– Ты достал его? – спросила я.
Он кивнул в ответ и тоже задал вопрос:
– Но зачем тебе ключ от кабинета профессора Юна?
– Я принесла дневник Миру.
Обычно при встрече со мной он всегда улыбался, но на этот раз Мен Сё лишь кинул на меня безразличный взгляд. Я собралась с духом. Мне не хотелось запинаться и мяться перед ним при рассказе о Миру.
– Давай сначала войдем в кабинет.
Он пошел впереди меня, но я схватила его за руку. Он не вытаскивал рук из карманов. Я сняла перчатку, положила в сумку и засунула свою руку в карман его пальто. Когда я коснулась его ладони и сжала ее, он слегка вздрогнул.
– Я звонил прошлой ночью. Ты не слышала?
Вместо ответа, я стиснула его руку. Мне хотелось сказать, все в порядке, но я уже и так слишком часто произносила эти слова. Как хорошо, что он звонил. Он мог позвонить в любое время дня и ночи, я знала, откуда он звонил. Но иногда он звонил, я спрашивала, где он, и он не мог ответить. А порой он начинал что-то говорить, но связь внезапно обрывалась. Когда же у нас и в самом деле все наладится? Моя ладонь была слишком мала, чтобы полностью обхватить его ладонь.
По пути в кабинет профессора Юна он обернулся и взглянул на дзелькву. Я обернулась вместе с ним. Вокруг этого дерева обычно толпились студенты, теперь оно одиноко стояло на зимнем ветру. Перед глазами всплыла картина, виденная мною с этой точки. Миру проходит мимо раскидистой дзельквы, на плече у нее висит сумка, а в руке она держит книгу. Миру идет с низко опущенной на грудь головой, словно прислушивается к биению собственного сердца. На ней юбка с белыми цветами на синем фоне и белый жакет. Воспоминание об этой юбке, вздувшейся от резкого порыва ветерка из-за спины, молнией вспыхнуло в моей памяти, и я изо всех сил сжала его руку. Скорее всего, он тоже думал о ней в тот момент.
Мы добрались до кабинета профессора Юна, и Мен Сё попытался достать ключ, вот только тогда я наконец вытащила руку из его кармана. И хотя я знала, что в кабинете никого нет, но все равно постучала в дверь, пока он возился с замком.
Кабинет профессора Юна пустовал с момента его ухода из университета. Помещение наполнял затхлый запах плесени. Мы в нерешительности топтались на месте. Всему виной был ледяной зимний воздух и сырость в давно не проветриваемом кабинете. Наконец он захлопнул дверь и повернул выключатель на стене. Подобно тому, как открывается занавес на сцене, в мрачном кабинете стало светло, и мы увидели везде-везде книги. Огромное количество втиснутых на полки книг безучастно смотрело на нас. Я посмотрела на письменный стол за ограждением из книг. Мне показалось, я вот-вот услышу голос профессора, приглашающий меня войти, как тогда, когда я впервые постучала в дверь его кабинета. Как и в те далекие времена, высокая стопка книг служила здесь своеобразным ограждением. Если бы только он выглянул сейчас оттуда и предложил нам присесть. Я потерла ладони и произнесла как заклинание:
– Никого нет.
Хотя Мен Сё уже знал об этом по пути сюда, тоже пробормотал эти слова себе под нос. Я подошла к письменному столу. Обычно заваленный открытыми книгами и рукописями стол сейчас был пуст. Я представила, как профессор Юн наводит порядок на столе и аккуратно расставляет по местам свои вещи. Потом провела ладонью по поверхности стола, на ней остался густой слой пыли. Желая всего лишь прикоснуться к столу профессора, я невольно принялась стирать с него ладонью пыль. Но моей руки оказалось явно недостаточно, и я достала из коробки бумажную салфетку, в ответ оттуда поднялись клубы пыли. Мен Сё подошел к раковине в углу кабинета и включил воду. Кран громко заскрипел, похоже, им давно не пользовались, вода не потекла. Мен Сё снова с силой повернул кран. На этот раз вода полилась в раковину. Он отступил в сторону, вытер брызги со своей одежды, затем наклонился и достал из-под раковины ведро и тряпку, подержал тряпку под краном, отжал ее. Не говоря ни слова, он вытер стол, который я безрезультатно пыталась избавить от пыли.
– Дай мне тряпку. Я все сделаю, – предложила я.
Но он не обратил на меня внимания и продолжил вытирать стол профессора Юна. Казалось, он пришел сюда только затем, чтобы вытереть стол. Я безучастно посмотрела, как белая тряпка становится серой от пыли, а затем распахнула окно. Холодный ветер ворвался в кабинет.
– Хорошо, здесь все оставили, как прежде.
– Когда-нибудь он мог бы вернуться. Я слышал: решение о его увольнении еще не принято.
Он произнес: «Когда-нибудь. Когда-нибудь…» Я наблюдала за его руками и бормотала: «Когда-нибудь… когда-нибудь…» Мен Сё насухо вытер стол, снял подушку со стула, протер стул, выбил пыль из подушки, как следует ударил по ней ладонью, чтобы окончательно выбить остатки пыли, и вернул ее на стул. Его лицо выглядело изможденным. Вчера он позвонил мне где-то после четырех часов утра. Должно быть, он крепко выпил, я не могла разобрать его слова. Я спросила, где он, но не расслышала ответ. Подобная история стала повторяться все чаще, и, даже увидев его сегодня, я не смогла спросить, что же произошло прошлой ночью. Он ответил бы, что сел в метро… и, наверное, заснул.
