быть, у меня просто достаточно разных часов.
Любопытно, с какой легкостью я проскочил этот период потребительской одержимости чуть меньше чем за год. Сколько времени у меня ушло бы на винтажные часы, если бы не eBay? Стал бы я ходить на выставки? Ездить на них в другие города и страны? Сколько лет это могло продолжаться? А может быть, все это вообще прошло бы мимо меня?
Вряд ли.
Одним промозглым туманным утром 1970 года я стоял на стамбульском центральном базаре Капалы Чарши под инопланетно-футуристической вывеской «Сони» и вглядывался в стеклянный куб, наполненный всякой увлекательной старинной мелочью.
В этом древнем месте, где есть кафе, работающее круглый год и круглые сутки без перерыва уже много сотен лет, меня особенно поразила именно огромная, освещенная каким-то непонятным мне способом вывеска «Сони», словно взятая из «Бегущего по лезвию бритвы». Я тогда жил как будто в прошлом – на одном греческом острове, превращенном в археологический заповедник, где были запрещены машины.
Стеклянный куб принадлежал торговцу всякими диковинами. Тот доставал вещи не спеша, словно механическая рука из автомата с игрушками. У него были специальные длинные палочки на пружинке, как будто сделанные из слоновой кости, – тоже очень старые. Концы палочек были обмотаны резиновой лентой, чтобы лучше захватывать предметы.
Вот этими-то палочками он и вытащил для меня красивейшую бусину абрикосового цвета с ярко-красной капелькой в центре – для ожерелья, которое я сделал своей будущей жене – и еще механическую швейцарскую зажигалку, выпущенную в 1911 году или около того. Зажигалка была сломана, а по ее серебряному корпусу с клеймом пробы бежали грубо выжженные позднее восточные письмена.
В этом мгновении сошлись все элементы будущего, к которому мы идем, – той зарождающейся технологии, той карты, которая вывернется наизнанку и поглотит нанесенный на нее мир. Технология, на которую намекает вывеска «Сони», станет огромным городом и базаром внутри этого города.
Но я все же рад, что у нас осталось место, где вещи меняют владельца. И пусть это место находится в мире, поглощенном его же собственной картой.
Да уж, эту статью не мешало бы подстричь. Она в два раза длиннее, чем нужно; из нее так и торчат лишние подробности. Наверное, я тогда перепил кофе. Приношу извинения. Впрочем, она вполне объясняет (если кому интересно), почему я так поздно попал в киберпространство, и остается вечным свидетельством того, как мало я тогда об этом знал (и как мало знаю сейчас).
Я очень плохо представлял, о чем рассказываю. Такое частенько случается со мной, когда я рассуждаю о новых технологиях, и вообще со всяким, кто берется делать обобщения на сложные специальные темы, о которых сам лишь недавно узнал. Сам того не ведая, я стоял тогда на краю пропасти. Мне предстояло много узнать о винтажных часах. Настолько много, что сейчас я могу сказать честно, что забыл о винтажных часах больше, чем знаю сегодня. Чрезмерно затянутая статья, в которой явно ощущается избыток потребленного кофеина, выражает главным образом возбуждение в начале длинной, крутой, восхитительно ненужной кривой обучения.
Люди, читавшие эту статью, обычно решают, что я стал коллекционером часов. Это не так, по крайней мере на мой взгляд. От коллекционеров и коллекций меня часто бросает в дрожь. Мне случается в какое-то время скапливать предметы одной категории, но настоящая цель – кривая обучения. Прыжок в эзотерику. Погоня за опытом. В чистой форме эта конкретная одержимость длилась лет пять-шесть. Ни одна из задокументированных здесь покупок на eBay не оказалась «на века». Даже близко.
Я продолжал с азартом покупать и продавать старые часы, а также детали старых часов и таким образом познакомился с мировой сетью настоящих суперэкспертов. Это было… нечто пинчоновское! Я так и не встретил лот 49, но знаю двух человек, утверждающих, что они присутствовали при его продаже (один считает, что то была ловкая подделка, собранная из частей двух других). Реальность невероятно затейлива и ведет к долгим и очень приятным дружбам.
Сегодня часов у меня не больше, чем пальцев на руках, и я постепенно от них избавляюсь (от часов, не от пальцев), так что, надеюсь, болезнь прошла.
Мой персональный ТокиоWiredСентябрь 2001
Последние десять лет журналисты часто спрашивают: правда ли, что Япония – все тот же рай для футуролога, что и в восьмидесятые? Если бы за каждого такого журналиста я получал по тысяче иен, то сейчас сел бы в такси с белоснежными кружевными чехлами на сиденьях и поехал в Гиндзу, а там купил бы жене коробочку самого дорогого в мире бельгийского шоколада.
Сегодня вечером я возвращаюсь в Токио, чтобы освежить «чувство места»; посмотреть, что поменялось в городе со времен «экономического пузыря», и вернуть разуму истинно японскую отточенность. Если вы тоже верите, что в основе культурных изменений всегда лежит новая технология, то не упускайте японцев из виду. Тому есть глубинные причины.
