16 ноября 1907 года председатель Совета министров Столыпин огласил правительственную декларацию, в которой говорилось о том, что настоящая свобода слагается из «гражданских вольностей и чувства государственности и патриотизма» и призывал к самобытному национальному лицу российского парламентаризма: «Пусть расцветет наш родной русский цвет, пусть он расцветет и развернется под влиянием взаимодействия Верховной власти и дарованного ею нового представительного строя».
17 ноября Родичев в ходе обсуждения декларации набросился на антитеррористическую политику правительства и заявил, что «в то время, когда русская власть находилась в борьбе с эксцессами революции, только одно средство видели… в том, что г. Пуришкевич называет муравьевским воротником и что его потомки назовут, быть может, столыпинским галстухом».
Скандала могло бы не случиться, если бы не «ошибка ведения». Председательствующий, зная ораторскую манеру Родичева, вполне мог предугадать, что сейчас он скажет что-нибудь возмутительное и вполне мог воспользоваться присущими ему длинными паузами между словами, чтобы вовремя прервать «кадетского тенора».
В сущности, фраза Родичева была обычным плагиатом. Выступавший перед ним правый монархист Пуришкевич говорил как раз о «муравьевском галстуке», напоминая о решительном подавлении знаменитым Виленским генерал-губернатором мятежа в 1863 году. Родичев попросту украл его выражение, полагая, что в сравнении с Муравьевым для самого Столыпина не будет ничего обидного. Однако это сравнение он сопроводил характерным жестом рукой, символизирующим повешение. Именно этот жест придал выходке кадета особо оскорбительное звучание.
В Думе воцарилось неописуемое возмущение. «Нечестно, подло!» «Мерзко! Недостойно члена Думы! Недостойно высокого собрания!» — восклицали и правые, и умеренные, и октябристы. «Во всём вашем Родичеве меньше ума, чем в мизинце Столыпина!», — воскликнул член фракции октябристов Ф.Н. Плевако. «Родичеву угрожало избиение и только чрезмерными усилиями более спокойных людей удалось слегка оттеснить напиравшую толпу и хотя отчасти уговорить наиболее рассвирепевших», — отмечал лидер правых Н.Е. Марков.
Возмущенный Столыпин покинул зал заседаний и прислал Родичеву секундантов с требованием немедленных извинений, альтернативой которым обещала быть уже не парламентская дуэль, а самая настоящая. Родичев вынужден был немедленно принести публичные извинения премьеру. Подавляющим большинством голосов Родичев был исключен из палаты на 15 заседаний (высшая мера наказания в Думе). По предложению депутата П.Н. Крупенского участники заседания выразили чувство уважения главе правительства, поднявшись для аплодисментов. «Раздались оглушительные рукоплескания справа, из центра, отчасти слева». Среди вставших, чтобы аплодировать был, к удивлению многих, П.Н. Милюков — позднее он объяснил свое поведение однопартийцам тем, что хотел подчеркнуть: ни Родичев, ни фракция не стремились нанести оскорбление премьеру.
Даже многие кадеты раскритиковали своего соратника за отвратительную демагогическую выходку. Кадет Маклаков назвал фразу о галстуке «резкой и ненужной». Бывший председатель II Думы Ф.А. Головин признал, что в этих словах «было нечто оскорбительное». «Зачем вы меня исключили?», — спросил Родичев депутата-прогрессиста Н.Ф. Румянцева. «А зачем вы делаете такие жесты?», — ответил тот.
«Долго в Думе царило враждебное ко мне отношение… Долго в Думе легко возникало возбуждение против меня», — жаловался обмишулившийся кадет. Фактически единодушно депутатский корпус указал потерявшему край парламентарию на этические границы. К сожалению, считавшаяся совершенно неприличной родичевская фраза о «галстуке» после революции превращена была в штамп большевистской пропаганды против Столыпина, попав едва ли не в каждый учебник. Лишь в последние десятилетия имя великого русского государственного деятеля очищается от клеветы.
Порой Столыпин был с Думой деспотичен, настаивал на ее роспуске, чтобы, пользуясь дырами в нормотворчестве, утвердить нужные стране законы силой одной лишь царской власти. «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат». В короткий срок под крылом Столыпина Госдума в своем третьем составе почти достигла политической зрелости, обрела качества не ущербного революционного конвента, а именно парламента.
Быстро, талантливо осваивали русские люди инструментарий парламентаризма. Того же Шульгина журналисты поначалу описывали так: «Испитое лицо, тусклые глазенки, плохо сшитый сюртук». Но прошла всего пара месяцев, и у борзописцев он превратился в «очковую змею, хитро поблескивающую очками херувима», стал «альфонсообразным», приобрел весьма заметный политический лоск.
Были в той Думе и знаменитые скандалисты. Крайне правый Пуришкевич непрерывно оскорблял левых и либералов. Когда те пришли 1 мая с красными гвоздиками, вставил себе такую же, но не в петличку, а в известный разрез брюк. Председательствующий постоянно лишал его слова и приказывал вывести из зала.
