– Люди так счастливы, когда весной только что вспаханное и засеянное поле поливает щедрый дождь. Ты когда-нибудь обращал внимание на их лица?
– Нет. – Он улыбнулся, словно сожалея, что не может ответить утвердительно.
– Иногда весной случалась засуха, люди с водой на плечах взбирались вверх по склону горы, чтобы полить иссохшую землю. Источником запасов этой воды был весенний дождь. Когда случался весенний дождь, люди ходили под струями без зонта. Они говорили не «пошел дождь», а «дождь благосклонен к нам». Даже сейчас, если весной идет дождь, у меня появляется желание набрать дождевой воды. Именно так мы и поступали, когда я была ребенком. Собираясь готовить соевый соус, мама сначала собирала дождевую воду в большой глиняный чан, который могли поднять лишь двое взрослых. Она открывала крышку в солнечные дни и закрывала в дождливые, используя дождевую воду для приготовления соевого соуса. Отец убирал покрывало с рисового поля еще до высадки рассады, чтобы земля напиталась дождевой водой. Он говорил: «Весенняя дождевая вода слишком драгоценна, чтобы позволять ей утекать впустую». Даже засохшие, кажущиеся мертвыми, виноградные лозы пускали молодые зеленые побеги, стоило лишь весеннему дождю оросить их своей живительной влагой. Ранней весной появлялись робкие ростки ячменя, а шпинат разрастался, как сорняк.
– А что вы делали с собранной дождевой водой?
– Ее всегда было так мало, что хватало лишь собаке, лежащей под крыльцом.
– Давай когда-нибудь наберем дождевой воды, которая стекает с карниза, – с улыбкой предложил он.
– Когда-нибудь?
– Да… когда-нибудь.
– Когда-то, в один далекий день из нашего прошлого, мы с Дэном поставили под карниз тазик для дождевой воды. Дэн выливал полный тазик дождевой воды под кусты роз и под хурму. Весенний дождь оживлял то, что, казалось, уже погибло. Мы с Дэном слышали – весной растения дают сок. Мы хотели увидеть момент появления живительного сока, для этого прокалывали в древесной коре небольшие дырочки еще до наступления весны.
Кровь вдруг прилила к моему лицу, я пошла вперед и предложила:
– Давай поднимемся на башню.
Мен Сё за спиной удивленно окликнул меня слабым голосом:
– Юн! Что случилось?
«Почему это произошло именно с Дэном?» Я подавила горькие слова, их мне хотелось выкрикнуть во весь голос. Мог ли кто-нибудь ответить на вопрос, который я бесконечно себе задавала? Мы остановились у заграждения и взглянули на город. На лесной тропинке, по которой мы только что прошли, появились люди, направляющиеся к башне.
– Юн!
– Да?
– У меня есть идея.
Крепко держась за ограждение, я обернулась к нему.
– Давай останемся здесь, будем считать людей. – Он указал на другую сторону башни. – Давай досчитаем до десяти, потом до двадцати, тридцати и так далее, подбежим и обнимем этого человека.
– Обнимем?
– Да.
– Обнимем незнакомца?
– Да.
Я не могла понять и пристально смотрела на него.
– Ты опасаешься, что эти люди подумают, будто мы сошли с ума, правда? – Он словно прочитал мои мысли.
А я пыталась угадать, что происходит в его голове. Он хотел обнять компанию незнакомцев? Сначала меня удивило это неожиданное предложение, но потом я вдруг совершенно неосознанно ощутила – во мне закипает гнев. Если бы я так поступила, помогло бы это вернуть мне Дэна? Мне хотелось изо всех сил молотить Мен Сё кулаками в грудь. Вернуло бы это Дэна? Мне хотелось трясти деревья на горе Нак. Исцарапать лица всех этих улыбающихся людей. И, несмотря на весь свой горячий гнев, я дрожала от леденящего мою душу холода.
– С тобой все в порядке? – спросил Мен Сё.
Я кивнула и изо всех сил уперлась ногами в землю, чтобы унять дрожь.
После смерти мамы я вернулась домой и целый год жила вместе с отцом. Однажды у меня начался сильный жар, и мне становилось все хуже. Каждые полчаса моя кожа покрывалась красными пятнами, словно огненными цветами. Когда жар утихал, меня начинал бить ледяной озноб. Мне стало труднее справляться с накатывающим жаром, за ним следовал ужасный озноб. Я не могла открыть глаза, даже ногти казались мне неподъемными. Пот непрерывно струился по моему лбу, я то и дело проваливалась в беспамятство. Когда кожа на моих ладонях стала похожа на мясо вареных крабов, отец, невзирая на мои протесты, погрузил меня на багажник своего велосипеда и отвез в больницу. Жар и озноб по очереди сменяли друг друга, это продолжилось и в больнице. Мне не становилось лучше, теперь, когда накатывал жар, я вообще никого не узнавала. Мое тело превратилось в сплошной огненный сгусток, и я вся покрылась красной сыпью – пятнышками размером с просо. Мне кажется, это произошло на вторую ночь в больнице. Я металась в горячке, как вдруг почувствовала: кто-то коснулся моего лба. Эта ладонь была холодной и освежающей, как кусочек льда. Это может показаться неправдоподобным, но после этого прикосновения лихорадка, бушевавшая уже несколько дней, неожиданно отступила. Я пришла в себя и увидела, что отец спит в раскладном кресле. Утром я спросила, трогал ли он мой лоб посреди ночи. Он ответил, что нет. Я спросила об этом даже медсестру, возможно, та подходила ко мне. Но она тоже сказала, что не дотрагивалась до меня. Я не знала, кому могла принадлежать рука, коснувшаяся моего лба, но после этого ледяного прикосновения жар и озноб утихли. Как бы мне хотелось еще раз ощутить эту ласковую руку на своем лбу.
