Из 681 692 человек, приговоренных к расстрелу в 1937-1938 годах, 386 798 были казнены именно в результате «кулацкой операции», в которой они шли по «первой категории». Таким образом, 56% всех жертв террора приходится именно на долю «оперприказа №00447». Из числа убитых 185408 человек составляли «бывшие кулаки», а 157304 — «другие контрреволюционные элементы» — духовенство и церковные активисты, офицеры, царские чиновники, просто чем-то неугодные и случайные жертвы. Жертв операции из «второй категории» отправленных в лагеря было 380599 человек.
Не палач Глеб Бокий и не зять Глеба Бокия были основной жертвой Большого Террора. Это был обычный русский крестьянин, посмевший хоть раз сказать слово поперек комбеду и колхозу, хоть косо взглянуть на председателя сельсовета.
Наконец, становится понятно, что машина террора, созданная большевистской диктатурой, работала непрерывно, меняя лишь формы, но не сущность — массового террора против всей неудобной для этой диктатуры России. Расстрельные решения «троек» в 1937 ничем по своему антиправовому характеру не отличались от бессудных расстрелов в чрезвычайках в 1919.
Акты индивидуальных и коллективных убийств начались с первых часов советской власти. Уже 31 октября (13 ноября) 1917 года был расстрелян в Царском Селе протоиерей Иоанн Кочуров, про которого большевики решили, что он благословляет защищавших правительство казаков (в известном смысле было бы логичней сдвинуть памятную дату всего на две недели, приурочив ее не к случайному событию, а к действительному рубежу начала террора в 1917).
Казалось бы, не стоит говорить о жестокостях при захвате большевиками Москвы в ноябре 1917, включавших артобстрел Кремля и расстрел его защитников-юнкеров — формально это не террор, а первый акт гражданской войны. Но вот только уже сдавшихся юнкеров расстреливали десятками. Потрясенный похоронами 300 жертв этой бойни Александр Вертинский написал знаменитую песню «Я не знаю зачем и кому это нужно…». Вертинского вызвали в ЧК. «Не можете же вы запретить мне их жалеть?», — спросил артист. «Если надо — и дышать запретим», — последовал ответ. Под эту песню шли в бой полки Добровольческой армии, а в 1970-е её даже официально исполняли в советских театрах, правда делая вид, что речь идет о жертвах Первой мировой.
20 ноября (3 декабря) 1917 в Могилёве группа солдатни и матросни во главе с «верховным главнокомандующим» прапорщиком Крыленко расправилась с главковерхом генералом Духониным. Командующий самой многочисленной армии на планете не оказывал никакого сопротивления, но был застрелен в голову, а потом его тело измесили штыками и прикладами. «В штаб к Духонину» ещё долго было в большевистской среде шуткой хорошего тона.
5 (18) января 1918 года большевики расстреляли из пулеметов демонстрацию в поддержку Учредительного собрания, погибло более 50 человек. А в ночь с 6 на 7 (19 на 20) января группа матросов из банды Железняка (того самого, который «караул устал») убила в больнице двух видных политиков из партии кадетов — А.И. Шингарева и Ф.Ф. Кокошкина. Еще в декабре 1917 партия кадетов была объявлена «врагами народа» и расправа над лидерами партии должна была окончательно запугать общество после разгона всенародно избранного парламента.
25 января (7 февраля) 1918 года в Киеве был схвачен и убит митрополит Киевский Владимир (Богоявленский). Большевики расправились с архипастырем, подначиваемые украинскими церковными раскольниками (предками нынешних филарето-епифаньевцев) и рассчитывая поживиться якобы спрятанными им деньгами киевских храмов.
22 июня 1918 года советская власть осуществила и первый акт псевдосудебного террора. Без всяких оснований и доказательств «революционным трибуналом» был приговорен к смерти капитан 1 ранга А.М. Щастный. Вина флотского офицера состояла в том, что он спас от хозяев большевистского правительства — немцев значительную часть Балтийского флота. Оставшись на своем посту даже в условиях общего разложения матросов, он сумел добиться перебазирования сил флота из Ревеля в Гельсингфорс, а затем из Гельсингфорса в Кронштадт, не потеряв ни одной боевой единицы — 4 линкора, 2 броненосца, 5 крейсеров, 59 эсминцев, 12 подводных лодок.
