чтобы перехватить возвращающиеся в Ораниенбаум Ил-2. Мы встретили их, как и рассчитывали, между Сескаром и Шепелевским маяком. Однако выяснилось, что чуть выше штурмовиков летят 5 истребителей прикрытия.
Я приказал двум своим товарищам атаковать идущие на малой высоте Ил-2, тогда как я сам займусь истребителями. Все 1500 лошадей моего мотора дружно рванули вперед и быстро вынесли меня на ту же высоту, на которой держались советские истребители. Однако, похоже, они не собирались драться, потому что дружно наклонили носы и перешли в пике, бросив штурмовики на произвол судьбы.
«Илы» уже находились совсем рядом с берегом, когда я на большой скорости проскочил мимо своих пилотов, еще не успевших атаковать русских. Они хотели сначала убедиться, что мне не нужна помощь в бою против истребителей.
Мой самолет, ревя мотором, обрушился на штурмовики, но я зашел на них в слишком крутом пике и со слишком большой скоростью, поэтому не успел обстрелять цели. В результате я сначала повернул на 90 градусов, а потом развернулся и на 180°. После этого я оказался на одной высоте со штурмовиками прямо сбоку от них. Взяв на прицел головной самолет, я заложил вираж и взял нужное упреждение. Я позволил цели исчезнуть у меня под капотом, прежде чем нажал гашетку. Сначала я дал короткую очередь, а потом заложил крутой вираж и повернул в сторону моря, потому что русские зенитки начали стрелять по мне. Моя цель рухнула на землю, и я увидел горящие обломки на морском берегу. Победа обошлась мне дешево, так как я не выпустил и 10 снарядов из пушки.
Валли и Лённфорс продолжили атаку своих целей, но тоже отвернули в сторону от берега, когда зенитки обстреляли их. Было бы крайне неприятно возвращаться домой над ледяным морем на поврежденном самолете. Даже когда машина полностью исправна, во время такого полета ты с волнением прислушиваешься к звуку мотора и невольно нервничаешь. Однако все подобные мысли улетают прочь, как только ты заметишь в небе вражеские самолеты. Тогда единственное, о чем ты думаешь, - это как побыстрее сбить противника и «окрестить» его в морской воде.
1944 год
1944 год начался для меня с отдыха. Может быть, я действительно нуждался в нем, хотя и сам этого не понимал. Судьи военно-полевого суда это знали лучше.
Предыстория всего этого была следующей.
Наша эскадрилья, временно потерявшая одно звено, отправила связной самолет, чтобы доставить на аэродром пайки. Пока пилот этого самолета мастер-летчик Ятти Лехтоваара наслаждался кофейком, я вместе с механиком по приказу командира звена поднял этот маленький самолет в воздух, чтобы поставить на другом конце летного поля для заправки, так как на месте начальной стоянки имелось только низкооктановое топливо.
Когда самолет заправили, я перелетел на старое место, и, как наивно подумал, на этом все закончилось. Как бы не так.
Командир эскадрильи, базировавшейся рядом с нами, решил, что это были не деловые перелеты, а запрещенное воздушное шоу и вообще нарушение правил полетов. Он подал официальный рапорт по этому поводу. По правде сказать, я действительно летел не слишком прямо и не слишком ровно, но не придавал этому никакого значения. Но в результате меня вызвали на допрос.
Мой командир звена, который отдал приказ и который отвечал за все, не имел ко мне никаких претензий. То же самое говорили все, кто видел инцидент собственными глазами. Однако было устроено заседание военно-полевого суда. Мне было разрешено явиться туда без конвоя, что было выражением полного доверия ко мне. Но в результате весь процесс превращался в фарс.
Из летчиков в составе суда присутствовал начальник штаба авиакрыла, который потребовал наказать меня за нарушение правил проведения полетов. Главный обвинитель лейтенант Коскинен занял нейтральную позицию.
Я резко возражал против обвинения и представил письменные показания свидетелей происшествия, оправдывавшие меня. После десяти минут ожидания я услышал вердикт: виновен. Приговор: 30 дней карцера. Причина: нарушение правил проведения полетов вследствие неправильного истолкования приказа старшего офицера.
Мой командир не согласился с приговором, и я был готов подать апелляцию в вышестоящий суд. Но затем я отказался, когда выяснилось, что именно меня ждет.
Итак, я остался заключенным на авиабазе Иммола. Я жил в прекрасной гостевой комнатке штаба, и единственным напоминанием о приговоре оставался «часовой». Я сообщил коменданту базы, что часовой при сложившихся обстоятельствах может ни на что не обращать внимания. На это комендант ответил, что у него в запасе достаточно отпускных свидетельств и железнодорожных билетов на случай, если мне надоест торчать здесь.
Сотни километров, которые я пробежал на лыжах за эти прекрасные зимние дни, помогали мне сохранить физическую форму и нагулять отличный аппетит. Поэтому после месяца отдыха я вернулся к полетам в лучшем состоянии, чем раньше. Поэтому полеты над Карельским перешейком проходили очень легко. В общем, вынужденный отдых пришелся весьма кстати.
