- Мы к вам никаких претензий не имеем, - устало махнула на него Нинель. - Арнольдик, дорогой, посмотри в сумочке, паспорта наши нам вернули?
- Вернули, дорогая, вернули, успокойся, - поспешил утешить ее Арнольдик, заглянув в сумочку.
- Тогда пойдем отсюда, - стараясь не смотреть в сторону бывшей своей квартиры, сказала Нинель. - Неприлично стоять под дверями чужой квартиры. И вообще, мне срочно нужно на воздух.
- Да, да, конечно же, - суетился Арнольдик, хватаясь за чемоданы.
- Постойте! - хлопнул себя по лбу мужчина в пижамных штанах и майке.
Он быстро исчез и вернулся буквально через минуту, держа в руке конверт.
- Вот, вам просили передать. Может быть там что-то для вас хорошее.
- Нам? - удивилась Нинель. - И кто же это просил нам передать? Нам уже лет пять никто не пишет.
- Это тот самый молодой человек, которому вы выдали доверенность, хмуро пояснил человек в дверях.
- Замечательно! - воскликнула Нинель, разрывая конверт.
Оттуда выпала цветная фотография Вовика, поперек которой было написано:
Старикам - от Вовика.
С благодарностью за двадцать тысяч баксов!
Не кашляйте!
Ваш Вовик.
Арнольдик сначала смял фотографию в кулаке и бросил на пол, но тут же поднял, расправил и бережно спрятал во внутренний карман выходного пиджака.
- Ну, что мы тут все стоим? Пошли отсюда! - твердо скомандовал он.
И, подавая пример, стал спускаться по лестнице, подхватив чемодан и высоко подняв голову.
Петюня подхватил второй чемодан, Нинель сумку, и мы все заспешили вслед за Арнольдиком на улицу.
- Вы не подумайте про нас ничего плохо! Мы совершенно ни при чем! крикнул сверху, пытаясь хоть как-то оправдаться, мужчина в пижамных штанах.
Но его уже никто не слушал.
Мы вышли на воздух. Переглянулись и направились прямиком к детской песочнице, в которой никого из детского населения ближайших дворов не было.
Мы расположились вокруг, пристроившись на деревянном ограждении.
Многоопытный Скворцов осмотрелся, нашел взглядом среди веток соседних деревьев висевший на сучке стакан, протер его травой, потом, чуть плеснув в него водки, ополоснул, дезинфецируя.
- А закусить у нас есть чем? - рассеянно спросила хозяйственная Нинель.
- Из закуски у нас только курятина, - грустно улыбнулся Скворцов, выкладывая пачку сигарет...
После шампанского как-то повеселело, расшумелось, почему-то стало вспоминаться из всего происшедшего с нами только смешное.
Все закурили, даже Нинель неумело выдувала синий дым, и кашляла, но сигарету не бросала, несмотря на ворчание Арнольдика.
Разговор распался и рассыпался на эпизоды, каждый норовил превратить собеседника в слушателя...
Потом мы перешли к водке. А шампанское с водкой, пускай даже в небольших количествах, это уже серьезно.
Когда мы допивали по очереди остатки, последнему из стакана выпало пить Арнольдику.
Он посмотрел зачем-то содержимое на просвет, потом встал, слегка покачнувшись, отмахнулся решительно от протянутых ему на помощь рук, и жестом предложил нам тоже подняться.
Мы все встали, последовав его примеру.
Он стоял, мысленно перебирая слова, а мы стояли вокруг, качались, как молодая поросль, и терпеливо ждали, что же он нам скажет.
Он ничего не сказал.
Он поднял стакан, потом молча вылил его содержимое в рот.
Помолчал еще.
Потом прикрыл глаза и неожиданно сильным, хотя и старческим голосом, вывел, не спел даже, а заговорил речитативом:
- Вставай, проклятьем заклейменный!
- Весь мир, голодных и рабов, - вступила тут же Нинель.
- Кипит наш разум возмущенный
и в смертный бой вести готов!
Это уже всем хором, все вместе, громко и вдохновенно.
А потом, закончив этот куплет, весь наш могучий хор, не сговариваясь, грянул дружно:
Это есть наш последний и решительный бой
с "Интернационалом" воспрянет род людской!
Так нас с этой великой песней и забрали во второй раз в милицию.
Глава двенадцатая
Слава Богу, что в другое отделение.
Там нам было предъявлено обвинение в распитии спиртных напитков в общественном месте и в проведении несанкционированного митинга в поддержку КПРФ с распеванием коммунистического гимна.
Все наши возражения по поводу того, что отвергая ложные устои, не стоит вместе с ними отвергать великие песни, разбились о полное непонимание.
Хорошо еще, что по какой-то причине на этот раз не обыскивали.
Быстренько состряпав протокол, нас посадили за решетку, ожидать машину, которая должна была отвезти нас в суд.
- Ну вот и славно! - потянулся Арнольдик. - Мы, кажется, решили нашу проблему с жильем. Интересно, сколько нам дадут?
- Что ты говоришь, дорогой? - ужаснулась Нинель. - У нас же теперь будет судимость!
- А ты что, дорогая, собралась поступать на работу в торговлю, или ехать за границу? - ехидно поинтересовался ее супруг. - Тогда напрасно волнуешься, теперь и туда и туда легче всего попасть имея судимость, а не наоборот...
