Откровенной ложью является и миф, созданный либералами до революции и активно поддерживаемый советскими и постсоветскими историками о каком-то «недоверии», которое испытывал к Петру Аркадьевичу император Николай II. Напротив, со стороны Государя премьеру оказывалось от первого и до последнего дня величайшее доверие. Дважды Государь со всей определенностью отклонял отставку Столыпина. Причем весной 1911 речь шла об очень серьезном кризисе, в ходе которого недоверие премьеру по сути вынесли обе палаты – Государственный Совет и Государственная Дума. Все были убеждены, что Столыпин будет оставлен, однако этого не произошло – через полгода после вотума премьер пал от руки убийцы на своем посту, сохраняя всю полноту власти. Если бы не киевская трагедия, вероятно столыпинская эра в русской политике продлилась бы еще немало лет.
Даже самые отчаянные враги премьера вынуждены были признать удачу его дела – столыпинская Россия переживала настоящее экономическое возрождение и подъем. Приведем свидетельство из воспоминаний «На путях к свободе» Ариадны Тырковой Вильямс, видной деятельницы кадетской партии, безусловного политического противника Столыпина:
«Во всех областях пошли сдвиги. Стремительно развивались просвещение и все отрасли народного хозяйства, промышленность, банки, транспорт, земледелие. Трудно было уследить за движением, осмыслить все, что происходило в стране…
Городской голова Новониколаевска (переименован теперь в Новосибирск) имел большой успех. Он рассказывал, как за какие-нибудь 10 лет маленький поселок разросся в образцовый город с 200000 населения. Были разбиты сады, проложены хорошие мостовые, проведены трамваи, электричество, телефоны, построены просторные общественные здания, школы, театр, комфортабельные частные дома. Маленький поселок перегнал старые города, получил все, что давала тогда передовая техническая цивилизация. Мы слушали что-то, напоминающее рассказы из американской жизни. Росту городов и промышленности помогала правительственая система кредитов, правильная постановка железнодорожного хозяйства… Этот рост ощущался на каждом шагу, даже в нашем небольшом деревенском углу. Мужики становились зажиточнее, были лучше обуты и одеты. Пища у них стала разнообразнее, прихотливее. В деревенских лавках появились такие невиданные раньше вещи, как компот из сушенных фруктов. Правда, он стоил только 18 коп. фунт, но прежде о такой роскоши в деревне не помышляли, как не воображали, что пшеничные пироги можно печь не только в престольный праздник, но каждое воскресение. А теперь пекли, да еще с вареньем, купленным в той же деревенской лавочке. Варенье было довольно скверное, но стоило оно 25 к. фунт, был в нем сахар, были ягоды, все вещи, от которых под красной властью коммунистов пришлось отвыкнуть. С быстрым ростом крестьянского скотоводства и в Европейской, и в Азиатской России увеличилось и производство молока и масла. Жизнь действительно становилась обильнее, легче…
Деревенская молодежь стала грамотной. Стали появляться деревенские интеллигенты из крестьян. Одни из них отрывались от земли, уходили в города, другие возвращались после школы в деревню и там, в родной обстановке, становились местными общественными деятелями, искали способов улучшить крестьянскую жизнь. Правительство шло им навстречу. Уж на что у нас было принято ругать каждое министерство отдельно и все правительство в целом, но и оппозиция вынуждена была признать, что Министерство земледелия хорошо работает, систематически проводит в жизнь очень разумный план поднятия крестьянского хозяйства. Мелкий кредит, ссуды для кооперации, производительной и потребительской, опытные сельскохозяйственные станции, агрономические школы, разъездные инструктора, склады орудий, семян, искусственных удобрений, раздача племенного скота, — все это быстро повышало производительность крестьянских полей».
Напомним еще раз, что Ариадна Владимировна Тыркова принадлежала к числу последовательных политических врагов Столыпина, была членом ЦК кадетской партии, и однако вынуждена была признать – Россия усилиями Петра Аркадьевича преобразилась.
Революция 1905-1907 годов стала моральным банкротством русского символизма, бывшего в политическом смысле глубоко подрывным и противогосударственным течением. Из поисков Прекрасной Дамы и разгульной мистической пьянки как-то ненавязчиво выходило, что дама эта - Революция, а наш царь - Цусима. Акмеизм, напротив был «поэзией Столыпинской Реакции». Его точность и вещность были созвучны эпохе Второй Индустриализации, крепкого хозяина и восстановления национального достоинства – «и портрет моего Государя». У тех, кто жил в эпоху Столыпина было ощущение, что России остался всего один вздох до какого-то невероятного, попросту немыслимого взлета. Так ощущала себя Анна Ахматова.
До желанного водораздела,До вершины великой весны,До неистового цветеньяОставалось лишь раз вздохнуть…
Две войны, моё поколенье,Освещали твой страшный путь.
