Однако наследием "правительственной вестернизации" XVIII и начала XIX веков стал обширный слой российской интеллигенции и полуинтеллигенции. Эта интеллигенция жила и дышала в ритме европейской истории, воспринимала Запад как Землю Обетованную. А политику правительства интеллигенция воспринимала как злокозненное недопущение в эту Землю.
Интеллигенция превратилась в системную оппозицию новому курсу на сохранение и укрепление исторической самобытности России. Чаще всего цивилизационный конфликт оппозиционной интеллигенции с правительством облекался в форму разговоров о "социальному вопросе", о ненависти к "насильникам и эксплуататорам". Но сущностью было именно стремление включить Россию в контекст "европейской революции".
Постепенно от критики и пропаганды оппозиционная интеллигенция перешла ко все более жестким способам борьбы с правительством - подстрекательству мятежей, бунтов и террору, включая цареубийство, жертвой которого стал император Александр II – что поразительно, самый западнически настроенный из последних русских государей.
Интеллигенция рассматривала историческую форму русской государственности - самодержавие, ставшую одной из определяющих особенностей русской цивилизации, как препятствие на пути модернизации страны по западному образцу.
Одна часть интеллигенции представляла себе подобную "модернизацию" довольно умеренно, в либерально-буржуазном духе. Другие видели её как социалистическую или коммунистическую революцию, которая разожжет пожар "Мировой революции". Но и те и другие рассматривали Россию как "отсталую страну", а самодержавие, как "тормоз развития", который следует устранить любой ценой.
Интеллигенция полагала, что без царя, опираясь на самодеятельность народных сил, свободы и прогрессивные европейские учреждения развитие страны пойдет значительно быстрее. При этом огромные усилия правительства по экономическому и социальному развитию страны игнорировались, так как они сочетались с политически консервативным курсом. Исцеление же России виделось интеллигенции именно на путях усвоения западных форм - это было общим убеждением и умеренных либералов, и самых радикальных коммунистов-большевиков, которые тоже считали своей "программой минимум" либерально-демократическую республику.
Культура и образование в Российской Империи стояли на очень высоком уровне, развитой была и городская жизнь, особенно в крупных городах, соответственно интеллигенция рассматривала себя как гражданское сообщество, которое способно взять управление страной вместо самодержавия и справиться с этим управлением.
Миллионы крестьян, «народ» к благу которого апеллировала оппозиционная интеллигенция, представлялся ей как чисто пассивная сила, которая, когда она будет высвобождена, начнет развиваться в направлении, заданном политической утопией интеллигенции и под её руководством.
Редких сомневающихся, пытавшихся задуматься о подлинных взаимоотношениях с народом, закидывали камнями. Именно так случилось с авторами вышедшего в 1909 году сборника «Вехи» инициатор которого литературовед Михаил Гершензон осмелился написать:
«Каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, – бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной».
На следующие восемь лет понятие «веховство» превратилось в кругах интеллигенции в ругательство.
Вопроса о политической интеграции общества, о сохранении управляемости, перед оппозиционной интеллигенцией не стояло – казалось он решится автоматически. Спонтанным ходом народной жизни.
И это была центральная ошибка революционеров. На самом деле Российская империя начала ХХ века заключала в себе как бы две страны. С одной стороны, сравнительно компактная в демографическом смысле – 24 миллиона человек - городская Россия, которая жила примерно так же как любая европейская нация той эпохи.
Жизнь в Петербурге, Москве, Киеве, Варшаве, Одессе, Нижнем Новгороде, Саратове не сильно разнилась с жизнью в Вене, Будапеште, Берлине, Кельне, ни по качеству, ни по содержанию. Эта городская Россия строила нефтепроводы и аэропланы, ездила на автомобилях, сидела в кафе и пила чаи в своих усадьбах, писала стихи и симфонии. При этом нельзя сказать, что так жили только высшие классы. Если посмотреть на предвоенные фото молодого скорняка Егора Жукова, который вскоре станет бравым унтер-офицером на мировой войне, мы увидим молодого подающего надежды джентльмена.
Жители этой городской и усадебной России ощущали себя обществом, гражданским обществом, которое вполне способно к самоуправлению без участия постылого многим самодержавия и были уверены, что отлично проживут в конституционной монархии, как у просвещенных англичан, а может быть даже в республике.
