...В середине июля мне поступило из «Известий» распоряжение покинуть осажденный Бейрут, выбраться из кольца окружения агрессоров и обосноваться временно в Дамаске. Я получил возможность побывать в долине Бекаа, где сирийские войска, отряды палестинцев и ливанских патриотов остановили наступление агрессоров и сковали их значительные силы. Близко познакомился также с отрядами ПДС, действующими на оккупированной израильтянами ливанской территории. По вполне понятным причинам я не могу, не имею права рассказывать обо всем, чему был свидетелем в долине Бекаа и в горах Ливана. То, о чем можно рассказать, не рискуя поставить под удар бойцов-партизан, и составит вторую часть этой книги.
Часть II. По ту сторону фронта
Свидетельствует доктор Саламе
21.7.82.
Узнав, что приехал советский журналист, все свободные от работы врачи-палестинцы собрались в единственной небольшой комнате, которая служила им и канцелярией, и местом отдыха. Было утро, раненым бойцам, доставленным ночью из оккупированных израильскими агрессорами районов Южного Ливана, уже была оказана вся необходимая помощь, и теперь можно было немного отдохнуть за чашечкой кофе.
— Вы спрашиваете, есть ли среди нас кто-ни-будь, «то был на оккупированной территории Ливана?— продолжил разговор со мною старший из врачей, выпускник 1-го Ленинградского медицинского института.— Да вот хотя бы доктор Мудваффак Саламе. Он из Ирака, работал по линии Красного Полумесяца в городском госпитале в Сайде, был схвачен израильтянами, чудом вырвался от них, теперь работает с нами.
Доктор Саламе, невысокий плотный человек с лицом очень бледным, словно окаменевшим, чуть заметно кивнул при упоминании своего имени. Точно так же кивнул он, когда я попросил его рассказать о пережитом за те две недели, которые он находился в руках сионистских палачей. И несмотря на то, что коллеги-палестинцы наверняка уже знают его трагическую историю, они слушали рассказ в напряженной тишине.
— Я работал в городском госпитале Сайды уже почти полтора года,— рассказывал доктор Саламе глухим ровным голосом, и чувствовалось, что он громадным усилием воли подавляет свое волнение.— С первых же дней агрессии мне, как и другим врачам — ливанцам, палестинцам, а также врачам-добровольцам из Дании, Финляндии, Норвегии,— пришлось работать круглосуточно. К нам непрерывно поступали раненые — и бойцы и гражданские лица: старики, женщины, дети. Госпиталь был переполнен, не хватало запасов крови, медикаментов, но мы старались делать все, что могли. Потом враг начал штурмовать город. Севернее и южнее Сайды израильтянам после многократных попыток все же удалось высадить десанты, но бои за город велись еще несколько дней. Потом захватчики начали то, что они назвали «чисткой» Сайды. Они врывались в уцелевшие дома и выгоняли всех, кого там находили, на улицы. Затем гнали к морю — на узкую полоску побережья, где в конце концов скопились десятки тысяч людей. Наш госпиталь был окружен израильскими танками, в него ворвались захватчики. Всех врачей, весь персонал госпиталя они выгнали наружу, а затем стали хватать раненых — тех, кто, по их мнению, принимал участие в боях. Я сам видел, как одного раненого, закованного в гипс, они выбросили из госпиталя и принялись избивать, а когда он потерял сознание, бросили на самый солнцепек. Всех нас, и раненых, «отобранных» таким образом, и врачей, отвезли во двор католической школы, который был превращен в центр «первой фильтрации». Всем нам связали руки за спиною, завязали глаза, приказали лечь на землю и не шевелиться. Того, кто осмелился пошевелиться, тут же избивали деревянными молотками специальные палачи-надсмотрщики. Так продолжалось 4 дня. Нам не давали ни пищи, ни воды. Днем палило солнце, ночью мы страдали от холода. Я слышал стоны умирающих раненых. Уже на третий день я потерял сознание и очнулся от того, что плеснули в лицо водой. Мне удалось проглотить несколько капель. К концу четвертого дня от избиений и пыток умерли 7 раненых. Время от времени появлялись люди в масках, сопровождавшие израильских палачей. Они вглядывались в наши лица. По их знаку палачи хватали то одного, то другого и уволакивали. Больше этих товарищей мы не видели. Типы в масках были предатели или агенты сионистов, жившие среди нас еще до вторжения и специально собиравшие сведения — кто есть кто.
На четвертый день палачи развязали детей, которые тоже находились в этом концлагере, и приказали раздать нам по куску лепешки (величиной с ладонь) и консервной банке воды. А товарищей наших все уводили и уводили. Наконец, наступила и моя очередь. Предатель в маске указал на меня палачам, меня схватили, бросили в машину и отвезли в другой «центр фильтрации» — на небольшой заводик по изготовлению ящиков для фруктов на южной окраине города. Нас было несколько человек, в том числе мой коллега — палестинский врач. Из машины нас выбросили под ноги израильским солдатам, которые навели на нас автоматы... Мы думали — это расстрел. И тут врач-палестинец бросился на одного из палачей с криком: «Да здравствует Палестина!» Его сейчас же сбили с ног и принялись зверски избивать, топтать ногами. Лицо его мгновенно стало похожим на кровавую маску. Затем один из палачей всадил ему в распухшую щеку штык. С потерявшего сознание палестинца эти звери сорвали одежду, а его самого прикрутили проволокой к железному столбу на самом солнцепеке, чтобы мухи облепили его раны... Это одна из пыток, «изобретенных» сионистами. От такой пытки на моих глазах умерла молодая палестинка. В ее ранах копошились черви, ели ее еще заживо.