Разумеется, после такого подвига капитан Щастный стал национальным героем и его авторитет повысился даже среди разболтанной и бандитствующей матросской массы. Зато покровители-немцы были очень недовольны тем, что весь русский флот ускользнул от них в целости и сохранности (для сравнения на Черном море чтобы не сдавать немцам линкор «Императрица Екатерина» его пришлось затопить) Это и обрекло Щастного на гибель. Уже в мае 1918, в «награду» за спасение флота он был арестован, осужден ревтрибуналом на смерть по показаниям одного свидетеля — Троцкого. Приговор, если читать, обращая внимание только на фактическую, а не оценочную сторону, вполне откровенен и информативен:
«Вёл контрреволюционную агитацию в Совете комиссаров флота и в Совете флагманов: то предъявлением в их среде провокационных документов, явно подложных, об якобы имеющемся у Советской власти секретном соглашении с немецким командованием об уничтожении флота или о сдаче его немцам, каковые подложные документы отобраны у него при обыске; то лживо внушал, что Советская власть безучастно относится к спасению флота и жертвам контрреволюционного террора; то разглашая секретные документы относительно подготовки на случай необходимости взрыва Кронштадта и флота…» (Известия ВЦИК, 22 июня 1918 года).
То есть капитан 1 ранга Щастный пытался противодействовать уничтожению большевиками русского Балтийского флота и за это поплатился. Алексея Михайловича следует считать одним из главных спасителей Ленинграда во Вторую мировую войну. Это ведь он сохранил для страны линкоры «Петропавловск» и «Гангут», которые под именами «Марат» и «Октябрьская революция» своими орудиями провели запретную черту для немцев, рвавшихся к городу на Неве. А.М. Щастный заслуживает от благодарной России не только памяти, но и памятника в Кронштадте.
Как видим, уже в первые месяцы большевистской власти, в период, как утверждали советские учебники, её «триумфального шествия», вакханалия кровавого террора развернулась уже во всю мощь. Обвинения в адрес белых, что это они «спровоцировали» расправы совершенно беспочвенны. Во-первых, к террору большевики прибегали и без всяких провокаций. Во-вторых, провоцируй — не провоцируй, только того, кто уже зверь и нелюдь можно довести до подобных действий:
«В Изюмском уезде сельского священника Лонгинова арестовали и повезли в город. Дорогой ему отрезали нос и бросили в реку. В Херсонской губернии одного священника распяли на кресте. В одной из станиц Кубанской области в ночь под Пасху был во время богослужения замучен священник Пригоровский: ему выкололи глаза, отрезали уши и нос и размозжили голову. В той же области священника Лисицына убили после трёхдневных истязаний. Священник Флечинский был изрублен в куски. Священнику Бойко было каким-то образом разорвано горло».
Символическим и духовным рубежом, сделавшим массовый террор неизбежным, стало убийство царской семьи в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. Нет более бесстыжей подтасовки, чем заявлять, что «той ночью убили не царя, а гражданина Романова». Во-первых, большевики, конечно, осознавали, что убивают не просто гражданина, а царя. А во-вторых, разве убийство гражданина, пожилой пары, четверых молодых девушек, мальчика-инвалида и группы обслуживающего персонала не является беззаконной внесудебной расправой, после которой точно так же можно было убивать кого угодно и за что угодно? Цареубийство отмерило меру красного террора: убивать можно всех, и за это никому ничего не будет.
Понятие «белого террора», «ответом» на который, якобы, был красный террор, является пропагандистской фикцией. Этим термином большевистская печать начала называть любые действия любых противников большевизма — будь то индивидуальные убийства совершенные эсерами, массовые восстания против красной власти, репрессии в белом тылу и т.д. Никакой законодательной основы и общеполитического курса на белый террор никогда не существовало (см. наш разбор выше проблемы мифического «приказа Колчака от 23 марта 1919 года»).
Красный террор (проводившийся в первые месяцы большевизма на деле — вспомним цареубийство, расправу с ярославским восстанием и т.д.) был провозглашен большевиками в официальных документах.
«2 сентября Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет, заслушав сообщение Я.М. Свердлова о покушении на жизнь В.И. Ленина, принял резолюцию, в которой предупредил прислужников российской и союзнической буржуазии, что за каждое покушение на деятелей Советской власти будут отвечать все контрреволюционеры и их вдохновители. «На белый террор врагов рабоче-крестьянской власти, — говорилось в резолюции, — рабочие и крестьяне ответят массовым красным террором против буржуазии и ее агентов» (Декреты советской власти т. III, стр. 267).
Народный комиссар внутренних дел Г.И. Петровский подписал приказ, в котором потребовал от местных властей положить конец расхлябанности и миндальничанью с врагами революции, применяющими массовый белый террор против рабочих и крестьян. В приказе предлагалось взять из буржуазии и офицерства заложников и при дальнейших попытках контрреволюционных выступлений в белогвардейской среде применять в отношении заложников репрессии».
Это решение было закреплено постановлением СНК от 5 сентября 1918 года, подписанным наркомюстом Курским, наркомвнудел Петровским и управделами СНК Бонч-Бруевичем. Постановление так и называлось «О красном терроре» и содержало декларацию: «обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью».
Иными словами, красный террор существовал как провозглашенный факт, «белый террор» был вычитан из советских газет. При этом существенно разнилась не только форма, но и суть репрессивной политики, проводившейся красными и белыми. Репрессии белых были направлены на конкретных лиц, которые рассматривались как красные активисты или сочувствующие.