Особенно ярко последняя черта выразилась в период Смутного времени.
«В то время на Москве русские люди возрадовались и стали меж себя говорить, как бы во всей земле всем людям соединитись и стати против литовских людей, чтобы литовские люди из всее земли Московские вышли все до одново», – писали в 1611 году из осажденного Смоленска.
А Хронограф 1617 года показывает восстановление единства нации с избранием Романовых. Хронограф: «От предела российской земли и до её окраин народ православный, малые люди и великие, богатые и нищие, старые и юные обогатились богатым разумом, от всем дающего жизнь и светом добромысленного согласия все озарились. Хотя и из разных мест были люди, но в один голос говорили, и хотя несогласны были удаленностью житья, но собрались на единый совет как равные».
К сожалению, развитие России к концу XVII века столкнулось со следующим печальным фактом. Доминирующей экономической и военно-технической силой на планете стала западная цивилизация, устроенная по определенным культурным образцам. Чтобы участвовать в жизни этой цивилизации на равных, требовалось принять её культурные правила. И Пётр Великий принял роковое для России решение – добиться «евроинтеграции» за счёт культурного раскола самой России.
Большинство русской нации было оставлено в прежнем состоянии, а значительная часть ещё и была погружена в бесправие ужесточившегося крепостничества, меньшинство было европеизировано и стало превращаться в обычную европейскую нацию, которая, однако, была сильна стоявшим за нею многомиллионным самобытным народом и огромными, почти бескрайними пространствами Империи, которая продолжала расширяться.
Однако расширение империи теперь не имело того органического характера, который носило в XVI–XVII веках – тогда рост Русского царства сопровождался принятием русского культурного стандарта в качестве высшего. Теперь русский стандарт был понижен в звании, высшим стал стандарт общеевропейский (по большому счёту – немецкий).
Разумеется, при таких условиях невозможно было убедить немцев в Прибалтике, поляков в отвоеванной Западной Руси, даже отторгнутых от Швеции финнов, принять русский стандарт, русифицироваться. Ведь русификация означала бы понижение в ранге. Требовалось создавать для инородцев всевозможные автономии и специальные статусы, причём за «европейцами» к особому статусу потянулись и прочие народы.
Ненормальность положения русских как культурных париев в собственной империи и опасность культурного раскола была осознана при императоре Николае I. Самодержец решительно потребовал русифицировать образование дворянства, добиваться «умственного слияния» с русскими высших классов окраин. Под эгидой графа Уварова начался процесс «русификации русских». Касался он, прежде всего, высших классов Империи, которые стремительно превратились в современную нацию с выраженным собственным самосознанием и гордостью, при этом часть этой нации, равнявшейся на славянофилов, ещё и видела идеал в «допетровском» укладе и сохранившем его народе.
К антирусским проявлениям инородческого начала русское общество стало нетерпимым во время польского мятежа в 1863 году, жёстко подавленного войсками под руководством выдающегося русского государственного деятеля Михаила Николаевича Муравьёва.
На попытки препятствовать русским осуществлять свои цели патриотическое сознание устами Достоевского отвечало так: «Хозяин земли русской — есть один лишь русский (великорус, малорус, белорус — это всё одно) — и так будет навсегда». Поводом для этого высказывания стали заявления, что России не следует сражаться с турками за свободу славян, так как это, якобы, может обидеть татар.
Русская монархия мыслилась русскими патриотами не как наднациональное, а как национальное и национализирующее всё население империи начало.
«Русский государь родился, вырос на русской земле, он приобрел все области с русскими людьми русским трудом и русской кровью. Курляндия, Имеретия, Алеутия и Курилия суть воскрылия его ризы, полы его одежды, а его душегрейка есть святая Русь. Видеть в государе не русского, а сборного человека из всех живущих в России национальностей, это есть такая нелепость, которую ни один настоящий русский человек слышать не может без всякого негодования», — подчеркивал в 1864 году историк-панславист Михаил Николаевич Погодин
К царствованию Александра III русские обладали уже столь высоким уровнем культурного развития и национального самосознания, что проведение политики массированной русификации под девизом «Россия для русских и по-русски» казалось чем-то само собой разумеющимся. Даже остзейские немцы, лютеране по вероисповеданию, превращались в пламенных русских патриотов. Всё больше носителей русского самосознания становилось даже среди поляков.
К сожалению, процесс интеграции между собой верхушечной «постпетровской нации», усвоившей передовой русский национализм, и, оставленной Петром за бортом, многомиллионной крестьянской нации продвигался недостаточно быстро. Виноваты тут были и лютейшая борьба интеллигенции против самодержавия, и ошибки самого правительства, в том числе и объясняемые патриотическим прекраснодушием.