И в этом «центре фильтрации» продолжались избиения и пыжи. Кормили раз в день — кусок лепешки, гнилой помидор или огурец. Воду давали раз-два в день, в зависимости от настроения палачей. Выстраивали в шеренгу и по одному подводили к резиновому шлангу. Глоток—и следует удар тюремщика... Следующий.
Через несколько дней нас выстроили и вывели к нам какого-то парня, который обратился к нам с речью. Он назвал себя сержантом-палестинцем, «раскаявшимся» и признавшимся, что он — член ООП. Теперь, говорил он, с ним прекрасно обращаются, хорошо кормят. Он призывал нас тоже «раскаяться» и «признаться». В противном случае, угрожал он, вас будут пытать так, что вам все равно придется «раскаяться».
Нам дали несколько часов «на размышление». Кое-кто не выдержал и сдался. Таких быстро увели, их было очень немного. Затем стали уводить других, «нераскаявшихся», небольшими группами. Мы их больше не видели, но слышали их страшные стоны и крики. На десятый день меня поволокли в небольшое помещение, перегороженное стеной из ящиков для фруктов. Оттуда, из-за ящиков, меня стали внимательно разглядывать два типа в масках. Они боялись, что даже в масках их могут узнать те, кого они предавали (уже потом я узнал, что несколько таких типов были действительно опознаны и убиты патриотами). Два израильских солдата, которые меня приволокли, поворачивали мою голову направо, налево, то опускали, то поднимали, чтобы предатели могли лучше рассмотреть. Наконец, я услышал за ящиками шепот: «Это врач из госпиталя Красного Полумесяца, он из Ирака».
Меня уволокли — ходить сам я почти уже не мог. Приволокли в другое помещение, где находились узники, руки которых были скручены уже не за спиной, а впереди. Это считалось у палачей «менее строгим режимом». Через несколько часов меня отвели к начальнику лагеря. Тот желтым фломастером начертил у меня на спине большой крест. Затем поставил мне на руку, пониже кисти, печать и выдал записку — «документ», своего рода «аусвайс», какие давали в свое время гитлеровские нацисты жителям оккупированных территорий... Солдаты выволокли меня и выбросили за ворота лагеря.
Доктор Саламе достает из бумажника сложенный вдвое листок. На листке — его фотография, печать, текст на иврите...
— На следующий день мне было приказано явиться к израильскому «следователю». Но мне удалось скрыться из Сайды и добраться до районов, где не было оккупантов.
— Покажите руку,— говорит один из врачей-палестинцев.
Доктор Саламе приподнимает правую руку — пальцы ее парализованы, так сильно была она стянута веревками палачей.
Уже потом его товарищи рассказывали о страшных следах побоев на его теле, о том, что палачи бросили его полуобнаженным под раскаленные лучи солнца, и весь торс его был обожжен, кожа висела клочьями, он чуть не умер от ожогов.
— Доктор Саламе спасся чудом, а сколько наших коллег, попавших в руки сионистских палачей, убито, зверски замучено, увезено в Израиль и брошено в лагеря смерти! — гневно-горестно говорил мне один из палестинских врачей. И называл имена этих коллег—многие, многие имена! Имена жертв террориста Бегина и его сподручных, так любящих разглагольствовать о том, что они «защищают» на Ближнем Востоке «цивилизацию»!
Ливан, долина Бекаа, Нский госпиталь.
Игрушки смерти
22.7.82
Эту восьмилетнюю палестинскую девочку зовут Роза. Она лежит, закованная в гипс, в палате госпиталя «Яффа» в Дамаске, куда ее доставили из ливанской долины Бекаа. Госпиталь принадлежит ассоциации палестинского Красного Полумесяца и является в эти дни головным медицинским учреждением Палестинского движения сопротивления в Сирии. Сюда, в «Яффу», день и ночь доставляются тяжелораненые — бойцы и гражданские лица, палестинцы и ливанцы, мужчины, женщины, дети.
Доктор Юсеф, хирург, оперировавший Розу и спасший ей жизнь, осторожно присаживается на край койки, на которой лежит девочка.
— Как ты себя чувствуешь, Роза? — ласково спрашивает он.
Лицо девочки, все в шрамах, в ожогах, безучастно, неподвижно. Лишь бледные губы чуть шевелятся, а взгляд устремлен в пустоту.
— Хорошо,— читает по ее губам доктор и также ласково продолжает: — Вот и отлично! Скоро ты поправишься, снова будешь бегать, играть...
Она делает чуть заметное отрицательное движение головой.
— Нет? — ласково удивляется доктор.
Губы Розы опять шевелятся.