«Две войны» здесь — приемлемая для советской цензуры метафора революции. Но, конечно, подлинным первым выстрелом этих русоубийственных войн был выстрел, прозвучавший в Киевской опере 1 сентября 1911 года.
Именно в это преображение, в эту созидающую силу, дающую крестьянам масло и сухофрукты, городам трамваи и канализацию, стране – железные дороги, флоту – броненосцы, всем русским людям – чувство национального достоинства и уверенность в сохранении русской традиции, в это предощущаемое «неистовое цветенье» великой культуры – и стрелял террорист Богров.
По тогдашней России циркулировали упорные слухи, что премьер перед смертью обсуждал с окружением планы национализации кредита – создания банковской системы, которая будет кредитовать прежде всего русских людей, поддерживать талантливые русские начинания, выведет русского человека из под гнета международной финансовой олигархии и её агентуры в России. Если так, то становится понятней и причина выстрела Богрова и то, почему перед убийцей так резво раскрывались все двери и он смог подойти к премьеру на расстояние выстрела.
Петру Аркадьевичу Столыпину не удалось предотвратить революционную и геополитическую катастрофу России в ХХ веке, хотя он сделал все, что от него зависело. Увы, удар по полководцу, как не раз доказала всемирная история, чрезвычайно эффективен. Мы не можем изменить прошлого, в котором Россия не смогла пойти по столыпинскому пути. Ей помешали. Но мы можем и должны провести реставрацию будущего. Устроить нашу жизнь в России XXI века такой, какой она была бы, если бы Петру Аркадьевичу дано было бы воплотить всего его замыслы. Нам нужна столыпинская Россия.
БЫЛОЕ И ДУМЫ
«После избрания Царя на царство избрание своих законодателей, хотя бы временных, есть величайшее из таинств политической религии, и к нему нужно приступать с «верой, благоговением и страхом Божиим», то есть с глубоким сознанием важности совершаемого поступка. Выбирая лучших из своей среды, каждый гражданин приносит Отечеству драгоценнейшее, что у него есть. Но тут нужно руководствоваться больше нравственным критерием, нежели партийным... Ищите же… действительно высоких, и они от вашего имени не совершат ничего низкого… Великое существо — нация имеет право на то, чтобы представители ее представительствовали ее величие, то есть являлись в Государственную Думу с государственным достоинством и независимостью. Если это так, то нельзя выбирать в члены Государственной Думы людей с мелкими характерами, людей вздорных, нестойких, способных подслуживаться, идти на соблазн», — писал в 1912 году накануне выборов в IV Государственную Думу русский публицист-националист Михаил Осипович Меньшиков.
Деятельность депутата Государственной Думы Российской Империи начиналась с принесения им «Торжественного обещания». Обещание было обязательным условием приобретения статуса парламентария. Отказ принести эту своеобразную клятву приравнивался к отказу от самого депутатского мандата. Звучала эта клятва так:
«Мы, нижепоименованные, обещаем пред Всемогущим Богом исполнять возложенные на нас обязанности Членов Государственной Думы по крайнему нашему разумению и силам, храня верность Его Императорскому Величеству Государю Императору и Самодержцу Всероссийскому и памятуя лишь о благе и пользе России, в удостоверение чего своеручно подписуемся».
Однако соответствовала ли реальная Дума этой высокой клятве? Отнюдь …
Встревоженный Меньшиков писал об ущербе репутации Думы и парламентаризму, наносимом неэтичным поведением депутатов, и попытках «крайних» справа и слева загубить молодой парламент вовсе:
«Дума — единственная острастка против испытанного веками бюрократического бедствия и произвола. Исчезни Дума — и страна снова впадет в летаргический сон, когда в организме народном действуют лишь элементарные функции — питания, кровообращения… Глубокие раны отечества, еще не зажившие, доказали, что в наш век нельзя пребывать в политической летаргии. Нас раздавят, нас разорвут на куски, как живую добычу, не способную к сопротивлению, если мы не встряхнемся вовремя. И правые, и левые (я говорю о крайних), проклиная Государственную Думу, охотно идут в нее и даже не отказываются получать с нищего народа генеральское содержание в качестве депутатов. Они отрицают Государственную Думу, указывая бесчисленные ее несовершенства. Но разве можно, господа, отрицать все то, что несовершенно? Если у вас плохие глаза — не отрицаете же вы вовсе свои плохие глаза. Вы стараетесь их вылечить, поставить в условия, благоприятные для наилучшего зрения. Или если поле у земледельца плохо — не отрицает же он вовсе своего поля, а начинает, не теряя минуты, удобрять его и хорошенько распахивать. Скажите по совести, пробовали ли мы поработать над плохой Государственной Думой, чтобы сделать ее удовлетворительной, а затем и хорошей? В течение последних пяти лет, сколько мне известно, не было к тому никаких ощутительных попыток, а, напротив, были серьезные попытки ее испортить — и справа, и слева, и снизу, и сверху.