То, что мы называем ленинским стилем работы, политической деятельности, — творческий, не стесненный никакими привходящими соображениями подход к теории и к практике; жизненная потребность в самокритике, в дискуссиях с товарищами, в правде; внутренний демократизм, умение говорить с людьми, располагать их к себе, убеждать массы и т. д. и т. п. — все это не только „положительные качества“ Ленина. Это, если угодно, — единственно возможный для него способ жизнедеятельности, жестко заданный пониманием своей исторической роли. Это — важнейший элемент ленинской „науки побеждать“.
И. В. Сталин. Объективно предопределенная для него историческая роль сводилась к преодолению отсталости России и созданию фундамента (прежде всего — материального) социалистических общественных отношений. И Сталин понимал это. И делал это. Если цель — создание социалистического общества, то избранные Сталиным средства (при всем разнообразии их объединяли ложь и насилие) решительнейшим образом противоречили этой цели, перечеркивали ее. Варварскими методами можно вытащить Россию из варварства (К. Маркс о Петре I), но нельзя построить социализм в научном, марксистско-ленинском смысле этого понятия. История жестко мстит за то, что ее пытались терроризировать и обмануть. Об этом нам напомнили фашисты, которые дошли до берегов Волги и гор Кавказа. Об этом нам напоминают 20 миллионов жизней, которыми мы оплатили победу.
Н. С. Хрущев. Сознательно поставил перед собой задачу вскрыть нарыв сталинских злоупотреблений, восстановить ленинские нормы партийной и государственной жизни. Многое сделал для решения этой задачи. XX съезд КПСС — событие всемирно-исторического значения, которое поставило Хрущева в один ряд с наиболее выдающимися деятелями международного коммунистического движения.
Но в целом указанная задача не была решена. Имея в виду борьбу Хрущева против культа личности, У. Черчилль заметил: „Нельзя перепрыгнуть через пропасть в два приема“. Хрущев увяз в половинчатости, недосказанности, боязни дойти до конца. Отсутствие общей культуры, инерция прошлого привели к тому, что Хрущев, осуждая Сталина, санкционировал свой собственный культ. И то, что возникло как трагедия, повторилось как фарс.
Давно известно: наши недостатки суть продолжение наших достоинств. Динамизм Хрущева, его простота, его решительность, оказавшись вне коллективного контроля, обернулись суетливостью, импульсивностью, грубостью. Безответственной ломкой того, что можно было бы и не ломать.
Л. И. Брежнев. Человек без ярко выраженного политического самосознания, без четкого представления о своей роли в истории. Его политика — часто лишь реакция на те или иные, происходящие независимо от него, изменения обстановки.
И первое, что он хотел сделать, — покончить с дерганьем, шараханьем из стороны в сторону, стабилизировать после хрущевских реформ положение в партии и стране. Он добился этого. Но мы заплатили слишком высокую цену. Столь необходимые стабильность, устойчивость, упорядоченность стали превращаться в неподвижность, стагнацию. Забота о кадрах вырождалась в застой кадров, их безнаказанность, что создавало почву для перерождения отдельных руководителей, коррупции, сохранения областных и районных „культов“.
Брежнев, как и Хрущев, понимал, что люди хотят и должны жить лучше. Этим определялся его постоянный интерес к сельскому хозяйству. Но интерес односторонний: упор на капиталовложения, а не на отдачу. Брежнев в общем-то чувствовал, что не срабатывает (и в промышленности тоже) экономический механизм, что нужны существенные сдвиги в области производственных отношений. Он неоднократно говорил об этом. Но у него не хватило сил сломить инерцию аппарата, куда, как в песок, уходили правильные мысли и соображения.
Линия партии на возвращение к ленинским нормам формально осуществлялась, но только формально. Ни Хрущев, ни Брежнев за четверть века так и не смогли возродить внутрипартийную демократию, преодолеть бюрократизацию партийного аппарата, привычку „низов“ смотреть в рот „верхам“, вставать и аплодировать, аплодировать и вставать. В идеологической работе продолжали господствовать парадность, самовосхваление, уход от острых проблем, волнующих коммунистов, всех советских людей. Мы по-прежнему боялись задавать себе „плохие“ вопросы: почему мы глушим западные передачи, а не наоборот? Почему мы покупаем зерно у США, а не США у нас? И многие другие, аналогичные.
Ю. В. Андропов. Человек совсем другого, не хрущевско-брежневского склада. Он понимал, какое наследство ему досталось. Он знал, какие ожидания связывают с ним партия, народ. Он отдавал себе отчет в том, какую роль должен сыграть, какая историческая ответственность легла на его плечи и ради чего он взял эту ответственность. Его мысли шли в направлении ленинского понимания социализма и демократии, экономики и политики. Но возрождения не формального, не словесного, а затрагивающего глубины народной жизни. Он не любил славословия. Он хотел встречаться и говорить с людьми. Не успел, к сожалению.