Советский Союз пытался вынудить Финляндию выйти из войны, и для этого на аэродромы вокруг Ленинграда была переброшена дивизия стратегической авиации. Она должна была начать ночные налеты на Хельсинки и таким образом сломить нашу волю к сопротивлению.
Первые сообщения о том, что будет использована эта стратегия, мы получили от пленных, попавших к нам из-за ошибки штурмана транспортного самолета, который неожиданно совершил посадку у нас на аэродроме.
Все наши истребители находились на вылете, когда этот «Дуглас» DC-3 неожиданно показался над нашим летным полем, выпустил шасси и начал заходить на посадку. В этот момент наши зенитные батареи открыли огонь, и пилот транспортника сообразил, что он залез в чужую кухню. Он убрал колеса, дал полный газ и попытался удрать куда-нибудь, где хозяева будут более приветливы.
Однако же пара «Брюстеров» оказалась дома, и лейтенант Уркки Сарьямо погнался за визитером. Он перехватил противника и повредил ему моторы, в результате чего «Дуглас» был вынужден садиться прямо у нас на аэродроме.
Несколько русских были убиты при задержании, но остальные попали в плен. Большинство личного состава, который перевозил DC-3, были техниками как раз той авиадивизии, переброшенной под Ленинград.
После нескольких налетов на Хельсинки наше командование решило постараться помешать противнику. Три наших бомбардировочных эскадрильи были приведены в состояние повышенной готовности, и однажды ночью, когда противник поднял свои бомбардировщики в воздух, взлетели и наши самолеты. Однако на сей раз советские самолеты атаковали Таллин и налет вызвал большие разрушения. Но когда вражеские самолеты возвращались на базу вдоль берега Финского залива, наши бомбардировщики незаметно пристроились к ним.
Русские в ходе этой операции использовали три авиабазы: Горская, Левашово, Касимово, которые находились ближе всего к линии фронта. Когда их бомбардировщики начали заходить на посадку, на базах включили огни.
Вот тогда настал черед наших бомбардировщиков! Каждая база была атакована отдельной эскадрильей, и бомбы посыпались на садящиеся русские самолеты. Это стало совершенной неожиданностью.
Наше командование скрытно подтянуло тяжелую артиллерию к линии фронта, и на рассвете она обрушила 1400 фугасных снарядов на эти базы. Когда прогремел последний взрыв, я находился в воздухе вместе с Ёссе Лённфорссом над аэродромом в Горской. Я отметил на карте положение бомбовых и снарядных воронок. Это пришлось проделать и над Левашово и Касимово. Затем мы спешно отправились в Суулаярви, где передали информацию артиллеристам, которые сразу отправили новые посылки по правильным адресам.
Когда мы снова появились над вражескими аэродромами, то увидели, что результаты обстрела были достаточно хорошими, финских артиллеристов хвалили совсем не зря. Кроме разрушенных построек, мы увидели, что артогнем было уничтожено несколько десятков бомбардировщиков.
Уцелевшие стратегические бомбардировщики были поспешно переведены на аэродромы поближе к Ладоге, где мы их и обнаружили во время разведывательного полета. На следующую ночь наши бомбардировщики также посетили эти базы. Утром мы прилетели проверить результаты и убедились, что летные полосы больше напоминают картофельное поле, чем аэродром.
После этого остатки дивизии стратегических бомбардировщиков были размещены на аэродромах вдоль Невы за пределами нашей досягаемости. Налеты на Хельсинки прекратились.
Когда весной погода вновь стала хорошей, вражеская авиация резко активизировала свои действия. Это означало, что и нам пришлось много работать. 6 марта, в день рождения наших ВВС, мы получили сообщение, что 16 Пе-2 летят на восток от Суурсаари. Началось обычное состязание между временем и расстоянием. В этом конкретном случае мы победили и встретили их в нужном месте.
Пилоты наших «Брюстеров» уже завязали бой с истребителями охранения, поэтому я избрал в качестве цели бомбардировщики. Я передал ведомым, что собираюсь проскочить под вражескими истребителями и атаковать бомбардировщики.
Я помнил, что очень важно экономить боеприпасы, так как перед нами находилось слишком много целей. Постепенно сгущались сумерки, и очереди вражеских бортстрелков были хорошо видны. Они походили на стаю рассерженных светлячков. Светлячки выглядели совершенно безобидно, но если они попадали в цель, то сразу превращались в ядовитых шершней!
Я обстрелял бортстрелка бомбардировщика на правом фланге вражеского строя с расстояния 150 метров. Он открыл точный ответный огонь. Поэтому я был страшно удивлен, когда почти сразу бомбардировщик вспыхнул и рухнул вниз, разбившись на льду. После него остались лишь разбросанные пылающие обломки.
Я повернул на следующий бомбардировщик, который попытался поскорее оторваться от меня. Я никак не мог понять, куда делись остальные наши «Мессершмитты», так как они не последовали за мной. Мне казалось, что фейерверк, который я устроил, обязательно привлечет вражеские истребители и они обязательно меня атакуют. Поэтому я начал лихорадочно крутить головой.