Во время встречи со Святославом Прокофьевым в июне 2006 года в Париже он показал мне присланные из Америки съёмки этого балета, только что поставленного одним из американских университетов. Вот где, не уходя в дальние дали от замысла авторов, не наворачивая собственных сомнительных идей, с удовольствием оттанцевали «Большевистский» балет, как называл «Стальной скок» заказавший его в незапамятные времена Дягилев: легко, профессионально, весело, остроумно, красочно, ПОНЯТНО! – ну просто заглядишься и заслушаешься. Публика приняла представление с восторгом, овации не смолкали, и одной из замечательных сторон была полная естественность всего зрелища.
Автомобильная эра вступала в свой апогей. Лина рассказывает: не проходило и дня, чтобы Сергей Сергеевич не принёс из автомобильного магазина какую-нибудь новую, соблазнительную деталь. Лина, бедняжка, не сразу сдала экзамен на водительские права, но потом водить научилась и уже не была обречена на роль пассажира, при случае садилась за руль.
Катали друзей. Кусевицкий пришёл в такой восторг, так хвалил автомобиль, природу, Прокофьева, его музыку, так ругал всех остальных, называя Прокофьева ПЕРВЫМ среди всех, что даже рекомендовал своего портного.
На дачу в Сент-Пале-сюр-Мер, близ Ройяна (она называлась «Маяки», les Phares, что по звучанию походило на Лифарь, так что шутили, что живут в Лифаре), ехали с Пташкой, Святославом и мисс Олмстед из «Christian Science». Ну и, конечно же, горы нот и бумаг. Проехали за день 224 км, попали в смерч, шёл дождь, устали. Прокофьев замечает, что «Святослав вёл себя как взрослый». Но всё искупила дача, у самого моря, огромная, чистая, с изящной простой мебелью. Большой сад. Легли спать без постельного белья, так как его забыли в Париже.
Прокофьев, как всегда, без устали работал, а в перерывах они с Пташкой объездили все уголки этих очаровательных французских окрестностей.
Святослав без страха входил босой в море, но потом садился и выходил с промокшими штанами. Так было несколько раз. Но вот уже разгар лета, середина июля, а вода ледяная. Бедный Святослав со слезами кричал: «Довольно!!»
Работала и Лина. За время пребывания в России она запустила свои папки и теперь вся ушла в изучение рецензий, их надо было разобрать, рассортировать, выбросить ненужные, а потом распределить по страницам и наклеить «художественно».
В конце июля Сергей Сергеевич и Лина отправились в Бордо встречать родителей, прибывавших из Америки. Они оказались на пристани в самую рань и вскоре увидели на палубе Мэмэ и дедушку Хуана – Ави. Но пришлось ждать ещё полтора часа, прежде чем их выпустили. Avi выглядел плохо, он уже стал много болеть.
Но в дорогу! И Сергей Сергеевич помчался. Он нашёл скорость, с которой они ехали – примерно 54 км в час – прекрасной, – и к трём часам, не без лёгких приключений, прибыли домой. Водитель заснул как убитый.
В труде и размышлениях шла работа Прокофьева над «Игроком». Всё было обдумано им во время сочинения музыки, но оставалось выписать миллионы нот. Оркестровал спиритический сеанс. «Масса убухано хорошей музыки на сюжет, за который я теперь ни за что бы не взялся. И за „Игрока“ не взялся бы. На днях Пташка читала „Игрока“, с которым не была знакома, а я перелистывал его. Год его написания совпадает с годом открытия Christian Science, и подумать, что в тот момент, когда в Америке создавалось величайшее учение, наш русский гений метался между шалой женщиной и игорным столом, и затем стремительно строчил роман о том и о другом!»
Напряжённая работа над «Игроком» день за днём шла до 29 февраля уже следующего, 1928 года. И закончив сочинение, Прокофьев написал:
29 февраля (1928)
«Кончил оркестровку „Игрока“, а следовательно, вообще оперу, так как оставшийся кончик клавира не в счёт: кончается опера с окончанием партитуры. Хороший день для окончания большой вещи: 29 февраля случается лишь раз в четыре года!»
В Ройяне всё было подчинено работе, и не только над «Игроком». Делал клавирные переложения, «Огненного ангела», правил партитуру. «Хочется написать светлую симфонию. Вообще планов масса».
Лина металась между Святославом и родителями. Avi мучили приступы грудной жабы. Ольга Владиславовна отвергла Christian science. На океане бушевала буря, волны вздымались у самого сада.
Всё же с появлением родителей освободились руки, и появилась возможность вместе с друзьями совершать дальние автомобильные поездки. Байонна, Биарриц – роскошный курорт, – Прокофьев не преминул заметить, что во время премьеры «Стального скока» в Париже Луначарский пребывал именно там, – очаровательный Сен-Жан де Люс. Возвращались домой, где Мэмэ встречала Сергея Сергеевича и Лину со Святославом и маленькой дочкой Боровского, Наташей – родители получили детей в отличном состоянии. И снова вихрь дел налетел на композитора. Утром «Игрок», днём клавирное переложение и корректура Симфонии.
Купались, подправляли мелочи в автомобиле, совершенствовались в Christian Science, изучали шахматные партии.
Сентябрь. Погода какая-то невыразительная. Ни жарко ни холодно. Опять «Игрок» до одурения, затем прогулка в автомобиле, и Пташка правила. Вечером Christian Science и дневник.
Прокофьеву прекрасно работалось в Ройяне, гладко, легко. Как-то после отъезда друзей Ольга Владиславовна сказала: «Отчего бы вам не остаться здесь месяц-два, если нет специальных дел в Париже, а в Рояйне можно найти квартиру очень дёшево», Прокофьев имел неосторожность поддержать это мнение. Пташка разрыдалась: она никак не думала, не ожидала, что всё кончится жизнью в провинциальном городке. Сквозь слёзы выкрикивала эти несуразности и испортила вечер. Так что партию Алёхин-Капабланка, которую собирались изучать вместе, Прокофьев просматривал в одиночестве. Через день-два снова зашёл разговор о квартире в Ройяне, и Пташка так рассердилась, что решили эту ночь спать в разных комнатах, «чтобы не мешать друг другу». Но посреди ночи Пташка, сославшись на то, что кто-то ходит за окнами, и она даже слышала звук велосипедного звонка, в целях безопасности вернулась на супружеское ложе, а Сергей Сергеевич для пущей надёжности запер дверь на ключ.
На другой день уже расстраивались вместе: Алёхин проиграл Капабланке вторую партию после того, как первые шесть «держался с ним на равной ноге».
Установилась замечательная тёплая погода, и Прокофьев уговорил хозяина немного продлить срок. Вечером сидели вдвоём с Линой у океана и наблюдали, как солнце погружается в него огненным шаром.
Пройдёт ещё много времени, прежде чем Прокофьевы, наконец, снимут квартиру на улице Аюи, которая и станет их последней и окончательной квартирой до отъезда в СССР в 1936 году. Лина с удовольствием описывала эту квартиру: немеблированную, пятикомнатную, с холлом-передней. Впервые сами обставляли своё жильё, – Лина признаётся, что переезжать каждый год больше было бы невмоготу. С увлечением покупали и заказывали мебель. Обставляя кабинет Сергея Сергеевича, тщательно выбирали не только стол, но и кресла «для обдумывания».
Уже в России на просьбы рассказать о своём французском детстве Святослав Прокофьев вспоминал: «В Париже родители часто переезжали с квартиры на квартиру, но в последние годы постоянно жили в одной – на улице Valentin Hauy, 5. Несколько лет тому назад Олег побывал там и говорил, что в детстве квартира казалась ему очень большой, гораздо больше, чем на самом деле. Я тоже запомнил её просторной. Пока мы жили во Франции, родители всё время одёргивали нас: „Говорите по-русски!“ Мы не слушались. Когда переехали в Москву, указание изменилось: „Говорите по-французски!“ Между собой родители общались по-русски. В маме не было русской крови, но язык она знала хорошо, прекрасно говорила и на других языках – без акцента. Отец тоже хорошо знал языки, писал на них письма, но лёгкий акцент во французском языке у него был. Он увлекался Christian Science, по воскресеньям в общине проводили лекции, семинары, и он обычно брал меня с собой. У мамы до последних дней её жизни хранились еженедельные издания этого учения».
На новоселье Наталья Гончарова подарила панно со стилизованным изображением Лины в магнолиях. Петров-Водкин сделал натюрморт, составленный самим Сергеем Сергеевичем: на столе, покрытом синей суконной скатертью, лежит стекло, а на нём стакан воды и в нём три астры; справа – большое розовое яблоко и ещё половинка, лежит ещё один цветок. Акварель Бенуа с изображением Версаля, гравюры Остроумовой-Лебедевой, южные французские пейзажи Шухаева. Появилось тогда и много пластинок. По словам Лины, Сергей Сергеевич очень любил слушать Второй и Третий концерты Рахманинова в исполнении автора, любил и часто слушал музыку Дебюсси, – по нескольку раз «Послеполуденный отдых фавна», а «Пелеаса и Мелизанду» причислял к высотам мировой музыки. В этой квартире Сергей Сергеевич, как впоследствии на Чкаловской в Москве, проводил шахматные турниры и партии в бридж. Люди искусства, музыканты, художники были постоянными гостями семьи. А в день новоселья Прокофьевы приняли сто человек!
Но мы сильно забежали вперёд. До улицы Аюи ещё придётся поскитаться. В октябре перебираются на старую квартиру, avenue Fremiet – хозяин даёт ещё два месяца.
Приехали Щербачёвы[35], Прокофьев на них накинулся, почему не пишет Асафьев. Оказалось, после разрыва с Англией в России начались репрессии (ещё не по полной), Асафьева не тронули, но проявили нешуточный интерес к лицам, переписывающимся с заграницей. Асафьев в панике, и этим объясняется его молчание. Открытка от него пришла в ноябре, он молчал с июля, боясь политических преследований за переписку. Из России продолжали поступать Прокофьеву самые соблазнительные предложения от Цейтлина, от Персимфанса. Но Прокофьев принял твёрдое решение: несмотря на большие гонорары отказаться. Выбо был сделан исключительно в пользу сочинения. Оно шло хорошо, легко, лилось рекой, и пришлось бы всё прекратить и начать готовиться к концертам, что совершенно выбило бы его из колеи.