– Тебе не холодно? – спросил он.
– Холодно.
После уборки Мен Сё закрыл окно, осторожно приподнял жалюзи и выглянул наружу. На улице никого не было видно. Не оборачиваясь ко мне, он спросил:
– Так зачем ты привела меня сюда?
– Чтобы поставить на полку дневник Миру.
Я открыла сумку, вытащила толстый дневник Миру и подошла к полке с книгами, развернутыми корешками к стене. Он отпустил жалюзи и взглянул на меня.
Когда я впервые оказалась в этом кабинете, мое внимание сразу привлекли эти старые книги, казалось, они превратятся в прах от одного легкого прикосновения. Книги стояли на полках корешками внутрь, и не было видно ни авторов, ни названий. Одна моя рука держала дневник Миру, другой рукой я ласково коснулась старых книг. Мне казалось, будто они что-то говорят, но я не могу разобрать ни слова. Мне вдруг послышался голос профессора Юна с вопросом, удивляет ли меня, почему книги так странно расставлены на полке? Тут я машинально обернулась к его столу. Там стоял Мен Сё, его лицо застыло от холода. Наши взгляды встретились.
– Хочешь сам это сделать? – спросила я.
Он перевел взгляд на дневник Миру в моей руке.
– Ты все это время хранила его у себя?
– Я поехала в дом бабушки Миру. В тот день, когда ты пытался до меня дозвониться. В тот день.
– Как ты нашла ее дом?
– Мы встретились с матерью Миру и вместе поехали туда.
– Я не знал.
– Я не могла тебе сказать.
И это была правда. У меня просто не хватило духу рассказать ему. И даже после возвращения я до глубокой ночи сидела перед телефоном. В конце концов я позвонила ему. Мне казалось: мы с ним как близнецы. Я потеряла Дэна, а он лишился Миру. Мен Сё приблизился ко мне и взял дневник Миру. В этот момент, вероятно, мы оба представляли обожженные руки Миру, когда она записывала в свой дневнике все, что ела, день за днем, не забывая ни единой мелочи. И я словно со стороны увидела себя, удивленно и зачарованно наблюдающую за девушкой, как та столь скрупулезно записывает в блокнот все, что ела. В те дни мы так радовались каждому моменту, когда открывали этот дневник и по очереди записывали в него свои истории. Мы буквально растворялись в нашей дружбе, и наши щеки алели от радостного возбуждения. Но нам стоило быть внимательнее к переменам в поведении Миру, когда она принялась записывать в свой дневник истории пропавших людей, похожие на историю исчезновения друга ее сестры. Вот что нам действительно надо было сделать! Эти истории – отчаянный крик души Миру.
– Лучше это сделай ты.
Мен Сё пролистал страницы, на прощание коснулся их пальцами и протянул дневник мне.
Неужели именно из-за дневника мать Миру не повесила трубку в то утро, когда я позвонила? Обычно стоило мне поздороваться и произнести имя Миру, как ее мать тут же вешала трубку. Если я вспоминала о Миру, то тут же начинала звонить ее родителям. Я чувствовала: ее семья не хотела ни с кем говорить о Миру, но я не знала, что еще предпринять, и продолжала звонить. И вот несколько месяцев спустя после моего последнего звонка настало то утро. Мать Миру сказала:
– Алло!
Я быстро произнесла:
– Только не вешайте трубку. Прошу вас, только не вешайте трубку! – Я была в полном отчаянии.
За моими словами последовала продолжительная тишина, от напряжения мои пальцы с телефонной трубкой готовы были вот-вот треснуть.
– Кто это? – прервала паузу мать Миру.
– Меня зовут Чон Юн.
– Чон Юн…
– Да. – Я опустилась на колени, обеими руками сжимая трубку.
– Я читала ваш дневник.
Она не сказала «дневник Миру», а назвала его «ваш дневник».
– Этот дневник в доме ее бабушки.
– Прошу вас, позвольте мне поговорить с Миру.
В тот момент силы окончательно меня оставили. Сжимающие трубку ладони нещадно вспотели, колени ослабели. Наверное, я уже тогда догадывалась, вернее, знала: уже никогда не смогу услышать ее голос.
– Пожалуйста, позовите Миру к телефону.
Ее мать глубоко вздохнула.
– Где она? – продолжала настаивать я.
На другом конце провода воцарилась гробовая тишина.
– Прошу вас, не вешайте трубку, – попросила я.
– Она умерла.
– Как?
– Она перестала есть.
– Что?
– Ты меня слышишь? Она умерла.
С трубкой в руке я безучастно смотрела в окно. Мне вдруг показалось: телебашня Намсан, которая, казалось, вечно будет возвышаться на своем месте, вдруг развалилась и обрушилась сверху на крышу моей чердачной комнаты.
Мать Миру сказала, что и подумать не могла о решении Миру отправиться жить в пустой дом бабушки. А мы с Мен Сё были слишком поглощены событиями на улицах города, чтобы искать Миру. Она была совсем одна, когда отправилась в дом бабушки. В то время, когда я и Мен Сё спрашивали друг друга, есть ли новости о Миру, она была совсем одна в том доме. Мне хотелось узнать подробности, но ее мать ответила: