Бубликов и Ломоносов начали пытаться остановить царский поезд, но это им удавалось не очень хорошо: на всех станциях действовала железнодорожная жандармерия, которая по-прежнему исполняла свой долг и подчинялась Императору. Тем не менее, на станции Малая Вишера, поезд с царской свитой, шедший впереди, остановился на этой станции и кто-то сообщил, что следующие станции, Тосно и Любань, якобы захвачены революционерами. Действительно ли это было так, так никто и не понял.
Было решено повернуть на станцию Дно и оттуда на Псков, где располагался штаб Северного фронта, и, соответственно, у Императора были основания считать, что там, среди верных фронтовых войск, он будет в полной безопасности – но это было ошибочное суждение.
Первоначально Родзянко сообщил Императору, что приедет на станцию Дно и там доложит обо всём происходящем в Петрограде и обговорит все возможные политические решения. Но когда Родзянко туда засобирался, тут же вмешался Петросовет, заявивший, что пошлёт с ним вооружённый отряд, который арестует Царя. Это Родзянко на тот момент не устраивало, поскольку он рассчитывал, что его назначат премьер-министром, а не на то, что кто-то арестует Царя и монархии вообще не будет.
В итоге, Родзянко никуда не поехал, а Император направился в Псков в расположении штаба Северного фронта, которым командовал генерал от инфантерии Николай Владимирович Рузский, военачальник, который казался Императору заслуживающим доверия. Его армия в своё время в 1914 году взяла Львов.
Однако оказалось, что Император в штабе фронта фактически блокирован. К нему сразу начали относиться без всякого уважения. 1 марта Государя уже демонстративно не встретили со всеми подобающими почестями и церемониями, хотя до этого на пути царского поезда его в разных местах торжественно встречали и собирался народ. В Старой Руссе вообще собралось большое количество народа, пришедшего посмотреть на своего Государя.
Рузский пришёл к Императору в поезд, причём у Государя уже было ощущение, что он под арестом. А может быть он уже и в самом деле был под арестом. Мы не можем до конца быть уверенными, потому что все мемуаристы, касательно событий февраля 1917-го, очень сильно врут. Такого количества вранья на квадратный метр, как от участников тех событий, мы не имеем нигде и никогда. Малейшая попытка историков проверить и согласовать их утверждения, выявляет просто чудовищное количество лжи.
Поэтому мы до конца так и не знаем, был ли Государь просто в своём поезде и Рузский приходил к нему поговорить, или же он уже был фактически арестован в этот момент.
Так или иначе, Рузский достаточно резко и грубо обращался с Государем. Сохранилось высказывание самого Императора, о том, что генерал вёл себя с ним очень грубо и агрессивно.
Рузский начал добиваться от Императора так называемого «ответственного министерства», в котором министры были бы назначены Думой. Государь на это не был согласен, максимум на что соглашался – на то, чтобы Родзянко получил пост премьер-министра и назначил бы министров, кроме военного, морского и иностранных дел. Внешнюю политику Государь считал необходимым оставить за собой, потому что отказ от контроля за ней означал бы полное отречение от монархического суверенитета.
Государем предлагалась достаточно работающая в ту эпоху форма конституционной монархии, когда внутренними делами занимается парламентское правительство, а внешние дела контролирует монарх. Казалось, что на этом может быть найден какой-то компромисс.
Разговор продолжался долго. Рузский кричал на Государя, шантажировал его морально, заявляя, что в военную годину нельзя устраивать гражданскую войну, а без неё, якобы, никак уже беспорядков не подавить и подчиняться никто не хочет.
В итоге он уговорил Государя на ответственное министерство во главе с Родзянко. При этом Император Рузскому объяснял, что те люди, которых ему предлагали в качестве министров и премьера, и которые якобы будут ответственны перед народом, на деле политические ничтожества и управленчески тоже ничтожества. А сам Государь как монарх от того, что откажется от части своей власти, не утратит перед Богом ответственности за их действия. За то, что эти ничтожества натворят будет отвечать перед Богом лично он.
Рузский просто не понимал этой логики, которой придерживался в данном случае Государь, при том, что она оказалась совершенно справедливой. Родзянко буквально в течение следующих суток показал себя лгуном и ничтожеством, а все прочие «ответственные министры» в течение нескольких месяцев наворотили такого, а потом вообще потеряли власть. Так что оценка их Государем оказалась стопроцентно точной.
Тем не менее, после долгого шантажа этой уступки от Государя добились. Однако, когда Рузский связался с Родзянко, тот сообщил, что в Пскове не понимают, что уже происходит в столице. Это всё могло сработать позавчера, а сегодня уже не годится. Сегодня спасёт уже только отречение Императора.