Суда, как такового в понимании большинства из нас, не было. Завели нас всех сразу в кабинетик к судье, которая быстренько задав нам всем вопросы на общие темы, зачитала приговор:
- За нарушения такие-то и такие-то, того-то и того-то, по статье такой-то и эдакой, подсудимые такие-то, растакие-то, решением суда, учитывая возраст /взгляд на Арнольдика и Нинель/, а так же прочие причины /взгляд на Петюню и почему-то на меня/, из-под стражи освободить, строго предупредив и назначив минимальный штраф.
Судья подняла усталые глаза и в заключение сказала, потерев виски:
- А вас, молодой человек, я должна сильно опечалить /это она Скворцову/. О вашем поведении мы вынуждены будем поставить в известность ваше начальство. Все.
Из зала суда мы выходили, заботливо успокаивая на все лады лейтенанта Скворцова, а у самих кошки на душе скреблись. Мы понимали, что пьянство и участие в несанкционированных митингах - это для лейтенанта Скворцова серьезные обвинения, и что по службе ему грозят крупные неприятности.
Сидели мы в скверике, напротив отделения, не зная что делать, куда идти, как помочь бедняге Скворцову, попавшему из-за нас на неприятности.
Я напряг все свое мышление, всю свою дедукцию и - придумал!
- Скворцов! - заорал я так, что задремавший Петюня упал с лавочки. Ты меня спасешь, Скворцов! Ты спасешь меня, и про тебя пропечатают в газетах и наверняка простят герою какую-то пьянку!
- Как же я тебя спасу? И от чего я тебя буду спасать? - покосился на меня недоверчиво Скворцов.
- Как, как, обыкновенно будешь спасать. Значит так: я залезаю на крышу своего девятиэтажного и начинаю орать, что жить мне страшно надоело, и все такое прочее, и делать вид, что собираюсь броситься с этой чертовой крыши. А ты вроде как поднимаешься ко мне и спасаешь, рискуя собственной жизнью, удержав коляску на самом что ни на есть краешке крыши. Ты понял меня, Скворцов?!
- Ну, более-менее понял... А как про все про это узнают в газетах? Кто им сообщит?
- Будь уверен, газеты узнают! - загадочно улыбнулся я. - В этом можешь целиком и полностью положиться на меня. А вы, все остальные, будете изображать массовку, толпу, будете кричать, махать руками, ужасаться. Одним словом, привлекать внимание прохожих, а если будет такая необходимость, за рукава их ловить и притаскивать. Зрителей должно быть как можно больше. Понятно?!
- Понятно, - не очень уверенно подтвердила "массовка", судя по всему, не доверяющая своим артистическим способностям.
Как бы там ни было, все согласились, и мы поехали в сторону моего дома.
По дороге я на минутку остановился около телефона-автомата. Петюня набрал продиктованный номер и, дождавшись пока откликнутся, протянул трубку мне.
- Алло! - энергично заорал я в телефон. - Кусанишвили?! Здорово! У меня для тебя есть сенсационный материал! Эксклюзив! Какой материал?! Да так, одна суицидная история тут приключиться ожидается. Су - и - цид - ная история. Самоубийство должно произойти! Что? Адрес продиктовать? Ты его и так хорошо знаешь. Через пятнадцать минут подъезжай к моему дому и смотри на крышу. Да! Не забудь сказать фотографу, чтобы телеобъектив взял: девятый этаж все же. Кто самоубиваться будет? Я буду самоубиваться! Ага. И тебе того же. Будь!
Я попрощался со знакомым корреспондентом, который ради жареного сам готов сковородку разогреть для кого угодно.
А через пять минут я прощался с друзьями перед подъездом моего дома. Мы обсуждали последние детали.
- Все, я поехал! - наконец решился я. - Сейчас появится пресса, надо успеть собрать как можно больше народа во дворе. А нам вместе ни к чему тут светиться.
Мужчины с уважением пожали мне руку, а Нинель обняла меня и поцеловала в макушку.
- Берегите себя, Гертрудий! - прочувствованно сказала она, прижав к глазам платочек. - Помните, что вы всегда были моим любимым учеником. Очень может быть, что даже самым-самым любимым!
- Нинель Петровна! - удивился я. - Я же у вас никогда не учился! Как же я попал в ваши любимые ученики?! Вы, Нинель Петровна, что-то, наверное, путаете.
- Я никогда ничего не путаю и никогда ничего не забываю! - строго поджав губы, возразила мне обиженно Нинель. - Именно потому вы и есть мой самый любимый ученик, что не учились у меня в классе. За это я вас и люблю, что миновала меня чаша сия.
Я что-то не совсем понял, что же она имела в виду, но на всякий случай растроганно поблагодарил ее, а сам заспешил в подъезд.
Скворцов должен был пробраться на крышу раньше меня, а мне помогал Петюня.
Хорошо, что в нашем доме есть грузовой лифт, в котором я смог подняться прямиком на крышу, не вылезая из коляски.
Мы выбрались из лифта, но Петюня не хотел уходить. Ни в какую не хотел. Пришлось даже прикрикнуть на него:
- После на лифте покатаешься! Я знаю, что ты любишь это дело, я сам тоже люблю это дело, но надо знать: где, с кем, и когда. И вообще - потом!