— Ну, отчислят меня или нет — интересно же?
— Да, потому что ты своими результатами нам все показатели портишь. А если отчислят, то мы вообще на самое дно улетим.
Какие я там показатели Свете портил, я не знал и знать не очень-то хотел. Однако иногда планы партии и коллектива идут рука об руку с планами молодых спортсменов. Остаётся только все точки над «ё» поставить, и Света была как раз та, с кем я это мог сделать.
— Ну, это-то понятно, но я бы хотел обсудить этапы, как из меня человека будем делать. Мы можем поговорить об этом не на лестнице, а спокойно, где-нибудь ещё, в моей или в твоей комнате, например?
Светлана округлила глаза.
Я не оправдывался, не юлил, я просто шёл по её же скрипту.
Удивлён был и Гена. Он, обернувшись, направился вниз, зачем-то мне подмигнув напоследок.
— Ну, пойдём, будем думать про твой последний шанс! — произнесла она и пошла наверх, словно меня и не было, маня мой взгляд качающейся юбкой и стройностью вышагивающих по ступеням ног…
Глава 8Обещание
Общага оживала, начиная свой шумный круговорот — вечернюю студенческую жизнь.
За окнами лестничных проёмов медленно гасло июньское небо, окрашенное в багряные тона заката. Внизу, в холле, кипела жизнь: хлопала входная дверь, скрипел турникет, пропускавший студентов одного за другим, гремели голоса — кто-то спорил о новом фильме «Пираты XX века», кто-то обсуждал завтрашний концерт в ДК «Октябрь».
Вахтёрша, сидя на своём боевом посту, недовольно покрикивала на опоздавших, но при этом умудрялась каждому сказать пару слов — то про передачу «В мире животных», то про свежий номер «Комсомольской правды». Она знала всех в лицо, помнила, кто из какого города приехал, и даже помнила, кто в каком кружке занимается.
А я стоял на лестнице и наблюдал за ней — за Светланой. Хмурая, светловолосая, в синем платьице в белый горошек, она шла, прижимая к груди папки с бумагами. Наверное, комсомольские отчеты или списки для завтрашнего субботника. Шестнадцать лет… Что с меня взять? Уровень гормонов другой, голова забита не тем чем надо. Но сейчас я понимал — надо брать себя в руки. Не хочу стать тем, кем стал Саша Медведев — раздолбаем, который предпочитает кратковременный комфорт вместо серьезных перспектив.
Она поднялась на третий этаж и остановилась у двери с номером «301». Достала ключ — не из сумки, не из кармана, а с шеи, где он висел на простой бечевке.
«Ну и ну…» — подумал я. — «У всех нормальных людей есть сумки, портфели, хоть какие-то карманы! А у неё — ключ на веревочке, как варежки у первоклашек. Может, с ней и правда что-то не так? Или это такой комсомольский максимализм — ничего лишнего, всё по-спартански?»
Комната оказалась удивительно чистой. Ни пылинки, ни соринки — будто не студенческое жильё, а образцово-показательный уголок из журнала «Работница». Две кровати с зелеными одеялами, точно такие же, как у нас в блоке, одна не застелена — видимо, соседка на практике. Алый линолеум на полу, посередине — стол с чернильными пятнами, а рядом один-единственный деревянный стул, явно доставшийся от какого-то списанного институтского имущества.
Мы разулись у входа. Я остался в носках, а Света надела клетчатые тапки на резиновой подошве.
— Ну, Саша, — начала она, садясь на кровать и жестом предлагая мне стул, — чем наш сегодняшний разговор будет отличаться от всех предыдущих?
Голос у неё был ровный, но в глазах читалось: «Опять ты со своими отговорками…»
— Слушай, — начал я, — ты, наверное, уже мозоль на языке натёрла, разговаривая со мной.
По её лицу я понял — попал в точку. Саша Медведев, судя по всему, вечно мямлил что-то невнятное, оправдывался, юлил. А тут — бац! — сам начал разговор.
— Но давай в последний раз и как в первый — всё по-честному, всё проговорим.
— Да, я устала с тобой биться, — вздохнула Света. — Тебе что в лоб, что по лбу — всё едино.
— Вот! Я как раз об этом. Свет, есть листочек и ручка?
— Зачем тебе?
— Записывать свои проблемы. А то, понимаешь ли, спортивная голова — много в ней не держится.
— Саш, ты себя вообще слышишь? — вспыхнула она. — Какая спортивная голова? Вон Гена Губанов — он спортсмен, нет-нет да и с дружинниками на патруль ходит. А ты? Ты просто за ним, как хвостик, волочишься!
Но, несмотря на гнев, она достала из ящика стола двойной тетрадный листок в клетку и синюю шариковую ручку «Союз».
«Ну что ж…» — подумал я. — «Значит, пора хвосту махать собакой.»
Я развернул листок и крупно написал:
«Я, Александр Медведев, обязуюсь отчислиться из Вороновского приборостроительного техникума по собственному желанию, если в течение месяца не исправлю ситуацию по следующим направлениям: »
Показал Светлане.
— Ну, какие у меня проблемы? Давай с главных!
— Как будто ты сам не знаешь? — она явно не верила в мою искренность.
— Ты говори, я записываю. Потом листок останется у тебя — как гарантия.
