И вот — XXVII съезд КПСС. Двойная, тройная нагрузка легла на него. Пришлось вернуться на годы назад, к политическим и экономическим задачам, которые мы начинали решать, но не решили. И которые поэтому стали более трудными, застойными.
Чтобы решить эти задачи, нужно многое. И многие рычаги, факторы — экономические, политические, идеологические, — стимулирующие перестройку, уже приведены в действие. Но есть еще один фактор, еще один резерв, который следует задействовать, — это резерв памяти. Чтобы нынешняя перестройка прошла удачно, надо попытаться „вспомнить“, понять, почему окончились неудачей перестройки 1956 и 1965 годов.
Общий ответ, видимо, сводится к тому, что нас подвели нерешительность, полумеры, неумение довести дело до конца. Одной рукой мы давали права, а другой — отбирали их. Мы принимали новые законы, но оставляли старые инструкции. Мы начинали говорить правду, но останавливались на полуправде. И каждая полумера, каждое оставшееся на бумаге решение — это бастион, крепость, где занимают круговую оборону противники преобразований.
Анализ событий тех лет — не уход в прошлое. Он весь находится в плоскости сегодняшних забот и тревог. Некоторые страницы из прошлого, о которых мы молчим, мстят за себя настоящим, в котором повторяется это прошлое. А ведь мы и сегодня не везде прорвали заслон полуправды. И сегодня, еще не набрав скорости, мы уже посматриваем на тормоза.
Не потому ли так нагло хоронят Будницкого? Не потому ли ОНИ снова надеются пережить НАС?
Не потому ли так много наблюдателей — пусть сочувствующих, симпатизирующих, но не верящих до конца, что на этот раз партия не отступит?
В середине января меня пригласили в Институт повышения квалификации преподавателей общественных наук при МГУ. Беседовали о международных делах. Получив очередной вопрос без подписи, я заметил, что пора бы уж перестать бояться, прятаться… Нет плохих вопросов, есть плохие ответы.
Через несколько минут получаю сердитую (и снова анонимную) записку. Ее смысл: зачем вам нужно, чтобы мы подписывали вопросы? Отвечаю так: это нужно не мне, вам это нужно. Чтобы вы могли себя уважать, чтобы услышали свой голос, без которого нет личности, нет гражданственности.
Анонимные вопрошающие, как правило, не против преобразований, перестройки, но — и не за. Они ждут, колеблются, хотят и не верят.
И вот, чтобы помочь им занять позицию, обращенную к будущему, чтобы не оставить надежду консерваторам вернуть прошлое, чтобы нам самим еще более уверенно чувствовать себя в настоящем, надо — помимо всего прочего — привести в действие резервы памяти. Надо „вспомнить“, что и как мы делали, где и почему ошибались.
В умении извлекать уроки из собственной истории всегда была сила ленинцев. Общественная атмосфера, пронизанная историзмом, чувством уважения к правде истории, всегда способствовала формированию активных граждан. Сказанное относится не только к XX съезду КПСС или реформе 1965 года. Оно относится ко всем этапам пройденного нами пути.
Нынешний год — юбилейный. 70-летие Великого Октября. Много будем писать и говорить о революции, об истории строительства социализма, об истории партии. И если мы снова вместо изложения действительной истории — со всеми ее взлетами и падениями, героизмом и драмами, со всем богатством действующих в ней лиц — будем недоговаривать, будем преподносить нечто безликое и приглаженное, как можем мы рассчитывать на доверие людей?
Давайте наберемся мужества и сделаем так, чтобы момент истины не превратился в мгновение истины, а стал неотъемлемой стороной нашей жизни — и когда мы рассуждаем о прошлом, и когда мы разбираемся в настоящем.
Возможно, мысли мои слишком фрагментарны, разбросанны. Но я пишу не научный трактат с необходимыми оговорками, уравновешиванием плюсов и минусов. Я пишу о своем восприятии настоящего, прошлого и их взаимосвязи, о том, что пережил. И о том, что не хотелось бы пережить снова».
Очень много писем пришло по статье. В основном — от единомышленников. Но наиболее яркие, сочные, энергичные — от тех, которые ОНИ.
Два замечания по существу: о форме и содержании.
Бывали ситуации, когда я слышал от редактора: хорошо, оставим нетривиальную мысль, на которой ты настаиваешь, но позаботься об обезболивающей упаковке — изложи ее, пожалуйста, в кондовых, привычных, тривиальных формулах. Данная статья, если смотреть на ее форму, как раз и написана в типичной агитпроповской манере («животворный демократизм» и т. п.).
Что же касается содержания, то мне важно было сказать, что «прорабы перестройки» недооценивают силу ее противников и что, едва начавшись, перестройка начинает тонуть в полумерах, полуправде, нерешительности и непоследовательности. К сожалению, я оказался прав.
