– Как?
– Если я и в самом деле причиню тебе боль, забудь обо мне. Вычеркни из своей памяти.
– Почему ты так говоришь?
– Юн, ты должна меня помнить. Никогда не забывай меня. – Голос Миру дрожал.
Я перевернулась на бок, заглянула ей в лицо, а затем коснулась руки. Ее сморщенная ладонь была теплой. Как жаль! Если бы только наши одинокие души, каждая в своем собственном времени, задолго до нашего знакомства, могли бы соединиться. Такие слабые, хрупкие жизни. Я вдруг поняла, что, похоже, знаю, с какими мыслями Мен Сё сажал лилии под ее окном. И я чуточку сильнее сжала ее ладонь.
– Давай навсегда запомним этот день, – сказала я.
В этот момент я поняла, что повторяю слова Мен Сё, он говорил так, если с нами происходило что-то важное, и удивилась. Испытывал ли он тогда такие же сильные чувства, что и я, когда говорила эти слова Миру? Испытывал ли он в такие моменты печаль и тоску, переполнявшие меня, когда я смотрела на загадочную и непостижимую Миру? Неужели это лучшее, что мы можем сказать, когда нас мучает грусть и нет слов утешения, нет спасения?
– Моя сестра часто так говорила.
– Правда?
– Она постоянно говорила так нам с Мен Сё: «Давайте навсегда запомним этот день…»
Посреди заключительных аккордов второй части «Императорского концерта» я услышала едва различимый телефонный звонок. Он доносился с письменного стола под кроватью. Телефон звонил долго, но наконец умолк. Миру даже не пошевелилась, чтобы взять трубку. Похоже, она знала, кто звонил. Телефон зазвонил снова. Но она вела себя так, будто ничего не слышит.
– То лето…
– Да?
– Если бы того лета не было, сестра могла бы уже стать примой, как она мечтала.
– А что произошло?
– Мы с сестрой отправились в дом бабушки. В то время наши родители постоянно ссорились. И вот мама наказала сестре отвезти меня к бабушке и оставить на несколько дней. Мама приняла это решение не раздумывая и позвонила бабушке, но к телефону никто не подошел. Мама пообещала позвонить еще раз, когда мы уйдем.
Бабушка жила на юге в Санчхоне. Давно, когда разразилась корейская война, она посадила нашу маму к себе на спину и одна отправилась на юг. Она нашла убежище в отдаленной части Санчхона и построила себе дом, напоминающий дом ее детства. Мы с сестрой обожали этот дом. Чего только у нее там не было! Мама вызвала такси и приказала водителю довезти нас до дома бабушки, но сестра отправила его назад. Она предложила мне поехать на автобусе, полагала, что будет очень весело. И вот мы приехали в междугороднем автобусе, а от остановки шли пешком. Я помню, как весело нам тогда было. Казалось, мы едем на пикник. Помню, волосы сестры развевались на ветру и щекотали мое лицо. И то, как она шептала мне: «Только взгляни на это!», указывая на деревья, цветы и небо, когда мы шли по проселочным дорогам.
Телефон снова принялся звонить, когда Миру приглушенным голосом рассказывала мне свою историю.
– Мы добрались до дома во второй половине дня, вошли в ворота и принялись звать ее. Деревья жили во дворе вместе с бабушкой, словно члены семьи, сейчас стояли у стены и заботливо отбрасывали густую тень, а яркие летние цветы около входной двери распустили свои пышные бутоны. В дом можно было попасть только через переднюю дверь, но на ней висел замок, то есть нельзя было проникнуть внутрь. Мы с сестрой уселись на деревянной платформе в тени деревьев и принялись ждать бабушку. Мы помнили, что мама собиралась позвонить ей, надеялись на скорое возвращение бабушки. Мы и раньше частенько приходили в бабушкин дом без звонка, но она всегда трудилась во внутреннем дворе или в огороде, примыкавшем к дворику. На ней были неизменные мешковатые брюки, шляпа, а в руках мотыга. Но в тот момент, когда мы входили в ворота с криком «Бабуля!», она бросала все дела и бежала к нам навстречу, приговаривая: «Мои маленькие щеночки!» Я тоже бежала к ней со всех ног и крепко обнимала. Я любила ее запах. Дом без бабушки выглядел странным и немного пугающим. Я мысленно продолжала просить, чтобы она скорее появилась, не представляла, сколько времени прошло, но думала: «Она в любую минуту может прийти». Подсолнухи со склоненными большими головами вдоль стены уже отбрасывали длинные тени, а бабушки все не было. И нам очень хотелось есть. Наши животы то и дело издавали громкое голодное урчание. Я сказала сестре, что умираю от голода. И хотя сестра ничего не могла поделать, я продолжала хныкать и жаловаться на голод только потому, что она была старше меня.
Сестра успокаивала, что бабушка вот-вот придет, и не меньше меня хотела этого. Вдруг она подошла к запертой входной двери дома, и, хотя мы знали, что внутри ее нет, она крикнула: «Бабуля!» – и принялась колотить в дверь. Я подошла и тоже стала кричать. Выбившись из сил, мы прислонились к двери и принялись придумывать, что мы попросим у бабушки, когда она, наконец, вернется. У бабушки было много дорогой посуды из желтой меди. Она как-то рассказала нам, что в деревне на севере, где она когда-то жила, важным гостям подавали еду в медных мисках, с медными ложками и палочками. Бабушка готовила для нас из круглых клецек с разными начинками пьёнсу – самое вкусное блюдо на свете.