К. У. Черненко. Воплощение посредственности. Сомневаюсь, что у него были хоть какие-то свои соображения о том, что надлежит делать на посту генсека. „Жертва“ случайного стечения обстоятельств. Но воистину случайность есть форма проявления необходимости. Черненко был нужен, чтобы все поняли: прежняя политика, прежние политики себя исчерпали. Жизнь требует новых людей, новых идей, новых решений.
М. С. Горбачев…»
6 мая Кручина передал мои соображения шефу. Никакая вербальная реакция до меня не дошла. Если попробовать вглядеться в реальную жизненную траекторию Горбачева, то складывается впечатление, что он, отвечая на вызов взбудораженной, взбаламученной им же социальной стихии, прошел через несколько «смыслов».
Понятно было, что жить так, как мы жили раньше, нельзя. Но было непонятно, как же надо жить, что и как надо изменить, чтобы преодолеть перманентное отставание от развитых капиталистических стран. Мне, например, как и многим «шестидесятникам», представлялось, что нам надо делать то, что мы не разрешили делать Праге. Социализм с человеческим лицом. Политическая демократия на полную катушку, включая многопартийность, идеологический плюрализм и гласность, а в экономике — сочетание плана с рынком.
По-моему, Горбачев, когда он пришел к власти, был еще далек от столь радикальных (но социалистических!) решений. Это показал собравшийся в феврале 1986 года XXVII съезд КПСС. До перестройки еще не додумались. Утвержденный съездом стратегический курс был обозначен как ускорение социально-экономического развития страны. Порядки оставались старые.
Именно поэтому о Чернобыле (авария произошла 26 апреля) молчали два дня. Наверное, молчали бы и дольше, если бы радиоактивное облако подчинялось нашим пограничникам.
Волею случая как раз в эти дни надо было лететь в командировку в Америку. Когда мы с коллегами садились в самолет, мы еще слова такого не знали — «Чернобыль». Когда же 28-го приземлились в Нью-Йорке, это слово знали все. Толпы журналистов набросились на нас. Укрывшись в отеле, мы стали звонить в Москву, чтобы хоть как-то сориентироваться…
Пожалуй, первый раз в жизни я с очень близкого расстояния, находясь по ту сторону «баррикад», наблюдал, как мы гробим свою репутацию, как проигрываем информационную войну. Поскольку мы цедили информацию по чайной ложке в день, американцы могли позволить себе все, что хотели. Передавались сообщения о тысячах погибших. А после первомайской демонстрации в Киеве нас вообще смешали с грязью.
Но были и приятные моменты. Начало мая. Телевизионщики вели передачу откуда-то из Айовщины или Техасчины. Шла посевная. По-нашему — полевой стан. «Крестьяне» обедают. К одному подходит девица с микрофоном.
— У русских огромные поля заражены. Зерно теперь подорожает. Вас можно поздравить?
В ответ раздался невыразительный американский мат. Обращаясь ко всем присутствующим и жующим, работяга заорал:
— Ребята, эта… думает, что мы радуемся горю русских!
И теперь уже хором облаяли телевизионщиков. Мне понравилось. Даже в газете написал. Гласность торжествовала.
Параллельно со стратегией ускорения была предложена стратегия полной ликвидации до конца века оружия массового уничтожения, то есть стратегия ядерного разоружения. Однако, если стратегия ускорения практически сразу же превратилась в пустышку, то стратегия ликвидации, изложенная в Заявлении Горбачева от 15 января 1986 года, — несмотря на слишком заметный пропагандистско-романтический налет, — позволяла концентрировать внимание на важнейших вопросах разоружения.
Американцы, как показали переговоры Горбачев — Рейган в Рейкьявике, были не готовы разоружаться. Формально Горбачев потерпел поражение: его предложение было отклонено. Но по существу потерпел поражение Рейган, ибо он отказался отодвинуться от края пропасти, за которым — самоубийство человечества.
Журналисты не присутствовали на переговорах. Но, беседуя в кулуарах с политиками, дипломатами, генералами, я понял, что Горбачев заслужил высшую оценку как переговорщик. Помню, как было неприятно, неловко, когда в ответ на живую речь собеседника Брежнев утыкался в листочки и начинал медленно читать слова текста. У Цуканова даже была такая папка, где в специальных ячейках находились листочки с текстами по всем возможным вопросам. Главное — успеть моментально извлечь нужный листочек и положить его перед Брежневым. Теперь нужда в этом отпала. Горбачев владел материалом и умел выразить свою мысль. Советские «вожди» послевоенного времени, как правило, не дотягивали до этого уровня.
Вскоре после Рейкьявика я последний раз выступил в качестве певца за сценой. Черняев (он стал помощником Горбачева) попросил меня набросать несколько страниц о будущем, о времени на грани веков. Для возможного выступления шефа. Вот что получилось:
«Все мы знаем, что политический деятель с головой погружен в мир текущих, сегодняшних, злободневных проблем, которые требуют немедленного решения. И все-таки, если иметь в виду