Мама молча стояла у двери. Я хотела, чтобы она сказала мне на прощание что-нибудь ласковое, хоть как-то подбодрила, чтобы сегодня ночью, когда я останусь совсем одна, я могла вспомнить ее слова и справиться с тоской по дому.
«Обними меня, — умоляла я про себя. — Скажи, что будешь скучать по мне. Скажи, что любишь меня». Но я так и не осмелилась произнести это вслух, а мама не сделала того, о чем я мечтала. Она просто попросила меня быть осторожней, беречь себя и даже не вышла к машине, чтобы проводить.
Я посмотрела на соседний дом, но дверь была заперта, ни Доры, ни ее мужа не было видно.
Мисс Купер положила мою сумку в багажник и велела устраиваться поудобнее на переднем сиденье. Мы выехали на продуваемую всеми ветрами дорогу, вдоль которой росли редкие невысокие деревья. Машин было мало: нам попались всего один старый трактор да несколько легковых автомобилей, — но я заметила, что мисс Купер была очень осторожна. Она крепко держалась за руль и внимательно следила за дорогой, периодически поглядывая в зеркало заднего вида.
Я сидела, прислонившись головой к холодному стеклу, и смотрела на проплывающие мимо голые поля — урожай собрали несколько недель назад. Потом я увидела ферму, на которой работал отец, и сразу вспомнила мужчину из соседнего дома. Я знала, что он сейчас где-то там — ремонтирует трактор или какую-нибудь другую технику.
Интересно, он когда-нибудь думает обо мне? О том, что со мной случится, все ли со мной в порядке? Он знает, что я жду ребенка, но известно ли ему, что малышку отдадут чужим людям, как безродного щенка?
«Конечно, он все знает!» — проснулся мой внутренний голос, и я почувствовала, как меня переполняет обида и злость на человека, бросившего меня и своего ребенка на произвол судьбы. Мысль о его предательстве жгла меня изнутри, заставляя гореть щеки и потеть ладони.
Спустя несколько километров мы проехали мимо леса — того самого, куда так часто завозил меня наш сосед. Вспомнив о том, что он заставлял меня там делать, я содрогнулась.
Время едва подошло к полудню, но уже начинало темнеть. Тусклое по-зимнему солнце скрылось за деревьями; сквозь узор голых ветвей я смотрела на темное, покрытое тучами небо и думала, что скоро пойдет дождь.
Мисс Купер нарушила тишину только, когда мы оказались в новом районе на окраине города, застроенном одинаковыми коттеджами. До сих пор она казалась погруженной в собственные мысли, или просто целиком сосредоточилась на дороге, боясь заблудиться. Она сказала, что я смогу вернуться к занятиям после того, как все кончится. Пока я не поправлюсь, учителя будут приходить и давать мне задания, а весной меня примут в новую школу.
— Там никто ничего не будет знать о тебе, — успокоила меня мисс Купер. — Так что ты сможешь забыть обо всем и начать с чистого листа.
Она явно выбрала неудачного собеседника. Как она вообще могла предположить, что я могу забыть о своем ребенке?
За окном новые коттеджи, окруженные садами, сменились длинными викторианскими домами. Затем мы выехали на трехполосную дорогу, по обеим сторонам которой возвышались чинные особняки из серого кирпича. Их строили накануне Первой и Второй мировых войн для богатых и привилегированных деятелей викторианской и эд вардианской эпохи. Дворецкие, горничные, кухарки и множество других слуг, трудившихся с рассвета и до поздней ночи и спавших в тесных комнатах на чердаке, — без них невозможно было представить подобный дом в былые времена. Но с тех пор прошло много лет, налоги и расходы на содержание разорили когда-то богатых наследников, слуги стали им не по карману, и большинство подобных домов поделили на множество маленьких квартир.
Машина остановилась перед одним из таких серых зданий. Двойные деревянные двери и одинокий звонок говорили о том, что в отличие от своих соседей этот дом по-прежнему сохранял статус единоличного владения.
— Вот мы и приехали, — бодро сообщила мисс Купер. Она сказала это таким тоном, будто мы были на прогулке и наш приезд сюда был сюрпризом.
Большое серое здание, на двери — витиеватая резьба, на окнах первого этажа — узорные решетки. Из-за плотных штор не видно, что творится внутри. Потемневшие от холода голые кусты обрамляли лужайку перед домом; мне, привыкшей к тому, что во дворе все время валяются поломанные игрушки, забытые бутылочки, а иногда и маленькие потерянные ботиночки, лужайка показалась странно пустой и безжизненной. Вдали виднелся большой фруктовый сад, и я представила, что летом в нем, наверное, гуляют с колясками молодые мамы из этого дома.
Пока я осматривалась и привыкала к новому месту, мисс Купер вытащила мою сумку из багажника и сказала, чтобы я шла за ней. Она с силой надавила на звонок — звук прокатился по всему дому. Буквально через несколько секунд дверь открылась.