В принципе через подобные стычки и выходки и формируется постепенно новая политическая среда. Однако без заботливого садовника, убитого в сентябре 1911 года в Киеве, все эти ростки, обещавшие развиться в ценные политические культуры, превращались в сорняки, если не в цветы зла.
Русские думцы испытали на себе метаморфозы, свойственные любому сообществу парламентариев — от талантливых самородков до олигархии, озабоченной сохранением статуса и удовлетворением собственных амбиций. Этот путь, повторимся, они проделали после Столыпина, не встречая в правительстве ни достойного наставника, ни могучего оппонента. Вошли во вкус какой-никакой власти. И в конце концов повели подкоп под монархию, убеждая себя в том, что борются с некомпетентностью и отдельными коррумпированными чиновниками.
Одиозной в истории российского парламентаризма фигурой навсегда остался Павел Николаевич Милюков (1859-1943), лидер либеральной партии «кадетов» («Партии народной свободы»), один из вождей думской оппозиции самодержавию. В мятежные 1905-1907 годы милюковская партия непрерывно атаковала правительство, подстрекала к гражданскому неповиновению, отказывалась осудить террор революционеров. По сути, именно кадеты сделали неконструктивной работу Первой и Второй Государственных дум.
В 1908 году лидер кадетов совершил вояж в США по приглашению американской неправительственной организации «Гражданский форум» и выступил с лекциями о политическом положении в России в нью-йоркском Карнеги-холле и в Вашингтоне перед членами правительства и Конгресса США. В этих выступлениях он атаковал государственную власть России, обвинял её не в чем ином как организации еврейских погромов, обвинял правительство в том, что это оно… виновато в революционном терроре. Свою партию Милюков представлял американцам как центристскую силу, борющуюся за подлинную демократию.
В Америке «демократа» встретили с восторгом, президент Теодор Рузвельт намеревался организовать в его честь прием в Белом Доме, предотвращенный лишь протестом российского посла, указавшего на то, что немыслимо так принимать лидера партии, не осудившей терроризм.
Совсем другой была реакция в России. «О чем докладывал г. Милюков Вашингтонскому правительству», — сообщала газета «Колокол». Говорилось о «поездке Милюкова в Америку с доносом на Россию американским друзьям», политик воспринимался критиками как «позоривший за рубежом Россию, разыгрывавший, будучи членом Государственной думы, гастролера, скомороха в Нью-Йорке, перед собранием людей заведомо враждебных России». «Неужели в Государственной думе нашей, если она хоть сколько-нибудь государственна, не найдется горсти патриотов, чтобы высказать г. Милюкову негодование за его предательскую, оскорбительную для России поездку в Америку?» — возмущался публицист М.О. Меньшиков.
Сам Милюков позднее вспоминал о настоящей обструкции, которой подвергли его коллеги-депутаты после возвращения из-за океана: «Очевидно, самый факт моей поездки рассматривался, как какая-то измена родине, и демонстрация была подготовлена заранее к моему первому по приезде выступлению на трибуне. Когда я приготовился говорить, члены большинства снялись с своих мест и вышли из залы заседания. Должен признать, что мое первое впечатление было жуткое. Как никак, это же была Государственная дума, законное народное представительство».
Восемь лет спустя Милюков получил выигрышную возможность посчитаться, представ сам в ореоле «патриота» и обличителя «измены». 1 ноября 1916 года, будучи одним из лидеров нового думского большинства, «Прогрессивного блока», яростно атаковавшего правительство, Милюков произнес провокационную речь, в которой обвинял правительство в многочисленных военных неудачах и вкладывал своим слушателям (а главное — читателям этой речи, распространенной по всей стране), что причиной этих неудач является измена, коренящаяся в верхушке правительства и у самого трона. «Глупость или измена?» — риторически повторял Милюков, украшая этим рефреном бездоказательные обвинения в адрес премьера Штюрмера, не угодившего англо-американским и французским союзникам твердой защитой внешнеполитических притязаний России на послевоенное мироустройство.
Риторика Милюкова нанесла роковой удар не только русской монархии, она подорвала веру офицеров, работников тыла, мало того — солдат в то, что Россия может одержать победу в войне, сохраняя текущий государственный строй, посеяла уверенность в том, что во Дворце притаилась измена. Подтолкнула страну к революционному коллапсу, который не ограничился свержением монархии, а привел к полному упразднению государственности и кровавой революционной смуте. Эта смута практически сразу политически уничтожила самого Милюкова, пробывшего министром иностранных дел лишь два месяца. Никаких выгод от нанесенного им удара русской монархии Павел Николаевич не получил. Зато в выигрыше, как тогда казалось, была Великобритания, с послом которой Джорджем Бьюкененом Милюков поддерживал теснейшие контакты все предреволюционные годы. Историки так до конца и не пришли к однозначному приговору — что же собой представляла деятельность Милюкова — глупость или измену?