Успели ещё с Пташкой и Цейтлиным забежать в Рабис (клуб работников искусств), а на следующий день отправились в Ленинград.
Ленинград покоряет Прокофьева, он показывает Лине все площади, улицы, памятники, решётки, Зимний. Выход к Неве во время заката. В розовом закате Нева и Петропавловская крепость выглядят как сказка. Потом идут на зимнюю Канавку. Вечером проходят мимо Александринского театра, освещённого малиновыми прожекторами, снег, колонны, памятник Екатерине, в этом же свете. Лина увидела места, где проходила юность её мужа, консерваторию, в которой он учился, дом, где он жил.
Почётных посетителей провели в Эрмитаж через особый вход и в сопровождении директора в самую сокровенную часть Эрмитажа – отдел драгоценностей. Потом скифский отдел, персидский отдел и уже бегом через постоянную экспозицию. Устали до изнеможения.
Прокофьев пришёл с женой, чтобы засвидетельствовать своё почтение, к Глазунову, но дома его не застал. Глазунов побывал всё же на концерте, но Прокофьеву не показался, передал комплименты и ушёл на заседание. Проявлял осторожность.
И снова концерты, превосходящий возможное успех, на чествовании поднимают тост и за Лину, Прокофьев польщён.
И наконец Асафьев ведёт Прокофьевых в Мариинский театр на постановку «Трёх апельсинов». Друзья юности, шахматный партнёр Прокофьева, режиссёр С. Э. Радлов и дирижёр В. А. Дранишников, поставили оперу феерически, – Лина рассказывает, что Сергей Сергеевич находил эту постановку лучшей из всех виденных им раньше: «Я ошеломлён и в восторге от изобретательной и необычайно оживлённой постановки Радлова и обнимаю моего старого шахматного партнёра».
Во время спектакля, узнав о том, что в зале присутствует композитор, ему устраивают овацию. Он кланяется из ложи; рядом жена, привлекающая внимание красотой.
По окончании Дранишников уводит гостей к себе на чай. Пташка сражается в шахматы с женой Асафьева, и Прокофьев замечает, что неизвестно, кто из них играет хуже.
Лина в восторге от Ленинграда.
Среди сумасшедших ленинградских дней один, проведённый у Асафьева, в Детском Селе, на окраине которого он жил, выдался спокойный. Снова встретились с друзьями юности Прокофьева, Мясковского, Дранишникова, Радловых, день проходит в разговорах, прогулках по пушкинским местам, за великолепным столом, – передышка.
12 февраля концерт в Колонном зале, и после «Скифской» сюиты успех, превзошедший всё возможное: Прокофьева вызывали пятндцать раз. И это даёт основание написать: «Ленинград обыграл Москву в смысле успеха».
В артистической через жену Асафьева с Линой знакомится Элеонора Дамская, консерваторская приятельница Прокофьева, и обещает ей письма и фотографии.
Снова Москва. Тот же номер в Метрополе. Шквал телефонных звонков, с которым обыкновенно борется Пташка. Много очень заманчивых проектов. Мейерхольд хочет ставить «Игрока». И. М. Рабинович, к которому отправились с Пташкой (и не пожалели!) сделал, по выражению Прокофьева, просто ослепительные макеты для «Трёх апельсинов», которые ставили в Большом театре Голованов и Дикий. Прокофьев говорит, что таких нарядных декораций для этой оперы ещё не делалось, поразила первая картина с перспективой уходящих вглубь зеркал.
Прокофьев был посвящён и в происходящие в то время коммунистические театральные передряги, в которых Мейерхольд умудрялся отстаивать свои позиции. Видимо, уже тогда взяли на заметку нечёткость его позиции, чтобы расстрелять через десять лет с большим удовольствием. Цуккер говорил Прокофьеву, что Мейерхольд не пользуется достаточно хорошей коммунистической репутацией.
Оркестранты, знакомые со времён юности, не советовали композитору и жене оставаться. «Живите там, а здесь совсем не хорошо».
Снова – в Ленинград. Лина подружилась с Катей Шмидтгоф, сестрой трагически погибшего совсем молодым любимого друга Прокофьева Макса, которому Прокофьев посвятил свой Второй фортепианный концерт. Катя рассказывала Лине свою жизнь. Все проникались доверием к Лине, а она больше и больше узнавала о России. Подруги юности Прокофьева водили Пташку по магазинам.
Специально для Луначарского давали «Три апельсина». «В ложе сели так: Луначарский, я и Пташка в первом ряду. Луначарский должен был решать, посылать ли эту оперу в Париж. „Ведь если мы пошлём вашу постановку ‘Апельсинов’, то мне большевики жить не дадут“, – сказал он».
Речь шла о постановке в Большом театре, работа над которой началась, постановка обещала быть более роскошной, чем в Ленинграде.
Зашёл Глазунов, Луначарский тотчас спросил его мнение об опере, но Глазунов промычал что-то невнятное и передал Луначарскому билеты на концерт из произведений Бетховена.
25 февраля. Снова Москва. Прокофьев пишет, что на этом месте прерывается его Дневник, и дальнейшее пребывание в Москве восстановлено по записям Пташки.
О чём она писала: снова знакомый номер в «Метрополе». Репетиция «Классической симфонии». После репетиции Сараджев[33] и Держановский были приглашены Прокофьевыми в ресторан на Пречистенке есть блины, потом к тёте Кате (двоюродной сестре Прокофьева и Шурика) – они с Пташкой очень понравились друг другу.
