусственное бессмертие. Весь внутренний мир