И на бумаге одна за другой появились проблемы Саши Медведева:
Успеваемость. Отставание по ключевым предметам, отказ от дополнительных занятий с преподавателями («А зачем? Родители договорятся…»).Посещаемость. Систематические прогулы, «свободное расписание» по собственному усмотрению. Социальная активность. Полное игнорирование общественной жизни: ни комсомольских собраний, ни стенгазет, ни помощи в организации «Агитбригады». Бытовые условия. Вечный бардак в комнате, уклонение от графиков уборки. Даже Гена, который в целом парень неплохой, начал перенимать мои дурные привычки.
— И самое главное, Саш, — Света посмотрела на меня строго, — ты же ни к чему не стремишься. Вот скажи мне честно: кем ты себя видишь через пять лет?
И что тут ответить идейной комсомолке? Что мечтаю стать космонавтом? Блин…
Я отложил ручку, подписал листок и поставил дату: 3 июня 1983 года.
— Короче, Свет, начну с конца. Себя на данном этапе я вижу спортсменом, потом — служба в армии, а после — работа в ДЮСШ или школе. Понял, что технарь — не моё.
Она хотела перебить, но я поднял руку:
— Дай договорить. Давай посмотрим на ситуацию со стороны: Саша Медведев с его родителями совершил ошибку. Его устроили в техникум, «выгнав» из школы, а все проблемы замазывались деньгами и связями. Не открыто, но все же.
По её взгляду я понял — попал в яблочко.
— Но, как ты верно заметила, спортсмен из меня пока никакой. Получается шахматная вилка: Саша не может учиться, потому что это «не его», но и пойти против воли родителей — тоже не может.
Я перевел дух.
— Торжественно клянусь: исправлю оценки, начну ходить на пары, в общественной жизни участвовать буду, бардак устраним. Но мне нужна твоя помощь.
— Какая ещё? — устало спросила Света.
— Мне как воздух нужна работа. Настоящая.
— А что ты умеешь?
— А разве на производствах не учат? Вот ты где работаешь?
— В цехе, намотчицей трансформаторов. Но тебя туда не возьмут — ты парень…
— И что? — удивился я.
— У девушек моторика лучше, пальцы тоньше. Для намотки — самое то.
— Слушай, не боги горшки обжигают. Поручись за меня, а?
— Ещё чего! Чтобы ты меня на весь цех опозорил?
— Погоди, мы же с самого начала решили начать по-новому! Давай так: дай мне один трансформатор — я потренируюсь. Неделя стажировки у тебя лично. И за эту неделю я по всем четырём пунктам прогресс покажу.
— Почему-то я не верю…
— Листок с моим отчислением у тебя уже есть.
— Зачем тебе работа? Родители же деньги высылают.
— Хочу не зависеть от родителей, — выдохнул я.
Она задумалась.
— Хорошо. В понедельник посмотрим.
— Да завтра же субботник! Завтра всё и увидишь! — я вскочил со стула. — Пока.
Когда я выходил, её взгляд был печальным. Она не верила. Но на столе лежал тот самый листок — последняя бумажка от Саши Медведева. Не бумажка — броня.
Внизу, у проходной, меня ждал Гена. Он стоял, разглядывая свежий номер стенгазеты «За инженерные кадры!», будто впервые её видел.
— Ну, поговорили? — спросил он.
— А ты чего не на секции?
— Подумал, что ты без меня дорогу не найдешь. И… — он запнулся. — И почувствовал, что ты не много удивлён, что у меня всё чуть получше с делами, да?
— Ген, давай забудем. Дела я свои поправлю. Прежнего Саши Медведева больше нет.
— Это я уже понял. — Он хмыкнул. — Ладно, пошли к Кузьмичу. Тренировка же.
Через двадцать минут спешной прогулки мы вошли во двор с деревянными грибками-песочницами, железными горками и шарами-паутинами, выкрашенными во все цвета радуги. Спортзал Фёдора Кузьмича располагался в подвале пятиэтажки, выделенной под спортивные нужды жилищным советом. Дверь в подвальное помещение зияла открытой пастью, обнажая крутую бетонную лестницу, уходящую вниз. Ни вывески, ни расписания — ничего из привычных атрибутов моей эпохи, кроме, пожалуй, того едва уловимого запаха пота, сырости и старого ковра, который ударил в нос, когда мы начали спускаться. Этот терпкий аромат, присущий всем подвальным спортзалам, висел в воздухе как тяжёлое одеяло.
Войдя, мы сразу окунулись в кипящую рабочую атмосферу. Гулкое эхо ударов тел о ковёр, приглушённые вскрики при бросках, где-то вдалеке бурчал знакомый хрипловатый голос Кузьмича — всё это смешивалось в единую симфонию борьбы. В тесном пространстве толпилась пёстрая компания: дети лет десяти, задорно кувыркающиеся у стенки, подростки с серьёзными лицами и взрослые мужчины с жилистыми руками. Все они, как и мы, сняли обувь у входа, так как полки для неё не предусмотрели и босыми ногами ступили на потертый ковёр.
Помещение напоминало узкий коридор — метров пять в ширину и длиной, пожалуй, во всю пятиэтажку. Пространство было хаотично поделено на зоны: здесь пара отрабатывает подсечки, там трое возятся в партере. Раздевалки в привычном понимании не существовало — просто одна кирпичная стена была утыкана гвоздями, вбитыми в деревянные дюбеля. На этих импровизированных вешалках висели поношенные пиджаки, футболки и пара школьных портфелей. Сумки же валялись прямо на ковре, который когда-то, судя по остаткам маркировки, был профессиональным борцовским покрытием, а теперь, обрезанный по размерам зала и натянутый на деревянные балки, напоминал жалкого калеку. Я носочком потрогал край ковра — под тонким слоем явственно прощупывались доски. Наверняка амортизатором служил — старый поролон.