Ходили смотреть спектакль Мейерхольда «Ревизор», делающий полные сборы, вопреки или благодаря разноречивым мнениям. Для Прокофьева особый интерес состоял в том, что он смотрел на работу Мейерхольда как будущего постановщика «Игрока». Спектакль нашёл хорошим.
27 февраля Святославу исполняется три года. Но вот уже десять дней о нем нет известий. В последнем письме Святослав писал, что он «охоший мальчик». Родители скучали, несмотря на бешеный водоворот разнообразных событий.
Прокофьев посылает деньги нуждающимся друзьям, хлопочет перед Цуккером о судьбе Шурика, – разговор с ним протекает трудно, он не хочет ввязываться в это контрреволюционное дело. Но Прокофьев нажимает. Говорит, что готов обратиться в другие организации, – например, политический Красный крест, но Цуккер отзывается о нём с раздражением. А также супруги хотят пойти на лекцию Троцкого. Цуккеру такая просьба – нож в сердце.
Однако какие ещё были времена… Лекция Троцкого! Но на неё-то попасть не удалось, – билетов не оказалось.
1 марта. Держановский сказал, что политический Красный крест возглавляет бывшая жена Горького – Пешкова. Она приняла Прокофьева очень любезно, может быть, и припомнила Раевского и сказала, что, кажется, кто-то хлопотал по этому делу, и благодаря этому срок ему был сокращён на треть. Пешкова сказала, что не советует ехать в ГПУ самому Прокофьеву (они могут исполнить его просьбу, но при случае непременно припомнят). А она сделает вот как: в разговоре с Ягодой наведёт разговор на Прокофьева. И он, конечно, спросит, доволен ли Прокофьев своим приездом в Москву. И тогда Пешкова ответит, что «Да, конечно, очень доволен, хотя его огорчает, что его двоюродный брат в тюрьме». О результате она в иносказательной форме скажет Держановскому на следующий день. Предосторожности в таких делах были необходимы.
Тем временем Цуккер повёл Лину в Госторг, чтобы посмотреть меха. Цуккер добился, чтобы ей показали меха, предназначенные для вывоза за границу, но продали бы ей по своей цене. Вечером Лина пошла в Камерный театр одна, так как Сергей Сергеевич устал.
Зашли на музыкальную среду к Ламму. Там играли в восемь рук симфонию Мясковского. На другой день Сергей Владимирович Протопопов – композитор, дирижёр – повёл Лину осматривать храм Василия Блаженного. Большой знаток по этой части, он давал ей интересные пояснения.
К Прокофьеву же пришёл Мейерхольд, чтобы поговорить об «Игроке», Сергей Сергеевич не преминул направить беседу на Шурика. В отличие от Цуккера Мейерхольд с охотой взялся помочь Прокофьеву в этом деле.
Лина отправилась в гости к Айви Вальтеровне Литвиновой. Лина не только чисто говорила по-английски, но и была человеком англо-саксонского воспитания, и это притягивало к ней Айви Вальтеровну. Литвиновы занимали шикарный особняк на Софийской набережной, принадлежавший раньше очень богатым людям (Харитоненкам), и Прокофьев даже побывал там однажды перед отъездом из России в мае 1918 года у князя Горчакова. Лина нашла особняк огромным и красивым, но сочла, что он содержался в беспорядке. Тогда же она увидела и детей Литвиновых, с которыми потом во время войны по просьбе Айви Вальтеровны недолго занималась английским языком. Вообще же Айви Вальтеровна выражала желание в дальнейшем воспитывать их в Англии, что, как заметил Прокофьев, находилось в вопиющем противоречии с ядовитыми нотами, которые направлял в это время в Англию её супруг.
Вечером ходили смотреть «Любовь Яровую». Сергей Сергеевич выразил сожаление, что к концу пьеса превращается в агитку.
На следующий день Цуккер, чрезвычайно исполнительный по части приобретения мехов, сопроводил Лину в Госторг, где она выбрала себе отличного голубого песца, а также белку, которая начинала входить в моду на западе. Вечером она отправилась в Художественный театр смотреть «Фёдора Иоанновича» с кузиной Прокофьева, Катей и Надей, женой Шурика. Вернулась взволнованная неосторожным поведением спутниц, которые во время спектакля отпускали замечания вроде: «Ах, как чудно было в те времена!», «Ах, как я люблю эти костюмы!» Катя говорила громким шёпотом (поскольку была глухая) и совершенно не понимала, отчего Лина толкала её в бок.
У Прокофьева продолжались встречи с Мейерхольдом, а жена уехала на «Снегурочку» в Большой театр. Её посадили среди членов Художественного совета. Лина учила в это время партию Снегурочки, и уж никак нельзя было пренебречь постановкой любимой оперы на московской сцене.
Всё же идиллия нарушилась самым типичным образом. В «Дневнике» описывается, как в «Жизни искусства» был сделан выпад в сторону Прокофьева: почему он наконец не скажет прямо о своем отношении к Советской власти? Журнал, видимо, был вынужден поместить эту статью, но в обрамлении двух других: чрезвычайно хвалебной о Прокофьеве, и не слишком выразительной о Метнере. Прокофьев хотел было ответить, но Мейерхольд отговорил его. Интересно, что западная пресса из всех многочисленных статей перепечатала только эту.