Я почувствовала, как меня сжали так, что перехватило дыханье и стали целовать, как в последний раз. Я вцепилась в его одежду, чувствуя, как поцелуй не дает мне даже вздохнуть. От такого поцелуя дрогнет даже каменное сердце. Дрогнет и забьется, в сладком предвкушении…
— Сдавайся мне, — прошептал Эзра, а я понимала, что руки поднимать вверх, демонстрируя жест доброй воли, вовсе необязательно, тем более, что сейчас мои пальчики собрались в смелый партизанский отряд, а губы усыпляют бдительность. «Дело сделано! Дальше не дотягиваемся!», — отрапортовали они, а я нежно поцеловала кончик чужого носа и вопросительно приподняла брови.
— И как это называется? — удивился шепот, глядя на последнюю оставшуюся застежку. «Рады стараться!», — отрапортовали пальцы, и тут же принялись втираться в доверие, гладя красивые, рельефные плечи.
— Нежным словом «диверсия», — прошептала я, снова целуя его в нос. — На войне как на войне! А что поделать?
— То есть так, да? А ты не боишься ответных шагов? Не думаешь о том, что я это просто так не оставлю? Или надеешься, что это сойдет тебе с рук? — улыбнулся Эзра, а мои пальцы настороженно застыли. — Ты уверена, что это пройдет для тебя безнаказанно?
Я скромно пожала плечами, пробираясь к последней застежке. Богиня любви тоже не любит проигрывать. В любви не бывает победителей и побежденных. А кто считают по-другому — ничья и ничей.
Сразу пять застежек внезапно расстегнулись на моем корсете.
— Так нечестно, — усмехнулась я, чувствуя, как поцелуи стали все страстней и слаще. Мою грудь терзали и нежили жадные пальцы, а вместо поцелуя я иногда чувствовала волнительные укусы.
— Просто ты не ответила на сразу пять вопросов, — прошептали мне, едва ли не срывая с меня корсет. Мои мысленные подсчеты количества оставшихся попыток никак не сходились с видимым результатом. Последняя застежка удерживала платье, а корсет был уже вывернут наизнанку.
— Моя очередь, — прошептала я, чувствуя головокружение от успеха. Я приблизилась к приоткрытым и сладким губам, словно хочу поцеловать их всей нежностью, а потом мягко оттолкнула их обладателя на спинку кресла, даря страстный поцелуй-укус. — Что мне полагается за победу?
— Проси все, что угодно, — прошептали мне, а я с радостью расстегнула последнюю застежку и увидела, как он снимает с себя камзол. — Теперь моя очередь…
— Какая очередь? Я победила! — усмехнулась я, гладя и целуя его обнаженную грудь. Его рука повторяла изгибы моего тела. В тишине отчетливо было слышно, как участилось его дыхание, в тот момент, когда он скользил рукой по моему животу, а потом схватил последнюю застежку.
Он взял мою руку и повел ею вниз. Я опустила глаза, слыша легкую усмешку. На его штанах была точно такая же застежка. И вот верь после этого в честную игру!
— Как ты хочешь? Нежно или … — послышался вопрос, от которого вздрогнуло сердце. Я задыхалась, облизывая пересохшие губы, мысленно представляя все варианты, а с меня уже сдирали платье, бросая его на пол…
— Я так долго хотел тебя…, - услышала я, чувствуя, как его руки держат меня за талию. — Девочка моя… Каждое мгновенье я представлял тебя, сидящую у меня на коленях, мысленно любовался тобой и готов был отдать все за одну ночь в твоих объятиях… Были моменты, когда я был готов умереть за один твой поцелуй… Это невыносимая пытка, даже для меня… Изо дня в день… Много лет подряд… Нет ничего страшнее мгновенья, когда сердце верит в чудо, рука открывает дверь, и ты понимаешь, что чуда не случилось…
Он задыхался и покрывал поцелуями мою шею и грудь, а рука прижимала меня к себе с такой силой, что моя жизнь едва ли не оборвалась на полувдохе.
— Не я тебя должен учить любви, девочка моя… Война — страшный учитель… — страстно прошептали мне, я чувствовала, как его рука нежно скользнула между моих ног. Каждое его прикосновение заставляло меня вздрагивать и судорожно глотать воздух. — Но есть один… единственный урок, который она может дать… Лишь война знает цену любви и может сказать, настоящая она или нет…
Я нервно сжимала колени, сидя на его нежной руке. Мои окостеневшие от напряжения пальцы, судорожно впивались в его плечи, а я умоляла его пощадить меня… Нельзя так сладко и долго мучить бедную девушку….
— … Война проверяет любовь на прочность…Это из царства смерти никто не возвращается, а с войны возвращаются… — шептали мне, заставляя умирать и молча умолять. — Примет ли воин любимую после того, когда узнает, что творили с ней завоеватели-мародеры? Будет ли любить так же, если вечным напоминанием об унижении станет чужой ребенок? Или станет тем палачом, который будет пытать ее унижением и упреками до конца жизни? Будет ли он искать ее после войны, когда вернулся в разрушенный город и увидел пепелище вместо дома? Станет ли она ждать его, когда уже других перестали ждать? Готов ли он вернуться к ней, после того, что ему пришлось пройти? Готов ли он идти тысячи лиг пешком, превозмогая голод и холод, чтобы обнять ее и прижать к себе?
В темноте комнаты я судорожно гладила его бледное лицо и осыпала поцелуями. Жадные пальцы впивались в меня, поцелуи обжигали исступленной агонией. Меня осторожно приподняли, а я простонала, задыхаясь от внезапной слабости.
