И если отдельные, единичные офицеры, вступающие в красные ряды по особым соображениям, которых мы здесь не касаемся, и там творят великое русское дело, то вся масса ленинских офицеров не во имя родины и патриотизма, не в защиту неделимой России пошла туда, а из эгоистических мотивов — сохранить свою жизнь и здоровье от гонений, в поисках, где безопасней и ради права на сытое и беззаботное, хорошо оплачиваемое житье.
Большевизм — это смертельный яд для всякого государственного организма и по отношению к комиссарии не остается никакой другой политики, кроме войны или отчуждения. И если они, ваши офицерские круги, г. Накатов, действительно патриоты, так пусть же свергнут и скорее большевистскую власть, установят как угодно правовой порядок и пусть тогда спрашивают: «како веруеши».
Но совсем уже странно сравнение офицеров, идущих под интернациональным красным флагом, с добровольцами, осененными трехцветным знаменем «всея Руси», которое так дорого нам. Кроме этого знамени, у нас не осталось ничего, даже клочка своей земли для наших могил, но тем сильнее наша любовь к нему, тем непреклоннее воля в борьбе. Большевизм лишил нас отечества, народной гордости, и мы объявили ему за то беспощадную борьбу на смерть, а не на жизнь. И пока мы не свергнем власти комиссаров, мы не вложим своего меча в ножны; и если не казачьи шашки скрестятся с красноармейскими, то уж во всяком случае, скрестятся с их штыками наши добровольческие штыки; но никогда и никогда не назовем мы большевистское оружие «братским».
Мне хотелось бы, чтобы все ясно поняли мою мысль: пока царствуют комиссары, — нет и не может быть России, и только когда рухнет большевизм, мы можем начать новую жизнь, возродить свое отечество. Это наш символ веры.
Не мщение, а государственная необходимость ведет нас по пути борьбы; мы знаем меру ответственности, и если вождям и деятелям большевизма нет ни прощенья, ни пощады, то рядовым борцам, отрекшимся во имя родины от прежних преступных заблуждений, мы найдем место в наших рядах. Пусть забудут они свой мелкий эгоизм, подчинять свои классовые интересы патриотизму, и мы сумеем тогда забыть, как бы то ни было трудно, все перенесенные оскорбления и все испытанные мучения…
Через гибель большевизма к возрождению России — вот наш единственный путь, и с него мы не свернем. Кто поддерживает комиссарскую «армию», тот не защищает, а губит Россию, тот враг нам, враг до конца.
Бесполезны здесь лукавые изъяснения — они не обманут никого».
Основу идеологии красных составлял антипатриотизм, пролетарский интернационализм, основу идеологии белых — патриотизм. И в этом смысле нельзя, глядя из сегодняшнего дня, сказать, что у каждого была «своя правда».
Чтобы страна и народ выжили, нужно, чтобы классовая правда была подчинена правде национальной. Совсем скоро это признали и большевики, и заговорили о патриотизме и даже повесили одного из вождей белых — генерала Краснова в 1945 за то, что он патриотизма не проявил и встал на сторону немцев (из-за пронемецкости Краснова у Дроздовского вышел с ним конфликт еще в апреле 1918). Так что правда и добродетель тут была все-таки одна, — правда и добродетель жертвенной любви к России. Этого свойства Михаилу Гордеевичу Дроздовскому было не занимать.
И тем обидней, что столетие его кончины оказалось вообще незамеченным обществом. Ему нет памятников, не было ни мемориальных мероприятий, ни заметного числа статей в прессе. У нас полно памятников Чапаеву, Фрунзе, Дзержинскому, многим другим, иногда прямо-таки анекдотичным персонажам с красной стороны. Но на Дроздовского почему-то даже за 25 лет без коммунизма меди не нашлось. Между тем, люди с пламенным патриотическим сердцем, способные на решительные действия «вопреки всему», каковым был генерал Дроздовский, нужны России в любые времена.
АДМИРАЛ КОЛЧАК
Имя и память выдающегося полярного исследователя, флотоводца и верховного правителя России в 1918-1920 годах попали в ту же ловушку, что и память царственных мучеников, злодейски убитых в Екатеринбурге. Колчак никогда не был осужден — ни легитимным судом России, ни даже советским судом. Решение предать его смерти принял «Иркутский военно-революционный комитет», то есть группа самозванцев, не имевшая никакого юридического статуса даже в рамках конституции РСФСР, принятой большевиками в 1918 году. Не было комедии суда, наподобие той, какую разыграли полутора годами позднее в отношении барона Унгерна, Колчаку не был зачитан приговор, которого и не было. Его вместе с премьером В.Н. Пепеляевым просто убили на берегу Ангары и сбросили тела под лед.
Колчак, строго говоря, и не мог быть расстрелян официально, по советскому закону, так как на тот момент в Советской республике была официально отменена смертная казнь. По этой причине Ленин отдал приказ Склянскому об убийстве Колчака, которое надлежало свалить на никому не подчиняющиеся местные власти.
