орых карабинеры прикладами выбивают из обреченных домов, или об историческом облике города?
«Руки» – часть великой тетралогии коммуниста Рози, начатой «Джулиано» и продолженной двумя почти журналистскими расследованиями. «Дело Маттеи» (1972) – расследование гибели госкапиталиста – романтика и игрока, – президента нефтегазовой компании NI Энрико Маттеи, обратившего свои таланты на благо Италии, объявившего войну англо-американским монополистам и потому разорванного бомбой, заложенной (1962) в его самолете. «Лаки Лучано» (1973) – анатомия коза ностра как итало-американского joint venture.
Правящий класс реагировал на фильмы так, как отреагировали бы советские бюрократы: «поступил сигнал – меры приняты». Запросив у продюсеров копию «Рук над городом», с фильмом ознакомились власти Неаполя и функционеры Христианско-демократической партии. Постановили: в целях решения проблем строительного сектора усилить идеологическую борьбу с марксизмом, который классовым чутьем унюхали с экрана. Фильм «Люди против» (1970), где Рози первым заговорил о позорных расстрелах, «чтоб другим неповадно было», солдат на Первой мировой войне, вызвал ярость и христианских демократов, и армии. Дальше – больше. Когда Рози подступился к «Делу Маттеи», на Сицилии бесследно исчез помогавший ему журналист Мауро Де Мауро. Но Рози довел «Дело» до конца, а в «Лаки Лучано» (1973) не побоялся вывести под своими именами здравствующих американских покровителей страшного «крестного отца», чью безнаказанность гарантировали бесценные услуги, оказанные американской армии при освобождении Сицилии в 1943 году.
Оказавшись пророком в своем отечестве, Рози после «Сиятельных трупов» сбавляет обороты, переводит дыхание. Эпоха, начинавшаяся в воодушевленном ожидании чуть ли не мировой революции, зашла в кровавый тупик. «Христос остановился в Эболи» (1979) – вроде бы еще и политический фильм о временах Муссолини, но посвящен он поискам гармонии с миром, которую находит писатель-антифашист Примо Леви в глухом ссыльном краю. В «Трех братьях» (1981) Рози апеллирует уже не к Марксу, а к Андрею Платонову, чья проза оказывается ключом к итальянской реальности. А потом вообще снимает то оперу «Кармен» (1984), то экранизирует «Хронику объявленной смерти» (1987) Гарсиа Маркеса. Последний свой фильм о возвращении узников нацистских лагерей он назвал символически: «Перемирие» (1997). Рози так долго сражался, что заслужил свое собственное перемирие с реальностью.
Бертран Тавернье(1941–2021)
Огромный, громкий, страстный, с львиной гривой седых волос, Тавернье врывался в жизнь тех, в ком – с первого взгляда: иначе он не умел – распознавал дружескую душу, как смерч. Тормошил, засыпал вопросами, задаривал полюбившимися ему книгами – «как ты не читал?», – тащил – «как ты не видел?» – на частные показы напрочь забытых фильмов.
Он «страдал» интеллектуальной булимией: обожал и жадно поглощал жизнь и искусство. Он не только был накоротке со всеми титанами кино за полвека и о каждом имел наготове забавно-поучительный анекдот. Он знал всё на свете и обо всем судил компетентно и категорично. О сюрреализме и колониализме, интригах Версальского двора и уличных бандах. Как-то я переводил его застольную беседу с Анатолием Собчаком: заговорили они об авторском праве. Через час, тряхнув шевелюрой, Бертран припечатал: «Не знаю, какой вы мэр, но юрист – никакой».
У его колыбели стояли Луи Арагон и Эльза Триоле, беглецы из оккупированного Парижа. Их приютил отец Бертрана – лионский поэт и издатель: «Отец растратил свой талант. Я приложил огромные усилия, чтобы не походить на него». Разлад и примирение отцов и детей – без всяких фрейдистских глупостей – частая тема Тавернье.
Измученный жестокими порядками пансионата, которым управляли монахи-ораторианцы, больной туберкулезом, маленький Бертран «убегал» в джаз и кино. Джазу он посвятит сумрачный «блюз» о смерти «Около полуночи» (1986). Прообразом героя – угасающего в парижских меблирашках чернокожего саксофониста – станут мученики джаза Лестер Янг и Бад Пауэлл.
Кино же он полюбил все и сразу: дерзкое и нафталинное, нуары и мюзиклы, салонные мелодрамы и вестерны, трэш и метафизику. Став режиссером, не откажет себе в удовольствии «пощупать» кино на любой вкус. Он перепрыгивал из костюмированного XVIII века («Пусть начнется праздник», 1975) в омытый импрессионистическим светом 1912 год («Воскресенье за городом», 1984). Или – в «прекрасный новый мир» будущего, где наемник-репортер с вмонтированной в глазницу камерой втирался в жизнь больной женщины, чтобы торговать зрелищем ее смерти («Прямой репортаж о смерти», 1980). Играл в жанр «плаща и шпаги» в «Дочери Д’Артаньяна» (1994). И тут же нырял в злой быт полицейских и учителей из неблагополучных кварталов в социологических драмах «Л-627» (1992) и «Это начинается сегодня» (1999).
Его всеядность была на диво органична, его интонация всегда узнаваема. Его компетентность как критика и историка – он знал мировое кино наизусть – не иссушала страстность любви. В юности он был единственным в мире пресс-атташе, достойным титула «великого». Ни один из режиссеров, с которыми его свела работа – даже мастодонт Джон Форд, – не устоял перед его вдохновенным натиском. Их многочасовые – не банальные интервью – а дружеские беседы почти сообщников Тавернье собрал в толстенные тома «Американские друзья» и «Игры авторов, слова актеров».