Эзра встал с кресла, держа меня одной рукой, а я почувствовала, как моя спина уперлась в стену.
— Любовь моя…, — я слышала, как он, задыхаясь, скользит поцелуями по моей шее, как его руки гладят мои бедра. — Самая прекрасная… Из плоти и крови… Любовь, у которой бьется сердце… Которая может обнять и поцеловать… Не мечта… Не ускользающий образ… Не бесплотный призрак…
Я стояла, прижавшись спиной к стене, а его рука продолжала нежно ласкать меня. Его губы впивались в мою грудь, заставляя меня дрожать и замирать, исступленно прижимая к себе его голову.
— Хочу тебя всю без остатка… Не могу насладиться биением твоего сердце, теплой сладкой кожей, твоими сладкими губами… Я хочу знать, какая ты на вкус… — поцелуи и ласки отпускался все ниже и ниже, заставляя меня кусать губы, а потом он закинул мою ногу себе на плечо
— Прошу тебя… — простонала я, покачиваясь от каждого его глубокого поцелуя. Нет, не бывает губ нежнее, а языка грубее и настойчивей. Я чувствовала, как он закинул себе на плечо мою вторую ногу, упиваясь моими судорожными мучениями. Мне казалось, что вижу в комнате всполохи пламени, слышу глухие стоны и мольбы…
Сколько жестокой нежности и нежной жестокости скрывалось в каждом его стоне наслаждения, а я понимала, что каждый его поцелуй — маленькая и прекрасная смерть…
Не знаю почему, но по щеке медленно и сладко текла горячая слеза, в тот момент, когда его жадные поцелуи заставляли вздрагивать мой живот. Я не знаю, кому из богов молиться богине любви, впервые почувствовавшей себя богиней. «Люблю», — прошептало сердце, а я эхом, едва слышно повторила, задыхаясь от мучительной агонии нежности.
Меня поставили на дрожащие ноги, обняли, скользя руками по спине и опускаясь все ниже и ниже, чтобы приподнять, подарив губам поцелуй и медленно с едва слышным стоном войти в меня. В тот момент, когда любимый резко прижал меня к себе, я почувствовала отголосок сладкой боли внизу живота.
— Прошу тебя…. — умоляла я его остановиться и не останавливаться, со всех нежностью, на которую была способна.
— Я не знаю пощады ни в войне, ни в любви… Любить нужно каждый день, как в последний раз…, - я ловила его шепот поцелуями, вздрагивая от каждого толчка, приносящего мучительную до дрожи сладость. В комнате разгоралось пламя. Оно облизывало нас со всех сторон, отдаваясь мурашками по коже… Огонь обнимал меня, ласкал жадными языками мои плечи, грудь и губы… Как же жарко, как же сладко, как же страшно и хорошо… Если умереть, то сейчас, если жить, то вечно…
Глаза застилал тяжелый, томный и сладкий туман невидимой душной агонии, а я, богиня любви, действительно, никогда не знала, что такое настоящая любовь. Любовь, которую не просто видишь и слышишь, но и чувствуешь в каждом прикосновении, в каждом поцелуе, в каждом мгновении сладости и слабости, Я никогда не знала этого чувства, расцветающего огненным цветком в глубине души и тела. Любовь, это когда отдаешь без остатка тело, сердце и душу. «Люблю», — задыхаясь, шептало сердце, а я слабым эхом повторяла его слова.
Руки с легкостью приподнимали и опускали меня, пока я умоляла о пощаде, плакала, смеялась и снова эхом шептала подсказку сердца… Мне казалось, что любимый сам объят этим призрачным пламенем, что его губы и есть языки огня… Сквозь его прерывистое дыхание, страстные рывки, отдающиеся дрожью в моем теле,
я слышала стоны, лязг мечей, крики и чувствовала привкус крови на его губах в каждом поцелуе. Я даже представить не могла кто он… Нет, он не человек… И то, что я вижу — вовсе не магия… Бог войны… Чудовище, не знающее пощады и поражения…
Сладкое до дрожи напряжение нарастало с каждым толчком, а потом яркая вспышка ослепила мои глаза. Мир растворился в ней, а нежный свет, упавший откуда-то сверху, озарил всю комнату. Мои пересохшие губы, жадно приоткрылись, но я видела лишь розовый свет и лепестки роз, летящие вниз.
— Люблю, — прошептал он, целуя мои пересохшие губы, пока я вздрагивала и прижималась к нему. — Люблю… Мое сокровище… Моя жизнь…
Я медленно оседала у него на руках, каждым поцелуем шепча одно и тоже слово: «Люблю…». Лепестки падали, а пламя постепенно угасало, уступая место нежности… Я обвивала слабыми рукам его шею, целовала его и шептала, то, что твердило все еще задыхающееся сердце.
— Люблю, — плакала я, глядя, как нежно розовые лепестки путаются в его черных волосах.
— Любовь — это вечная война и самая сладкая победа…, - послышался нежный шепот, а я уткнулась в его плечо, чувствуя, как крепко обнимают его руки. — Моя богиня…
Глава двенадцатая. Осколки прошлого
После раскаленных простыней кровати, по которым все еще плясали языки призрачного пламени, я прижималась к любимому, умоляя его нежностью если не о пощаде, то о перерыве… Мое несчастное тело утешали поцелуями, а я пыталась осознать простую истину. Поцелуй, который длится дольше десяти секунд — считается призывом к действию, и попытки заранее сдаться на нежность победителя, не рассматриваются.