Глава 40
Впереди так много дней. Время в очередной раз обнулилось, замерло, задержало дыхание, но после двенадцатого боя часов стремглав понеслось вперед.
Хотелось бы и самому обновиться, но я-то знаю, что вопреки желаниям, пожеланиям в новый год перешло и хорошее, и плохое. Вопрос только в том, что хочу взять с собой, что хочу оставить.
В отличие от потерянного ощущения праздника и вкуса Нового года, я абсолютно точно знаю вкус года наступившего. Он всегда одинаковый, привычный и настоящий.
Я пошел на кухню, достал из холодильника початую холодную бутылку шампанского, сделал длинный ледяной глоток. Да, у наступившего года всегда вкус выдохшегося шампанского.
Анечка уехала два дня назад, чтобы успеть к Новому году в Самару. Она прожила у нас почти полгода.
Таланин уже не злился, что мы трахаем ее по очереди. Злилась только Анечка, не понимая, кто же из нас возьмет на себя ответственность за ее дальнейшую судьбу в Москве.
После Анечки остались туфли, которые она забыла, и трусы. Туфли мы прибили к двери в туалет, а трусы повесили на люстру. Наконец-то арбатская квартира превратилась во что-то живое и стала похожа на дом. На хуевый такой, непонятный, но дом.
В феврале, когда зима решила, что уже март, и начала усиленно плавить снег, приехал Валера.
В этот раз без монаха, но уже совсем какой-то отстраненный. Он, конечно, выпил с нами, но было видно, что удовольствия ему это не доставляет.
Валера сказал, что уезжает через месяц и вернется летом с тибетским монахом, но на Алтай. Монах будет учить, просвещать, и у всех нас есть возможность поехать вместе с ним.
Следующие две недели я усиленно перечитывал «Чудеса естественного ума». Снова мечтал летать над Гималаями с зеленым йогином Миларепой и никогда не умирать.
Глава 41
В августе Таланину позвонил Саша. Я смотрел на Таланина, на то, как округляются его глаза, пока он говорил с Сашей, и понял, что, походу, мы сейчас куда-то поедем.
Саша – личность легендарная, в чем-то даже эпическая. Продать все в Москве, взять в охапку беременную жену, уехать на Алтай с формулировкой: «Что-то я заебался», – для этого нужно быть эпическим. К нему Валера и собирался привезти монаха.
Саша знаком с братьями Таланиными много лет. Познакомились они с ним до переезда в Москву, когда еще жили в Самаре.
Мы собрали последние деньги, купили билеты, накинули рюкзаки на плечи и на три дня поселились в плацкарте «Москва – Бийск».
Когда приедем, Валера уже будет там с монахом.
Если есть место, по которому нужно блуждать в поисках национальной идеи, – это московские железнодорожные вокзалы. Обязательно утром, когда нет солнца и небо затянуто серым целлофаном. Еще дождь. Противный. Колючий. Пусть хлещет по скукоженной в кучку морде. Непременно утром, в час пик.
Чтобы вас не угораздило проникнуться романтикой путешествий, не вздумайте бродить здесь в хорошем настроении.
На Ярославском, где «Москва – Пекин», еще и проводницы милые. Глаза у них раскосые, шапочки красные. Конечно, они не такие полезные, как «Киев – Москва». Там проводники больше похожи на наркокурьеров – маленькие стремительные глазки, судорожные пальчики и купе проводников, доверху забитое сумками с контрабандой. Вам не сюда.
Вам чуть левее, где пригородные электрички. За турникеты. Сейчас как раз одна из них переваливается с боку на бок, крадется вдоль платформы переевшим хряком.
Электричка натужно сделает «пффф». По платформе побежит, как Мамай от Тохтамыша, та самая национальная идея. Она застыла в выпученных глазах Марины Сергеевны, которой раздавил ногу Ипполит Станиславович. Промелькнула незаметной искрой в улыбке Елены Степановны, которой всю дорогу улыбался Олег Дормидонтович. Ее отголоски можно найти на самом дне души Пульхерия Заболотного, которому Автандил Семенович обещал обгрызть лицо, из-за того, что Заболотный облокотился на него в вагоне.
Идея эта очевидна, как грипп в декабре, – оставить свой след. Марине Сергеевне хочется оставить след с помощью колена на первичных половых признаках Ипполита Станиславовича. Елене Степановне на судьбе Олега Дормидонтовича в виде трех милых спиногрызов и язвы желудка. У Автандила Семеновича и того проще, он все уже озвучил и про лицо Пульхерия Заболотного, и про местечковый каннибализм в местах массовых скоплений людей.
Выходим с платформы в город, через павильон с турникетами. Бетонная лестница из трех ступенек. В бетоне монументально красуется след от ботинка, рядом с которым художественно выведено самое емкое и энергичное слово в русском языке. Пускай не очень ясна концептуальность инсталляции, но есть в этой прозе какая-то бесконечная поэзия.
А если вам нужно разобраться с национальной идеей досконально, тогда садитесь в поезд дальнего следования, как это сделали мы с Таланиным. И вперед, дня три, а лучше четыре. Смотрите в окно на утыканную деревьями родину и разбирайтесь. К концу путешествия, когда жопа слипнется от того, что ее три дня не мыли, и будет казаться, что за пределами этого поезда жизни нет, вы все поймете.