В отсталости крестьянина, в архаичности общины многие чиновники, в частности знаменитый Константин Петрович Победоносцев, видели не угрозу, а «истинную русскость», которая делает мужика природным монархистом и патриотом, поэтому вместо того, чтобы быстрыми образовательными реформами привести основную массу граждан России к национальному самосознанию «верхушечной» нации, а экономическими реформами – к самоощущению собственников, и общину и недообразованность слишком долго консервировали.
Однако процесс интеграции двух русских наций в одну тем не менее шел. Его подхлестнула начатая в 1891 году царская индустриализация, строившаяся на философии национальной политической экономии. Нация должна была стать единым хозяйственным, культурным и политическим организмом. И этот стапятидесятимиллионный организм культуры Пушкина, Достоевского и Чайковского, просто ассимилировал бы без остатка прочие нации империи, оставив им память о своём наследии, но покончив с любыми призраками сепаратизма.
Глашатаем именно такой национальной программы был П.А. Столыпин. Крестьянин-собственник, ведущий своё хозяйство и заселяющий Сибирь, должен был стать экономической опорой стремительно развивающейся промышленности и носителем национального патриотического самосознания. К прочим же народам Столыпин обращался с призывом: «Признайте, что высшее благо – это быть русским гражданином, носите это звание так же высоко, как носили его когда-то римские граждане».
Принимая закон о земствах в Западном крае, закреплявший приоритет русских, Столыпин подчеркивал: «В этом законе проводится принцип не утеснения, не угнетения нерусских народностей, а охранения прав коренного русского населения, которому государство изменить не может, потому что оно никогда не изменяло государству и в тяжелые исторические времена всегда стояло на западной границе на страже русских государственных начал».
Но нарастали и силы, противостоявшие этому ходу истории. Против русской национальной монархии сплотились все элементы, отрицавшие необходимость формирования единой нации – польские и финские сепаратисты, закавказские сепаратисты, еврейские сионисты и «бундовцы», сторонники украинизации Малороссии. И в самой России и особенно активно врагами за её пределами придумывались всевозможные проекты, возбуждавшие сепаратизм у народов Поволжья и Средней Азии.
Силы смуты искусно использовали объективно имевшиеся противоречия в русском обществе – между крестьянами и помещиками, между промышленниками и рабочими, между интеллигенцией и правительством. Однако глубинное разделение проходило между «великорусскими шовинистами» (которых с началом войны было немало даже в революционных партиях) и «подлинными интернационалистами», выступавшими за разрушение империи, за дерусификацию окраин, отрицавшими патриотизм как таковой.
Представителям же «верхушечной нации» внушалось, что она может обойтись без русской монархии; что она созрела, чтобы управлять Россией самостоятельно, без могучей соединяющей силы в лице Государя. Именно эта ошибка столичных элит и стала причиной верхушечного февральского переворота (а без верхушечного переворота никакой народной антимонархической революции попросту не было бы, она была бы подавлена гораздо быстрее, чем революция 1905 года). Этот переворот в короткий срок показал, что его устроители ничем управлять не могут – были запущены грандиозные центробежные процессы в Империи, которые оседлала самая радикально антипатриотическая, самая свободная от русского чувства сила. О феврале 1917-го мы уже с вами говорили, а о пути вниз от февраля к октябрю – надеюсь, ещё поговорим.
Именно стопроцентный национальный нигилизм делал большевиков безупречной машиной для достижения власти. Он позволил Ленину заключить соглашение с военным противником – Германией – и получить его всестороннюю поддержку. Он позволил вождю большевиков исчерпывающе полно опираться на силы сепаратистской Финляндии, непосредственно соседствовавшей с Петроградом. Во внутриполитических маневрах у Ленина не было ограничения в виде опасения ухудшить положение на фронте, поскольку этого он и желал. Усиленная агитация среди солдат, желавших дезертировать с фронта, создала ударный кулак большевизма для переворота и ослабила силы порядка.
Успех большевиков в 1917 году был успехом всех, не желавших русифицироваться, сил в Российской Империи, воспользовавшихся моментом слабости и сконфуженности русских, основная масса которых уже была втянута в политический процесс, но попросту не успела обрести стойкое национальное самосознание.
Одним из первых документов советской власти стала «Декларация прав народов России», где провозглашалось «Право народов России на свободное самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельного государства». Почти сразу же большевики признали независимость Финляндии (Ленин расплачивался за помощь) и Польши. Причём очень важно помнить, что никакой «независимой Польши» в этот момент не существовало. Польша была оккупирована Германией и именно права оккупационного правительства и признали большевики.