Однако с этой Россией соседствовала огромная стапятидесятимиллионная Россия деревенская, существовавшая во многом в логике и ритме другой цивилизации. Её размеры еще и выросли за царствование императора Николая II на 50 миллионов человек – так сработали меры царского правительства по улучшению здравоохранения и питания, а значит и повышению выживаемости детей. При Николае II и, во многом, благодаря его личным усилиям понятие «Голод» начало уходить в прошлое.
Понятие это, конечно, изначально было пропагандистским и манипулятивным. «Голодом», подобным голоду 1891 года, на языке интеллигенции именовался недород, когда нехватка хлеба в тех или иных губерниях вела к недоеданию, эпидемиям и повышению смертности, в частности детской.
Ничего общего с тем голодом в виде физической смерти людей от дистрофии и даже каннибализма, каковой голод победившая революционная интеллигенция устроила народу в 1921 году в Поволжье или в 1932-33 году повсюду от Урала до Украины, царский «голод» не имел.
Но, тем не менее, с недородами правительство чрезвычайно эффективно боролось создавая системы помощи, развивая коммуникации для свободного маневра продовольственными ресурсами, попросту снимая с крестьян недоимки и раздавая им субсидии. Результатом этой политики был стремительный демографический рост сберегавшегося от законов социального-дарвинизма крестьянского населения. А значит крестьянская Россия становилась более мощной.
Городская Россия старалась проникнуть в нее своими инструментами – народными школами и земскими больницами, торговлей и транспортом. Но в целом оно не очень понимало как это работает.
Это сообщество имело свои собственные ценности и пожелания, например мечту о «черном переделе», то есть о том, чтобы избавившись от давления государства – не царской власти, а именно что всех давивших на деревню структур, разделить между крестьянами всю землю и помещичье имущество и зажить вволю.
Каким образом, например, царскому правительству при его исключительно скромных правительственных и полицейских ресурсах удается в общем и целом держать эту огромную сельскую Россию в повиновении. И уж совсем непонятно было причем тут тайна царской власти.
Как соединить эти две России в одну? На этот счет существовали две основных программы.
Первую можно условно назвать Столыпинской. Сущность её состояла в том, чтобы сделать основную часть крестьян ответственными собственниками, через это превратив и в ответственных граждан, которые смогут воспользоваться в своих интересах всеми выгодами городской России – например все возраставшей сетью железнодорожных коммуникаций, электричеством, школами, стоявшими на пороге введения всеобщего обязательного образования.
Двадцатимиллионная городская нация должна была превратиться в двухсотмиллионную.
Эту программу поддерживали правые силы городской России – националисты, октябристы (считавшие, однако, что правительство должно поделиться властью хотя бы с частью городской элиты). Но были у нее и противники, крайне правые, считавшие, что огорожанивание крестьянства лишь погубит традиционную Россию и её устои. Интересно, при этом, что некоторые крайне правые, в частности многие черносотенцы, придерживались почти крестьянских взглядов на многие вопросы, в частности на земельный, но считали, что инициатива решения этого вопроса по крестьянским правилам должна исходить от царской власти.
Второй программой была программа революционеров-террористов, эсеров, продолжавших традиции народников. Эсеры стремились по большому счету растворить городскую Россию в сельской. Исполнить основные пожелания крестьян, обеспечить им политическую власть, высвободив из под контроля царского правительства и надеяться на то, что народ сам собой управится, проявит мудрость и здравый смысл. Многие из эсеров (хотя не все, конечно), были одновременно осатаневшими от крови террористами и страстными патриотами, нежно любившими Россию и русский народ. Например организатор убийства великого князя Сергея Александровича Борис Савинков, не случайно превратившийся в 1917-1918 году в одного из вождей сопротивления большевикам, которых он воспринимал как национал-предателей. Как развивалась бы Россия если бы была реализована эсеровская программа мы никогда не узнаем, но сами её идеологи в мудрость народа верили свято.
Среди интеллигенции эсеровских воззрений придерживались достаточно многие. Однако большинство интеллигенции жило в своем городском пузыре. Например партия конституционных демократов, кадетов, партия либеральной интеллигенции, попросту игнорировавшая проблему двух Россий и полагавшая, что вся страна будет жить в том же ритме и в той же логике, что и городская, что вся Россия попросту примет над собой руководство профессоров-кадетов и будет подчиняться им по правилам парламентаризма.
Социал-демократы, меньшевики, тоже жили в городском пузыре, они интересовались прежде всего судьбой промышленных рабочих, которые составляли в стране меньшинство, и выступали за улучшение их уровня жизни и повышение политического представительства.
Наконец, были большевики, тоже социал-демократы, которые, однако, воспринимали рабочих не как объект об улучшении жизни, а как инструмент для сл