Я вошла в большой холл; никогда прежде мне не приходилось бывать в здании с таким высоким потолком. Под ногами едва слышно поскрипывал отполированный паркет, на стенах висели картины, изображавшие сцены из деревенской жизни прошлого века, и строгие портреты викторианской эпохи.
— Я привезла Марианну, — сказала мисс Купер открывшей нам женщине. Седые волосы и серая форма незнакомки по цвету почти не отличались от кирпича, из которого было выстроено это здание. От усталости я засыпала на ходу, и мне казалось, что если эта дама прижмется к стене, то видно будет лишь ее круглое лицо с двойным подбородком.
Седоволосая женщина — позже оказалось, что она заведует практически всем в Доме для незамужних матерей, — кивнув в ответ на слова мисс Купер, сообщила, что теперь она обо всем позаботится.
Торопливо попрощавшись, сотрудница социальной службы оставила меня один на один с серой дамой. Несмотря на то что мисс Купер не была ко мне особенно добра, она казалась последней ниточкой, связывавшей меня с домом. Теперь она ушла, а я стояла посреди холла, сжимая ручку старой сумки, смотрела на не слишком дружелюбную даму, от которой будет зависеть моя жизнь следующие несколько месяцев, и внутри меня начинали копошиться дурные предчувствия.
Глава тридцать первая
Спустя годы у меня не осталось четких воспоминаний ни об этом месте, ни о девочках, которых я там встретила. Я могу ясно представить только лицо Матроны (так мы называли ту серую даму) и еще одно. Когда я думаю о том времени, на ум приходят не люди, работавшие и жившие в Доме для незамужних матерей, не истории других его вынужденных обитательниц — лучше всего память сохранила чувства всеми брошенной тринадцатилетней девочки, какой я была в то время: любовь к растущему внутри меня ребенку, страх перед родами и горе неизбежного расставания.
В первый день я познакомилась с тремя жительницами дома. Первая — та, чье лицо я как раз запомнила (а вот имя от меня ускользает), — оказалась высокой и очень худой (за исключением, конечно, беременного живота) девушкой. Ей было почти двадцать, так что мне она казалась достаточно взрослой. Оглядываясь назад, я понимаю, что из всей нашей первой встречи я помню только ее слова:
— Господи, а ты не слишком маленькая? И кто тебя обрюхатил?
В ответ на мое заученное «не знаю» она только недоверчиво хмыкнула:
— Конечно, не знаешь! Могу поспорить, какой-нибудь старый толстый дядюшка, заставивший тебя молчать. Чем он тебя запугал? Сказал, что все будут злиться на тебя, если узнают?
Я смотрела на девушку с растущим изумлением; в глубине ее карих глаз, щедро подведенных тушью и тенями, таилось разочарование в жизни и людях. И у меня было такое чувство, что она намеревается излить свою озлобленность на меня. Но хуже всего было то, что она видела меня насквозь.
— Или ты любила его так сильно, что сама решила ничего не говорить? — продолжала девушка. — Мне не кажется, что тебя изнасиловали.
Я вздрогнула, а она засмеялась, потому что ее догадка попала точно в цель.
А что я могла ей ответить? Я не думала, что то, чем мы занимались с мужчиной из соседнего дома, можно было назвать изнасилование, но, если честно, я не до конца понимала смысл этого слова, поэтому предпочла промолчать.
Девушка издевательски расхохоталась, приняв мое молчание за согласие. Я смутно представляла, с чем именно, по ее мнению, я согласилась, но в ее смехе мне слышались осуждение и презрение.
Другие девочки, заметив, что я покраснела от стыда и растерянности, постарались ее утихомирить. Не знаю, что они ей сказали, помню только, что ко мне они отнеслись по-доброму.
Каждый день в Доме для незамужних матерей был похож на другой, поэтому я легко могу восстановить наш распорядок. Мы вставали в семь тридцать, заправляли кровати, потом завтракали в столовой и вставали в очередь к умывальнику.
Меня освободили от работы на кухне и мытья полов, потому что из всех девочек я была единственной, кто еще учился в школе и поэтому должен был заниматься уроками. Пять дней в неделю я сидела в общей комнате и корпела над заданиями, которые оставлял для меня приходящий учитель. Иногда упражнений было так много или они были такими сложными, что я не успевала закончить вовремя, и мне приходилось делать их после ужина, за столом в спальне.
Подозреваю, другие девочки считали, что я легко отделалась, но они сильно ошибались. Я бы лучше работала с ними на кухне или убиралась, чем сидеть в одиночестве и пялиться в скучные учебники.
По выходным я должна была подметать лестницы, протирать перила и чистить туалеты и ванные комнаты. Это были самые непопулярные задания, но остальные, видимо, считали, что раз я «отдыхала» в будни, то два дня в неделю могу и потрудиться.
За порядок в местах общего пользования отвечали все девочки, поэтому если кто-нибудь что-то забывал в столовой или в холле, ему приходилось платить пенни в качестве штрафа. Так как у меня с собой не было денег, я очень быстро приучилась убирать за собой. Девочки сами следили за своими вещами, занимались стиркой и глажкой, и мне это нравилось, потому что было приятно каждый день ходить в чистой одежде.