Генерал Алексеев, который был на постоянной связи с Родзянко, разослал командующим фронтами телеграмму с вопросом о том, не должен ли Император в такой ситуации отречься. И все командующие фронтами, помимо Рузского, - Эверт, Брусилов, командующий Балтийским флотом Непенин поддержали навязываемую Алексеевым схему отречения. Присоединился к требованию отречения и командующий Кавказским фронтом царский дядя Великий князь Николай Николаевич, бывший главнокомандующий, который теперь в этой новой схеме заговорщиков рассматривался уже как будущий главнокомандующий.
Они все, с разной степенью цветистой риторики, сообщили, что как верноподданные умоляют Государя отречься во благо России. Под этим отречением подразумевалось, что Николай II лично оставляет власть, а императором провозглашается Цесаревич Алексей Николаевич при регентстве дяди Великого князя Михаила Александровича. Военно-думская камарилья при этой схеме получает полноту власти.
Единственный командующий, не пославший такой телеграммы – командующий Черноморским флотом вице-адмирал Александр Колчак, занятый подготовкой десантной операции по занятию Константинополя (которой уже не суждено было состояться).
Алексеев отправил телеграммы командующих фронтами и свою собственную генералу Рузскому и Императору, настаивая, что единственный выход – отречься.
На самом деле, есть некоторые основания полагать, что вариант с отречением Царём был воспринят гораздо легче, чем требования ответственного министерства. Почему? Император уже несколько раз хотел отречься и в какой-то момент, как гласит церковная легенда, даже предлагал Святейшему Синоду интересный вариант: он отрекается от престола, передаёт его сыну, принимает монашество и его избирают Патриархом как некогда избрали Филарета (Романова). Синод от такой постановки вопроса несколько ошалел и эту тему замяли.
Ситуация, когда сохраняется прежняя форма правления, но просто меняется лицо во главе, Государю могла казаться предпочтительнее перед ситуацией, когда он остаётся у власти бессильным монархом, а вся власть оказывается в руках Родзянки и его клики. Поэтому на разговоры об отречении, если судить по тем источникам, которые нам известны, ушло меньше времени, чем на разговор об ответственном министерстве.
У Государя уже было понимание, что действительно, если его не поддерживают командующие фронтами, если командующий ближайшего к Петрограду фронта откровенно на него давит, если его предал Алексеев, то с такой армией он лично ничего не сможет сделать. Но, может быть, они что-то смогут без него? В условиях войны казалось самым главным сохранить внутренний мир и всё-таки довести войну до победного конца.
Когда Родзянко сообщили, что Государь готов вот сейчас отречься в пользу наследника при регентстве Михаила, он опять начал темнить и тянуть, потому что в это время уже в Петрограде бурную деятельность развил глава российского масонства Александр Керенский, который одновременно претендовал и на министерский пост и был заместителем председателя Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Керенский уже вовсю агитировал за республику.
Самому Родзянко круги Совета дали ясно понять, что премьер-министром он не будет, и, соответственно, его мотивация участвовать в дальнейшм политическом процессе резко снизилась. Теперь он с тоннами вранья, которое только запутывало Государя и военных, начал говорить, чтобы ничего не присылали, никаких манифестов не нужно. В Псков сейчас приедет делегация Думы в лице Гучкова и главы фракции прогрессивных националистов в думе Василия Шульгина.
Делегация эта действительно прибыла спустя несколько часов. Гучков представлял, что он будет принимать отречение императора, что это будет минута его торжества, что перед ним будет абсолютно подавленный Царь с дрожащими руками. Однако император общался с делегатами абсолютно спокойно и при этом сообщил, что в пользу сына отрекаться не будет, что он будет отрекаться только в пользу своего брата Михаила и за себя, и за сына.
В этой истории с отречением очень много мутного, потому что по закону отречения были недействительны, нелегитимны. Основные Законы Российской Империи совсем не предусматривали процедуры Императорского отречения, тем более процедуры Императорского отречения за сына. Милюков даже предполагал, что Царь потому так хитро отрекается, чтобы в любой момент объявить это отречение ничтожным – оно и было таковым по факту. Ну а тот документ, который известен нам в качестве текста отречения, сохранившаяся в наших архивах бумага, подписанная карандашом, выглядит как абсолютно филькина грамота.
Но факт оставался фактом. Императору сказали, что в случае воцарения Алексея он будет разлучён с семьёй, а доктора ему, в свою очередь, подтвердили, что шанс на то, что Алексей Николаевич выживет, не очень высок, что гемофилия в определённом возрасте его всё-таки убьёт. Распутин, конечно, говорил, что Царевич выздоровеет в 14 лет, но это было пророчество Распутина, который уже погиб. Прогнозы же докторов были самыми мрачными и, соответственно, Государь решил в этой ситуации не расставаться с сыном, не расставаться с Семьёй.