не выполняемыми; недвижимые собакевичи, месяцами держащие деловые бумаги». Крик души человека, которого мурыжили и мытарили годами. Но который не сдался, не позволил себя сломить.
Степаныч не только умел зарабатывать деньги. Он умел их тратить. Облагородил большой участок земли в Тверской области. Вел школу молодых бизнесменов. Начал выпускать великолепную библиотеку русской классики.
Мы нечасто встречались. Но душевно. Подолгу разговаривали. Он уверял меня, что появятся «гении бизнеса», которые создадут экономику, работающие на развитие, а не на жалкое выживание.
А сам не дождался. Только за пятьдесят перевалил. И сердце остановилось. Не выдержало перегрузок.
И еще исключение. Смена старым друзьям. Илья Ханукаевич Урилов. Тоже симбиоз. С одной стороны, крупный строительный бизнес. А с другой — доктор исторических наук, крупный специалист по истории социал-демократии. Издал глубокую, насыщенную фактами и мыслями монографию «Мартов: политик и историк». Затем последовало историографическое введение в «Историю российской социал-демократии (меньшевизма)». Работа продолжается.
С помощью Ильи Ханукаевича восстановлен в Берлине разрушенный гитлеровцами надгробный памятник русским социал-демократам.
И опять же встречаемся мы нечасто. Каждый в своих хлопотах и заботах. Но каждый раз я удивляюсь мирному сосуществованию деловой хватки, организаторского таланта и неординарного ума, без которых невозможны ни успешный бизнес, ни успехи в науке, с добротой, деликатностью и душевной чуткостью, без которых невозможно человеческое, дружеское общение.
Боюсь, что больше исключений уже не будет.
«Встреча» избирателей с Черненко состоялась 22 февраля, но его на этой «встрече» не было. Болел.
На выборах Черненко к урне вели под ручки. За державу обидно, а больного, дряхлого человека по-человечески жаль.
Сообщение о смерти Черненко (это случилось 10 марта) застало меня в Софии. Вернулся в Москву уже при новом генеральном секретаре. Старики наконец-то уступили власть. Она досталась Михаилу Сергеевичу Горбачеву.
Перестройка
«Любое слово является пучком, и смысл торчит из него в разные стороны» — так сказал Мандельштам. Классический пример — слово «перестройка». Однако исследование смыслов, которые «торчат» из пережитой нами перестройки, не входит в мою задачу. Я пользуюсь словом «перестройка», чтобы обозначить горбачевское время.
Первое, что мне пришлось сделать, входя в это время, — внести ясность в свои болгарские следы.
В Болгарии много граждан турецкой национальности. И их становится все больше. Славяне заволновались. Стали закрывать газеты, выходящие на турецком языке. Стали запрещать преподавать в школах на турецком языке и учиться турецкому языку. Стали насильно заставлять людей заменять свои турецкие имена именами болгарскими. Все это называлось «ленинское решение национального вопроса».
В Софии мне пришлось встречаться со многими людьми, выступать и в журналистских коллективах, и в аппарате ЦК БКП. Я не скрывал, что отношусь к такому «решению» резко отрицательно, что такая политика позорит социализм. Иногда со мной спорили.
В Москве свой крутеж, и болгаро-турецкие проблемы вышли из головы. Вдруг — звонок. Вызывает секретарь ЦК КПСС Зимянин. С Михаилом Васильевичем (Михвас его звали) был давно знаком. Энергичный, решительный, какой-то пружинистый человек. В былые времена вместе сражались с догматиками. Но как-то поблек за последние годы. Помню, когда Михваса избрали секретарем ЦК и вручили ему идеологию, поздравляя его, я выразил надежду, что со стороны идеологической теперь неприятных сюрпризов не будет.
— Выше головы не прыгнешь! — услышал я неожиданный ответ.
Да он, по-моему, и не прыгал. Наоборот. Стал ходить пригнувшись, ниже головы.
Направляясь в ЦК, я пытался сообразить, за какие грехи придется нести ответ. Недавно был в Ленинграде. Там на активе спросили, правда ли, что Волгограду скоро вернут настоящее имя — Сталинград. Не знаю, ответил я. Но надеюсь, что вернут: чтобы не забывали люди, кто допустил фашистов до Волги. В обкоме были недовольны и жаловались в Москву. Больше вроде бы грехов не вспомнил…
Вхожу в кабинет Зимянина. Рядом сидит Степан Васильевич Червоненко. Был послом в Пекине, Праге, Париже, ныне — заведующий отделом загранкадров ЦК. Первая мысль — ну, загудел послом в какую-нибудь тьмутаракань…
Зимянин предлагает садиться и протягивает бумагу: «Читайте!» Читаю. Это — телеграмма нашего посла в Болгарии Леонида Ивановича Грекова. Греков пишет, что его вызвали в ЦК БКП и заявили протест по поводу того, что находившийся в Софии член ЦРК КПСС Бовин критически отзывался о национальной политике БКП, пытаясь тем самым нанести ущерб болгаро-советской дружбе. Мои «критические отзывы» излагаются подробно. И резолюция Горбачева: «Разобраться и доложить».
Зимянин смотрит вопросительно. Видимо, настроен на то, что я начну отнекиваться. Но я говорю, что тут все мои соображения по национальному вопросу изложены правильно и что я готов их повторить в любой аудитории.
Михвас, как чайник на плите, стал кипятиться. Крышка прыгала. И «как историк» принялся доказывать, что болгары правы. Долго доказывал. Я не спорил. Только заметил:
— Меня пугает, что человек с такими взглядами занимается национальным вопросом в СССР.
Возможно, я не столь четкую формулу использовал, но смысл сказанного был такой.
— Так что доложить Михаилу Сергеевичу?
— Все, что вы считаете нужным.
На этом разговор закончился. Червоненко не произнес ни единого слова.
Посоветовался с Арбатовым. Действуй на опережение, сказал он, пиши записку Горбачеву.
Записку я написал. Больше меня не беспокоили. Но какое-то шуршание продолжалось. 16 мая меня вызвал Лаптев и сообщил, что звонил Севрук (замзав в отделе пропаганды) и дал указание в загранкомандировки меня до конца года не отправлять. Разумеется, он не мог это сделать без санкции Михваса. А тот не мог не заручиться согласием Горбачева. Что-то там наплели вокруг меня…
Неприятно — это психологический минус. Остальное в плюсах. Завершились отхожие промыслы. Больше времени для творческих дел. Форсированно продавливаю через издательство книжку «Разговор по существу»: отвечаю на вопросы — на всякие вопросы — по международным делам. Теперь уже можно сказать, что книжка имела успех. Кажется, есть даже перевод на датский…
Начал писать книгу о мирном сосуществовании (теория и практика). Старался, чтобы было интересно, заставляло думать, сравнивать, делать выводы. Но именно это пугало издательство «Международные отношения». Они еще жили в доперестроечное время. Вынужден был дважды писать Михаилу Федоровичу Ненашеву, председателю Комитета по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Тот самый Ненашев, которого мне хотелось видеть во главе «Известий». Толковый, деловой, принципиальный человек. Сумел на несколько лет превратить «Советскую Россию» в хорошую газету. После комитета был «брошен» на телевидение и радио. Успел даже побывать министром информации и печати СССР. Ныне директорствует в издательстве «Русская книга».
Из письма Ненашеву:
«Вопрос имеет принципиальный характер. Может ли автор, исследуя ту или иную проблему, высказывать взгляды, не совпадающие со взглядами редактора, выходящие за пределы существующих представлений? Издательство решительно отрицает такую возможность и всячески старается убрать авторскую позицию, „усреднить“ рукопись. Я не могу принять такой подход. Но не потому, что считаю себя заранее правым по всем пунктам. Многие замечания рецензентов и редакторов я с благодарностью учел. Однако есть предел правки и „компромиссов“. Это — авторская концепция, авторское понимание сути дела. Уступать здесь неверно в принципе, безнравственно здесь уступать…
Но издательство, видимо, привыкло к другому.
Что теперь делать?»
Книжка вышла в начале 1988 года.
В области текущих газетных дел надо было постепенно осваиваться с новым политическим мышлением. Дистанция между словами, которые произносил Горбачев, и реальной, повседневной практикой была значительной. Дела явно отставали от новых формул. Поэтому новые формулы надо было вдалбливать в головы исполнителей — и журналистов, и дипломатов, и военных. Этим, в частности, занималась научно-практическая конференция МИД СССР, которая состоялась 25–27 июля 1988 года.
Было интересно и полезно. Блистал министр. Эдуард Амвросиевич настаивал на том, чтобы освободить внешнюю политику от идеологической упаковки. Он утверждал, что борьба двух систем не является определяющей тенденцией эпохи, что отношения между государствами, принадлежащими к разным системам, не сводятся к классовой борьбе и что тезис «мирное сосуществование — форма классовой борьбы» является антиленинским. Министр высказался против «псевдотеоретических» поисков социализма в третьем мире.
Спустившись с неба теории на землю практики, Шеварднадзе убедительно говорил о том, что мы не можем быть сильнее всего мира и что наш военный бюджет должен формироваться не узкой группой лиц, а под демократическим контролем.
Вокруг нового политического мышления развели целую философию. А по мне — так тут все проще. Предлагается отбросить догмы, шаблоны, прописи, а смотреть на мир непредвзятым взглядом. Ориентироваться на здравый смысл, на практические, осязаемые интересы. Не пропаганду ставить впереди политики, а политику впереди пропаганды.
Работа над каждой статьей, поездка в каждую страну заставляли проводить грань между привычным предвзятодогматическим подходом и подходом реалистическим, между тем, что хотелось бы видеть, и тем, что есть на самом деле. Не всегда и не сразу это получалось. Слишком устойчива была привычка рассматривать все сквозь призму идеологической борьбы, призму холодной войны.
В записке, которую я написал для «инстанции», вернувшись из Никарагуа, хорошо видно, как новый подход совмещается со старым.