Глава 42
В поезде мы пили. Много пили. Когда поезд останавливался, спрашивали у проводницы: «Сколько будем стоять?» – и выскакивали на платформу.
Там брали пиво и пирожки у бабулек. Таланин называл это игрой в русскую рулетку. Не было никакой гарантии, что после пирожков мы вообще доедем до места. Но пирожки были вкусные, жирные, и не есть их было невозможно. Отсутствие последствий поедания этой выпечки наполняло гордостью и верой в русскую бабушку.
У одной такой старушки мы купили все пирожки и три литровых банки малинового варенья. Не потому, что хотелось, а потому что бабушка была настолько старая, что было непонятно, как она вообще дошла от дома до платформы.
Бабуля со слезами на глазах посмотрела на нас и сказала:
– Осторожней там, сынки, эвона что творится.
– Что творится? – спросил я.
– Взрывают, взрывают же. Поезд же из Ленинграда взорвали.
«Граждане пассажиры, заходим в вагон», – приказала проводница.
Я успел купить на станции местную газету и залетел в поезд.
«13 августа 2007 года в 21:38 перегоне Бурга – Малая Вишера в поезде № 166 сообщением Москва – Санкт-Петербург, при скорости 180 км/ч произошел подрыв под 2-й секцией локомотива за 30 метров до путепровода. По предварительной информации пострадали 25 человек, из них 6 госпитализированы», – прочитал я Таланину вслух.
– Пиздец, – сказал он.
– Пиздец, – ответил я.
– Умер кто?
– Вроде нет. – Я открыл по пиву себе и Таланину.
– Пусть поправляются, – сказал Таланин.
– Пусть, – ответил я и в три глотка опустошил бутылку.
Глава 43
На третий день, часа за два до прибытия на конечную, я стоял в дупель пьяный возле верхней плацкартной боковушки и смотрел на абсолютно прекрасную девичью задницу. Ее хозяйка спала и немного похрапывала, не чувствуя, что оголила тыл.
Задница была настолько прекрасна, что я впал в транс. Я представлял, что можно с ней сделать, и, кажется, даже начал тянуться к ней рукой.
Девушка, будто почувствовав мой взгляд, проснулась, резко повернулась и уставилась на меня.
– Вы знаете, что такое любовь? – спросил я.
– Что вам нужно? – спросила она.
– Любовь, – ответил я и почувствовал, как подкатывает тошнота от выпитого за эти дни.
– Любовь – это не ко мне.
– Ладно, – ответил я и побежал блевать в туалет.
«Любовь – это не ко мне», – запомнил я для своей книги и нажал на педаль унитаза.
Глава 44
В Бийске нас встретил Саша, довез до своей деревни и безапелляционно сообщил, что завтра мы идем на Бабырган. Две недели искать дзен, очищаться аскетизмом, и только потом монах будет давать нам посвящение, отчего мы невероятно просветлимся, познаем сущность бытия и проникнемся величием бесконечности. Меня это устраивало.
Бабырган. Гром Гора, как называют ее местные. Ну как гора – сопка. Высота километр и восемь метров.
На следующий день мы набили рюкзаки консервами, взяли палатки, навьючились, как верблюды, и с утречка выдвинулись.
Насторожиться нужно было в самом начале, когда подошли к подножию.
Старый, сморщенный, как засохшая какашка, коричневый, как трехсотлетняя курага, алтаец, которого мы встретили по пути, по-отечески напутствовал и предупреждал: «Не ходили бы вы туда. Знаете, почему Гром Гора? Там молнии в одно место по десять раз подряд попадают. Если идет гроза в этом районе, все молнии, абсолютно все, бьют в Бабырган. Священное место, сакральное, шаманское. Бабырган чужих не любит, а местные духи, если чувствуют, что люди пришли с нечистыми помыслами, если души их черствы, а сознание затуманено, могут навредить».
– Нас устраивает, – ответил я алтайцу, и мы двинулись дальше.
Мне было интересно, как Саша будет забираться на гору. Он был абсолютно шарообразной формы. Человек-сфера. Длинные волосы до пояса и борода до пуза делали его похожим на сказочного персонажа или фигурку Хотея, которого продают вместе с золотистыми лягушками для привлечения денег.
Саша был единственным, кто серьезно отнесся к словам алтайца.
Он вообще был улетевший по всей этой шаманской теме. Я уверен, что он даже спал с бубном под подушкой. Пока мы забирались на гору, он рассказывал нам всякие жуткие вещи о том, как люди тут пропадали, как волки кого-то утащили, как молния убила и вообще здесь НЛО регулярно паркуются.
Мы забрались почти на самый верх. Нашли удобную полянку, разбили лагерь. Если бы мы не были идиотами, то обратили бы сразу внимание, что деревья вокруг полянки очень странные. Это потом уже мы поняли, что все они разбиты молниями, а вначале показалось вполне удобным, что так много дров для костра.
Оказалось, что воды на горе нет. Хотя Саша уверял, что мы обязательно найдем родник. Перспектива вырисовывалась замечательная, придется иногда спускаться с горы, идти несколько километров до ближайшего колодца, потом обратно лезть на гору с приличным весом.