– Ну что, начнем?
– Ты и в самом деле этого хочешь?
– Возможно, если мы обнимем сотню незнакомцев, что-нибудь изменится.
Он неотрывно смотрел на лестницу, ведущую в башню, и считал людей: один, два, три… Со стороны леса налетел ветерок и взъерошил его волосы. Каждый раз, называя следующее число, он вскидывал свои темные брови. Когда он досчитал до девяти, на лестнице показался ребенок, его мать торопливо поднималась следом за ним, отстав на несколько ступенек. Мен Сё уже собирался сорваться с места и кинуться к мальчику. Но прежде, чем он досчитал до десяти, я раскинула руки и изо всех сил прижала его к себе.
Каждый день на рассвете в моей комнате раздается телефонный звонок. Он звонит и звонит, если же я беру трубку, связь обрывается. Я рассказал Юн об этих ежедневных звонках на рассвете, и у нее округлились глаза. «Мне тоже звонят. И тебе?» Она сказала, что, стоит ей взять трубку, связь тут же обрывается. Мы удрученно смотрели друг на друга, некоторое время молчали, а затем Юн спросила: «Может, это Миру?» Я ответил: «Если бы это была она, зачем ей вешать трубку?»
Юн пристально посмотрела на меня и решила, что я прав. Она спросила: «Случалось ли раньше, чтобы Миру исчезала так надолго?» Никогда. И хотя я знал – едва ли Миру отправилась бы к своим родителям, но я все равно пытался звонить им домой. Судя по тому, как ее мать спросила: «Это ты, Мен Сё?», она сама хотела узнать у меня новости о Миру.
И вот теперь мы оказались один на один с бурей. Я почти каждый день выхожу на улицы города и присоединяюсь к митингующим. Я не могу оставить Юн одну, мы ходим везде вместе, беремся за руки и вместе с другими митингующими направляемся в сторону универмага «Шинсиге», проходим мимо городской ратуши. Когда мы вот так идем вперед, говорила Юн, кажется, словно мы можем действительно что-то изменить. Мы были сплочены, и никому не казалось неестественным взять протянутую руку незнакомого человека. Если нас расталкивали в разные стороны и я терял руку Юн, то снова мог найти ее в толпе. Я хочу утвердить свою систему ценностей, перестать метаться от одного феномена к другому. И сейчас только это ощущение сплоченности и заключает в себе истинную силу для меня. Когда я выхожу на улицы, тяжелый туман, как головная боль, рассеивается, и даже бездонное отчаяние отступает.
Давай навсегда запомним этот день.
Юн пахнет шоколадом. В заборе университетского городка есть дыра, в которую вполне может пролезть человек. На другой стороне находится небольшой магазинчик. Как-то раз у нас не было желания идти на занятия, и мы с друзьями через эту дыру сбежали с занятий. Когда мы проходили мимо витрины магазина, кто-то крикнул: «Шоколад!» На витрине я увидел незнакомые разложенные сладости. Один кусочек стоил столько же, сколько целая упаковка других сладостей. Мы скинулись всей компанией, купили несколько кусочков, разделили на всех и принялись смаковать диковинное лакомство. Один парень из нашей компании догадался, что это шоколад, и сдержанно заметил: «Вкус у этих сладостей просто изумительный!» Конфета легко таяла на моем языке. Я и не представлял, что в мире существует настолько вкусное лакомство. Я просто не мог пошевелиться от удовольствия.
В автобусе звучала песня Голубого Дракона «My Only Wish». Эту песню мы пели вместе под аккомпанемент гитары Миру, когда Дэн перед армией приезжал навестить Юн и мы несколько дней провели в том давно пустующем доме. Эта песня в исполнении любительского оркестра завоевала приз в одной молодежной музыкальной передаче, вроде Фестиваля пляжной музыки или Фестиваля университетских музыкальных групп, которые довольно давно проводила телевизионная станция. Я прижался лбом к стеклу и запел:
Мое единственное желание —
Вернуться к океану в тихих сумерках вечерних
И тихо лечь на траву у лесной опушки.
Чистое синее небо над бескрайним морем,
Мне здесь ни к чему яркие флаги,
Ни к чему мне роскошный дом.
Мне нужна лишь постель,
Что соткана из молодых веток.
Никто не прольет слезы над моей подушкой,
И шепот в ворохе сухих листьев —
Всего лишь отзвук осеннего бриза.
Когда мы вместе пели эту песню под гитару в пустом доме, она звучала печально и романтично, возможно благодаря Дэну. Но когда я принялся напевать ее в автобусе, я вдруг ощутил дыхание смерти, пронизывающее песню насквозь, и резко умолк. Кто бы мог подумать, что за нежной и приятной мелодией скрывается ледяное дыхание смерти! Вы можете напевать ее красиво и неторопливо, если не испытывали смертельной угрозы. Правильно?