«Пошлите Смирнову (РВС-5) шифровку: (шифром). Не распространяйте никаких вестей о Колчаке, не печатайте ровно ничего, а после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснениями, что местные власти до нашего прихода поступили так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске. Ленин. Подпись тоже шифром. Беретесь ли сделать архинадежно?» (РГАСПИ (Российский государственный архив социально-политической истории). Ф. 2. Оп. 1. Д. 24362. Л. 1) .
Реввоенсовет 5-й армии направил Иркутскому ревкому телеграмму: «Ввиду движения каппелевских отрядов на Иркутск и неустойчивого положения советской власти в Иркутске настоящим приказываю вам: находящихся в заключении у вас адмирала Колчака и председателя Совета министров Пепеляева с получением сего немедленно расстрелять. Об исполнении доложить».
Ленин предпочел свалить убийство официального главы Российского государства, признанного де-юре Королевством Сербов, Хорватов и Словенцев и де-факто всеми бывшими союзниками России в Первой мировой войне и рядом других стран, на криминальную группу самозванцев именуемую «Иркутским ВРК», лишь бы у этой расправы не было никаких юридических концов и всё вышло «архинадежно».
Иными словами, со стороны самого большевистского руководства дело выступало именно в качестве «архинадежного» убийства руками третьих лиц, без всяких признаков законности. Председатель совнаркома относился к вопросу вполне цинично.
Это должно было бы означать, что по закону Российской Федерации Колчак должен числиться убитым. В отношении его смерти, так же как в отношении смерти царской семьи и убитых с нею лиц должно быть начато расследование об убийстве, установлена группа лиц, к нему причастных, и вынесена правовая оценка. Собственно, это единственный законный способ исследования данного вопроса.
Однако вместо этого российское правосудие идет по другому пути. Под давлением лоббистских групп коммунистических активистов оно начало «отказывать в реабилитации» А.В. Колчаку, который в ней с юридической стороны не нуждается. Мало того, российские по форме и коммунистические по содержанию суды начали выносить антиправовые решения о мнимой виновности Колчака в репрессиях. А потому другие суды, как Смоленский суд в Санкт-Петербурге, начали выносить другие антиправовые решения, постановляя убрать мемориальную доску в честь выдающегося полярника, именно на основании его «нереабилитированности». И на том же основании дело об убийстве Колчака попало в категорию дел «не реабилитированных жертв политических репрессий», доступ к которым исследователям закрыт.
Эта абсурдная и антиправовая коллизия может быть устранена только одним способом. Необходимо, чтобы Следственный Комитет возбудил дело об убийстве А.В. Колчака, установил обстоятельства и круг причастных к преступлению, и закрыл на этом вопрос, поскольку привлечь виновных к уголовной ответственности, увы, невозможно. Но возможно дать убийству надлежащую правовую оценку — Колчак не был убит в ходе боевых действий, не был репрессирован даже по советскому закону, единственный вопрос который следовало бы выяснить, идет речь просто об убийстве, совершенном группой лиц по предварительному сговору, или же об убийстве военнопленного (то есть довольно тяжелом военном преступлении).
При этом никакие политические оценки Колчака ни за, ни против, в контексте данной процедуры привлекаться или выноситься не должны. Их следует оставить общественному мнению и свободной дискуссии в СМИ, общественных движениях, законодательных собраниях и т.д. Попытки наследников Ленина навязать всему российскому обществу негативную оценку Колчака только потому, что эта оценка была прописана в учебниках, по которым училось старшее поколение, совершенно недопустимы.
Особенно цинично в данном контексте звучат попытки необольшевиков указывать на «белый террор», в котором, якобы, был виновен Колчак, как на причину его посмертной политической диффамации. Даже некоторые российские суды в этом контексте постановляли, что памятники могут сооружаться только людям с «безупречной репутацией» к каковым Колчак (в отличие, к примеру, от Дзержинского, не говоря уж о Ленине и Сталине) не относится.
Прежде всего, понятие «белого террора» является пропагандистской фикцией. Этим термином большевистская печать начала называть любые действия любых противников большевизма — будь то индивидуальные убийства, совершенные эсерами, массовые восстания против красной власти, репрессии в белом тылу и т.д. Эти действия не объединяет в «белый террор» ни субъект, ни объект, ни общая идеология. В то время как красный террор был вполне ясной и открыто провозглашаемой большевиками политикой, суть которой состояла в уничтожении «классового врага», тем или иным путем сопротивляющегося или могущего сопротивляться большевизму.
Посмотрим на толстую книгу Ильи Ратьковского «Хроника белого террора в России». В этом сочинении под «белый террор» подверстаны самые разнородные явления, не только боевые потери красных частей, но и, к примеру, преступления… германских войск, петлюровцев или деяния белорусского сепаратиста Булак-Балаховича, прославившегося, в числе прочего, «арестом Юденича».