– А что такое пьёнсу?
– Так называли клецки в тех местах, где прошло ее детство. Их варили в говяжьем бульоне. Мы с сестрой сидели у запертой двери и перечисляли все, что попросили бы бабушку приготовить для нас. Не только пьёнсу, но и свинину на пару с кимчи, и суп с круглыми рисовыми пирожками, и еще клецки, тушенные с бобовой пастой, – все эти вкусности бабушка готовила, когда мы приезжали на зимние каникулы. Мы перечислили уже пятьдесят различных блюд, но бабушка все не приходила. Я продолжала хныкать: «Хочу есть, хочу есть, хочу есть». Но чем больше я жаловалась, тем сильнее мучилась от голода. Сестра ничего не могла сделать и лишь говорила: «Она вот-вот придет». Тогда я спросила: «А что, если она никогда не придет?» Сестра хотела успокоить меня: «Почему она не придет? Просто она где-то задержалась». Я совсем упала духом и заявила: «Она могла отправиться в путешествие» – и перечислила причины, по которым бабушка могла не вернуться домой. Сестра снова принялась стучать в дверь. А я подумала, что внутри наверняка много еды, и от этого мое желание попасть в дом еще больше усилилось. Чем дольше мы смотрели на запертую дверь, тем настойчивее становилась мысль: бабушка не вернется. Раньше я никогда не видела на двери такого замка. Когда я спросила: «А что, если она уехала куда-нибудь далеко и вернется только через несколько дней?», сестра встала.
Сестра принялась искать длинный, тонкий и достаточно крепкий предмет, чтобы вставить в замок на входной двери. Но ничего не подходило. Солнце садилось, мы ужасно хотели есть и начали терять остатки самообладания, затем сосредоточились на том, как открыть замок. Мы ломали головы в поисках чего-нибудь острого. Хурма, сливы и вишни безмолвно наблюдали, как мы носимся по двору. Мы вытоптали все петушиные гребешки[11]. Сестра обнаружила в сарае бабушкин деревянный ящик с инструментами и, согнувшись под его тяжестью, охая, приволокла ящик к двери. К тому времени солнце уже почти скрылось за горизонтом. Мы уселись на корточки перед дверью и принялись ковырять в замке чем попало. Но ничего не получалось.
Телефон умолк. Даже фортепианная музыка стихла. В комнате повисла тишина. Я приподняла голову и уставилась в окно. По-прежнему темные тени лилий колыхались на стекле. Эмили прежде сидела на подоконнике и наблюдала за мечущимися на ветру тенями, а теперь куда-то ушла. В комнате было слишком тихо, и я принялась искать глазами кошку. Миру, вероятно, провела в этой комнате множество ночей, как и я сейчас, в поисках своей кошки.
– Что бы мы ни делали с замком, он не поддавался, словно запертая дверь сначала требовала от нас принесения какой-нибудь жертвы. Мы разочарованно смотрели на ящик с инструментами. Ранее аккуратно разложенные инструменты теперь в беспорядке валялись по всему двору. Сестра сказала, что ей надо в туалет, и направилась к сливе. И хотя она очень любила бабушкин дом, все-таки терпеть не могла пользоваться туалетом во дворе. Когда ей надо было в ванную, она заставляла кого-нибудь из нас караулить под дверью. Иногда она даже кричала: «Бабуля!» или «Миру!» и убеждалась, что мы еще там. А мы обычно отвечали: «Я здесь!», а она: «Стой на месте и никуда не уходи». Меня смешило – старшая сестра предпочитает справлять нужду под деревом, а не пользоваться туалетом, если в доме никого нет. И я сказала себе: «Юнни — цыпленок», а затем вытащила из ящика с инструментами шило с ручкой и воткнула в замок. Я подумала, как было бы здорово открыть замок до возвращения сестры. И я начала напевать: «Открывайся, открывайся, открывайся…» Но если даже сестра не смогла открыть замок, как это получилось бы у меня? Я некоторое время боролась с замком, а затем рассвирепела и изо всех сил швырнула шило о землю. Сестра окликнула меня из-под сливы, где стояла и держала руками белую юбку, явно готовясь к танцу. Вот она высоко красиво прыгнула и грациозно опустилась на землю. Казалось, она двигается в такт музыке.
– А дальше?
– «Миру! Что Фокин[12] сказал Павловой? Фокин специально ставил для нее балетный номер „Умирающий лебедь“». Она всегда так делилась со мной знаниями, которые почерпнула из своих книг о балете. Она рассказывала мне интересные истории, а позже проверяла, запомнила ли я их. Она, например, могла спросить меня: «Кто сказал, что все песни можно использовать в балете?», словно на экзамене. Я часто не могла ответить на ее вопросы. Но иногда радостно говорила: «Джордж Баланчин!»[13], и она гладила меня по голове. Вот так мы говорили о балете. Знаешь, в некоторых спектаклях перед началом солисты выходят на сцену и исполняют короткий танец, словно стараясь ввести зрителя во вкус? Моя сестра выполняла пируэты под сливой, она была без пуантов, но сделала несколько легких па и снова позвала меня: «Миру! Я спросила тебя, что Фокин с