Поздно вечером я ужинаю лапшой из пакетика в одной из забегаловок района Синдзюку, с пейзажами которого не сравнится никакой «Бегущий по лезвию», и вижу, как мой сосед проверяет СМС. Телефон у него жемчужно-белый, тонкий, сложной криволинейной формы – совершенно фантастический; а на экране миниатюрной копией ночного Синдзюку бурлят неоновые огни. На корпусе болтается нечто вроде четок – талисман против рака. Такой здесь носят почти все – верят, что он защищает мозг от вредного излучения. Отличная деталь для фантастического романа, но едва ли она соответствует моим представлениям о мире будущего.
Большую часть деталей для своих книг я почерпнул именно в Токио – их тут так много, что глаза разбегаются. На здешних улицах больше футуристического дизайна, чем где бы то ни было, при этом старые слои выглядывают из-под новых, словно разные версии «Страны будущего» в диснеевских парках.
Итак, перламутровый телефон с талисманом от рака отправляется прямиком в следующую книгу. Но что же Япония? «Пузырь» лопнул, в экономике сплошные провалы, политическую жизнь сотрясают скандалы… И это – будущее?
Да, это будущее. Не обязательно наше и не в полном объеме – но будущее. Японцы обожают все «футуристическое» именно потому, что уже очень давно живут в будущем. Причины этого лежат в той разновидности фантастики, что называется историей.
Так вышло, что целая череда болезненных потрясений и полтора столетия непрерывных перемен постоянно толкали японцев вперед по оси времени. Эта страна словно промчалась сквозь двадцатый век на ракетных санях, в двигателе которых то и дело воспламенялись новые порции топлива.
Поездка вышла необычная, и ее стоит вспомнить.
В 1854 году, после второй высадки коммодора Мэтью Перри американская «дипломатия канонерок» положила конец двухсотлетнему периоду добровольной изоляции, призванному законсервировать золотой век японского феодализма. США вломились без приглашения, неся с собой будущее. Это был поворотный момент для японского карго-культа – в страну пришли чужеземные технологии.
Император, придворные, знать и богачи были в восторге. Визитеры словно явились из другой реальности. Представьте, что летающая тарелка успешно приземлилась в Розуэлле для обмена знаниями, и мы накупили кучу инопланетных технологий без всякого реинжиниринга. Только, в отличие прочих карго-культов, японцы и правда получили чудесный груз.
Поначалу они, наверное, совершенно ошалели, но тут же как-то пришли в себя и взялись за дело. Промышленная революция свершилась одним махом, и у японцев разом появились пароходы, железные дороги, телеграф, заводы, западная медицина и разделение труда, а заодно танковые войска и предостаточно политической воли, чтобы приспособить их к делу. Тогда американцы вернулись, и в небе первой азиатской индустриальной державы засияли тысячи солнц – да еще и два раза. Война сразу кончилась.
На сей раз инопланетяне явились без спроса, с портфелями и планами культурного переустройства выжженной земли. Сохранив кое-какие ключевые элементы феодально-индустриального организма, они имплантировали в политическую и деловую культуру американские ткани, создав новую, гибридную, форму.
Не спится. Я одеваюсь, выхожу из своего отеля в районе Акасака и направляюсь в Роппонги. В ночном воздухе разлита приятная сырость, а почерневшая от выхлопных газов эстакада многоуровневой автомагистрали кажется в этом городе настоящей древностью.
Роппонги – интернациональная зона с барами для гайдзинов, где всегда кипит жизнь. Я жду зеленого, чтобы перейти дорогу, и тут – она. Наверное, австралийка. Молодая и очень аппетитная. На ней очень дорогое, почти прозрачное черное белье, а поверх что-то совсем короткое – и тоже черное, полупрозрачное, обтягивающее. И еще немного золота и бриллиантов, чтобы клиент сразу понял, что к чему. Она шагает на четырехполосный проспект, что-то тараторя в телефон по-японски. Машины послушно уступают дорогу отчаянной иностранке, и она триумфально шествует на ту сторону в черных замшевых туфлях на шпильке. С миниатюрного телефона свисает талисман против рака и покачивается в такт ее бедрам. Загорается зеленый, я перехожу улицу и вижу, как девушку приветствует вышибала – вылитый Одджоб[21] в костюме от Пола Смита и с тщательно подбритыми усиками над тонкой губой. Между их ладонями мелькает что-то белое, какая-то бумажка. Оригами для наркоманов.
Это призрак эпохи «Пузыря», когда в Токио мотыльками на свет слетались ловкачи со всего мира. Она идет дальше и ныряет в дверь рядом с баром «Шугар хил» для любителей садо-мазо. Последний раз я был здесь на пике той эры, как раз перед спадом, и таких персонажей здесь были тысячи. Эта девушка – символ ушедшего Токио, олицетворение декаданса. Она будит во мне ностальгию.
«Пузырь»… Я возвращаюсь в отель, купив в дорогом винном магазине коробку суши и бутылку «Биккли»