Тавернье приложил всю свою энергию для исправления огромной, на его взгляд, несправедливости, лежавшей на совести «новой волны», которая предала остракизму «папино кино», выплеснув вместе с водой классицизма мастерство диалогов и сюжетосложения. Что ж, в сценаристы дебютного «Часовщика из Сен-Поля» Тавернье взял самых одиозных «папаш» Пьера Боста и Жана Оранша. «Старомодно» нюансированная драма лионского буржуа, чей сын убил «сильного мира сего», прозвучала как почти революционное откровение на фоне сумятицы зашедшего в тупик авторского кино.
Оранш, Бост и вообще люди 1940-х станут героями «Пропуска» (2002), честного и мощного ретро о стыдном, горьком и легкомысленном быте французского кино под оккупацией. А «Часовщик» – первым из нуаров Тавернье. В них – а это лучшее, что он снял – слились его дар рассказчика, жесткость социолога, страстность левого социалиста.
Тавернье влекло темное общественное зазеркалье, из которого вырывались, обнажая лицемерие и хрупкость социума, кровожадные демоны. Изнанка «прекрасной эпохи» 1890-х в истории («Следователь и убийца», 1976) первого во Франции серийного убийцы и бездушного функционера, обрекающего больное чудовище на гильотину. Фильм венчало бесхитростное, но вгоняющее в дрожь, исполнение Изабель Юппер «Времени вишен» – гимна Парижской коммуны.
Колониальная изнанка демократической республики в «Безупречной репутации» (1981), где африканская жара, алкоголь и безнаказанность белого человека превращали ничтожного полицейского в своего рода «ангела смерти». Наконец, изнанка современного капитализма в «Приманке» (1995): бессмысленные хлыщи, строившие из себя богачей перед смазливой девицей, принимали жестокую смерть от руки ее дружков – столь же бессмысленных убийц.
Последние фильмы Тавернье – оборванные на полуслове фразы великого говоруна. «Набережная Орсэ» (2013) – фарс о напыщенных мидовских ничтожествах, распоряжающихся судьбами мира – выплеск задиристого, мальчишеского темперамента. А трехчасовое «Путешествие по французскому кино» (2016) – последнее из его неутомимых объяснений в любви к делу его жизни.
Ширли Темпл(1928–2014)
Самый знаменитый в истории кино ребенок, она немного не дожила до 79-летней годовщины беспрецедентного вручения 27 февраля 1935 года шестилетней актрисе специально для нее учрежденного «молодежного» «Оскара». Награда была благодарностью Голливуда за то, что дитя спасло от неминуемого краха студию «ХХ век – Фокс», в 14 фильмах которой сыграла за один 1934 год: студия как талисман одалживала ее конкурентам. На экране она сидела на коленях у королевы Виктории («Маленькая принцесса», Уолтер Лэнг, 1939) и Линкольна («Самый маленький повстанец», Дэвид Батлер, 1935), умилившегося настолько, что помиловал ее отца-смертника. В жизни ее качали на коленях президент Франклин Рузвельт, Нельсон Рокфеллер и Эдгар Гувер.
Министр внутренних дел Гарольд Айкс публично вступился за Темпл, когда на нее «наехала» комиссия по расследованию антиамериканской деятельности. Ее председатель Мартин Дайс, назвать которого ультраправым было бы для ультраправых оскорблением, вызвал девятилетнюю Темпл на допрос и обозвал «игрушкой в руках коммунистов»: подпись девятилетней Темпл среди подписей прочих Кларков Гейблов стояла под телеграммой, поздравлявшей с юбилеем французскую левую газету Ce Soir. Впрочем, почти что одновременно она подписала «с любовью» свою фотографию в подарок и Витторио Муссолини, сыну дуче, доброму гению итальянского кино и садисту, делившемуся с миром счастьем, которое он испытывал, глядя из кабины своего бомбардировщика на объятых пламенем эфиопов.
От этого ребенка «ехала крыша» не только у Дайса. Ватикан отрядил в Штаты эмиссара-следователя – установить, не карлик ли Темпл, лишь притворяющийся дитятей. Молодой критик Грэм Грин – едва ли не из простой вредности – открыл в фильме «Маленький Уилли Уинки» (Джон Форд, 1937) педофильский подтекст, а в Темпл – бездны развращенности. Газете, где он работал, это стоило процесса и штрафа, а самому Грину – бегства в Мексику.
Что, помилуйте, за страсти? Да, Темпл была сверхъестественно одарена. В фильме Уильяма Сейтера «Безбилетница» (1936), танцуя с куклой Фреда Астера, она блестяще имитировала всех поп-кумиров эпохи: Эдди Кантора, Эла Джолсона, Бинга Кросби, Элис Фэй. Да, фанатично амбициозна была ее мать, состоявшая при дочери на жалованье тренера и парикмахера, ну и повезло им жить в одной автобусной остановке от Голливуда.
Говорят: Великая депрессия все объясняет. Дескать – и порукой тому умиленные слова самого Рузвельта – безработным и нищим становилось легче на душе, когда, заплатив 15 центов, они любовались херувимчиком, который смягчал сердца старых мизантропов, примирял юных влюбленных, расставшихся родителей или маму с дедушкой-полковником, некогда маму проклявшим. Тем более что по предполагаемым обстоятельствам, впрочем, долю реализма на экране никак не повышавшим, героини Темпл были, как правило, сиротками, беспризорницами или просто потерявшимися в чужом городе ангелочками. Но и в приюте она («Маленькая мисс Бродвей», Ирвинг Каммингс, 1938) все танцевала и пела, что надо «быть оптимистом», и десятки сироток радостно отбивали ритм ложками и вилками.