Противники перестройки особенно активизировались в ходе подготовки XIX Всесоюзной конференции КПСС. «Прорабы перестройки» рассматривали конференцию как первый по-настоящему демократический партийный форум. Предполагалось, что в своем большинстве делегатами будут не привычная номенклатура или послушные «хлопкоробы», а коммунисты с независимыми, самостоятельными, современными взглядами. Но партийный аппарат в центре и на местах поломал все эти замыслы. В основном выборы происходили по старым схемам: делегаты подбирались начальством. Зажимали гласность.
Странная сцена в «Известиях». Лаптев, которому не понравилась моя довольно острая статья о тезисах к конференции, вынес ее на редколлегию. Но редколлегия поддержала меня. Чтобы не обострять отношения, я отнес статью в «Советскую культуру». Объяснялся с Лаптевым. Он смотрит «вверх». А там просили «не раздражать», «не провоцировать» консерваторов. Пришлось еще одну статью (о «выборах») отдать в «Комсомолку». На совещании в ЦК Лигачев ругал Селезнева за мою статью. А Беляеву («Советская культура») замзав из отдела пропаганды Скляров заявил: «Бовин может нести всякую ахинею, но зачем печатать?» Вот и вся перестройка!
Вообще я не могу пожаловаться на «непроходимость» своих статей. За четверть века завернули не больше десятка материалов. Помню, полковник Каддафи где-то обругал Советский Союз. Я обиделся и ответил полковнику. Но МИД не обиделся, и статья пошла в корзину. Сделал два больших куска о внешней политике Франции. В МИДе забеспокоились. Все вроде бы и правильно, а вдруг обидится товарищ Миттеран. В корзину. Написал о том, что в Иране революция трансформировалась в контрреволюцию. В ЦК не захотели обижать аятоллу.
Пришла перестройка. Шеварднадзе призвал журналистов не ограничиваться воспеванием успехов, критически анализировать деятельность МИДа. Я поверил министру и стал жертвой перестройки. Две мои аналитические статьи несколько месяцев изучались в МИДе. Пришлось лично обращаться к министру. Помогло.
Помогало и то, что даже в самый застойный период у нас были разные газеты и разные главные редактора. С разным отношением к риску. Если возникали проблемы в «Известиях», решать их можно было в других изданиях.
Поначалу, как уже говорилось, были сложности с моими перестроечными статьями. Но потом хаос настолько усилился, что никто ни за чем не следил. Главных редакторов ругать перестали. И я с удовольствием пользовался свободой слова.
За два дня до начала конференции (она открылась 28 июня 1988 года) вокруг Пушкинского сквера поставили железные решетки, укрепленные милиционерами. Чтобы народ не собирался и не митинговал. Милицейский полковник сказал мне: не умеете вести политическую работу — приходится выводить милицию. Правильно сказал.
Три впечатления от конференции.
1. Колоссальный разрыв между тем, что говорил Горбачев, и настроением зала. Сплошные «нины андреевы», заметил Лаптев.
2. Массированная атака делегатов на прессу и телевидение, которые «мутят воду».
3. Фантастическая, какая-то хрущевская, идея Горбачева об объединении советских и партийных начальников.
И у меня в записях: «Конференция консолидировала не сторонников перестройки, а ее противников. Главный противник — аппарат».
Реплика Лигачева: «Ты не прав, Борис!» — пошла в фольклор и анекдоты. В принципе я тогда симпатизировал Ельцину. Не из-за его «взглядов», которых я не знал. А потому, что он в Москве пытался действовать не как бонза, а как живой человек; потому, что он сломал лед послушания в политбюро. Одно из самых гнусных деяний эпохи перестройки — московская партконференция, где поносили Ельцина. Перестройка наоборот!
Как раз накануне конференции вышла первая полностью бесцензурная книга «Иного не дано». Общая редакция принадлежала Юрию Николаевичу Афанасьеву — одному из главных интеллектуальных моторов перестройки. Авторы: от А. Д. Сахарова до Ф. М. Бурлацкого. Своего рода манифест перестройки. Была идея каждому делегату конференции вручить экземпляр книги. Кажется, даже договорились с Кручиной. Но устроители конференции дрогнули. Наверное, не хотели «раздражать»…
Углубление перестройки, точнее, расширение круга проблем, вовлекаемых в дискуссии вокруг перестройки, и прежде всего — проблем, связанных с теорией и практикой социализма, заставили включиться в эти дискуссии. Что было гораздо интереснее, чем писать статьи об очередных выборах в Америке или очередной войне на Ближнем Востоке.
Моя позиция отражена в разных материалах. Попробую ее суммировать, не поднимаясь над горизонтом 1989–1990 годов.
Общим фоном для моих размышлений служил кризис цивилизации, который все очевиднее проступал к концу XX века. На этом фоне для меня был очевиден и кризис марксизма. Можно по-другому: кризис марксизма-ленинизма, кризис научного коммунизма, в общем, кризис «главной» в XX веке теории революции, социальных перемен, строительства принципиально нового общества.
Встречал такое возражение. Да, кризис, но кризис «плохого» марксизма, догматизированного марксизма-ленинизма, изуродованного сталинизмом научного коммунизма. Я бы согласился. Но где они — «хороший» марксизм или творческий марксизм-ленинизм? На моем веку таковых не существовало.