– Юрец! Где городской? – озвучил Илья соперников блатным голосом.
– Я почём знаю?
– А если найдём?
– Вот сеновал, ищите! – не моргнув глазом, соврал дружок. – Да, поди, за клубом тарятся, – изображал недовольным голосом Симаков положительного героя. – А днём на пруду за любовь не били, не положено было. Да и пастух до вечера со стадом бродил.
В августе к леснику в отпуск приехал сын взрослый. И мою Любку как крылом несущим сдуло. Малина кончилась, дождей не было – грибы червивые засохли. Караулю Любку с утра под окнами. Бабка во двор выходит, смеётся беззубо: «Что, милай, увели твою залётку?» Любка к двенадцати сонная выползает, и уже как не ровня: «Зря, наверное, я с Максимом пошла – да, Илья?» Типа, спрашивает она меня – ага!
Вечером пастух Серый стадо пригнал, скалится: «Убивать тебя будем, городской! Макс про вас всё знает». Заложил, наверное, поганец. Пару дней меня не трогали, а потом присылают пацанчика, на три года младше. Крюк хриплым голосом, деловой такой, предъявляет: «Вечером костёр на пруду. Любка тебя зовёт. Сдавай рубль на вино».
Ну, я всё понял. А про Макса ходили слухи. Его отец, лесник, враждовал с колхозным пасечником. Тот старый был, за общее дело радел, пчёл передал сыну, когда тот с армии вернулся. А на майские праздники пару лет назад Макс позвал его на пруд, напоил, молодой пасечник полез купаться и утонул, мол, в воде судорогой ноги свело. Но в деревне в случайность никто не верил. Лесник серьёзными делами крутил, собственную пасеку держал.
Пришёл я к вечеру на пруд. Серый с Владом рожи скалят, заразы. Крюк, мелкий, павлином ходит. Нарыли мы картошки тут же на колхозном поле, разожгли костёр. Макс с Любкой идут. В сетке две бутылки «Пшеничной» и литровая банка солёных груздей. Хлеб и кружки эмалированные «330» пацаны припёрли. Разложили мы всё на газетке, на траве, картофанчик печёный достали. Макс наливает треть в кружку и всем протягивает по очереди. Пацаны нос воротят, отнекиваются, на меня показывают. А я заглянул в кружку на эту жижу и говорю: «Чё так мало? Лей полную!» Он и начислил. Я и бахнул не отрываясь. Никогда сроду водку в рот не брал. Макс даже заволновался. Заешь грибами, говорит, глотку спалишь!
Любка посмотрела на меня, как нож вонзила, взгляд сейчас помню, и говорит Максу: «А можешь выпить в два раза больше? Тебе же двадцать восемь». Тот, недолго думая, с двух пузырей – 330 до краёв, и залпом. Вторую, почти полную, с горем пополам давится, кряхтит, груздём закусывает. Прикиньте, мужики, девке шестнадцать лет! Два ухажёра перед ней сходу осушили два пузыря. Пацанам с литра водки понюхать осталось. Потом мы с Максом прыгали через костёр, с доски ныряли, плавали на середину к корягам, смеялись – всё, дальше отрубило…
Проснулся я на следующий день у Юрки в сарае с чугунной башкой. Дальше Сызрань, школа. Любку больше никогда не видел. Ну как? – повернулся хитрый Симаков к притихшей публике. – Кто ещё так водку кушал?
– А ты с ней как заговорённый, – размышлял Волков, – получается, она тебя спасла. Понимала: не простит себе, если с такой любовью что случится. Вот, Серёга, тебе «женщины в русских селеньях!»
– Да ну! Кого она спасла? Крутила всеми, как хотела, – не признавал за девчонкой никаких заслуг штурман, – а Макс вообще преступник, если ей шестнадцать, а он мне ровесник.
– Серёга, ты не о том, – морщился Симаков с командирского места вниз на Бикбаева, – в деревне на возраст по-другому смотрели.
– Ладно, с Любкой соглашусь: ты был один, она перешла на твою сторону, вы победили! – снизошёл штурман. – А Валери тут причём?
– А Валери, может, на нашу сторону и не перешла, но головой рискнула, – заступился за неё борттехник, – за срыв задачи в конторе любого на башку укоротят.
– Да не служит она ни в какой конторе, – нашёлся Бикбаев, – подумаешь, разбила фару и скорее назад, это требование в правилах дорожного движения записано.
– А никто и не настаивает, Серёнь, – с удивлением ответил Волков. – Не служит? И хорошо. Предложи свой вариант, расскажи, как сам первый раз рюмку пригубил.
– Для меня всё просто, Володя. Я с первого дня был уверен, что все будут нам вредить, а душ Сантуша мы отвоюем на новый срок. Конечно, не ожидал, что такой ценой. А ты Витя, что притих? – перевел стрелки штурман на Авдеева.
– Мужики! Не ожидал я, что так сложно пилотировать над океаном! – пожаловался переводчик. – Сливается всё перед глазами, теряю расстояние до воды, на приборы впервые смотрю!
– А-а! – рассмеялся Симаков. – Этого я и хотел. Ладно, Вован, колись, что там с экспертизой.
– С Ноль Четвертым ситуация до конца не понятна, упали они с приличной высоты, – начал Волков, – подчерк подрыва совсем другой. В Бэу следы порохового заряда, как от «Зушки» (ЗУ-2, обр. 1954 года) – имитация, конечно. С Бондаревым они прокололись. Если бы он выше поднялся, можно было бы свалить на попадание из крупнокалиберного. Но он едва оторвался от земли.
– Может, у подрывника родственник на борту оказался, вот он и нажал кнопку, заблаговременно, – усмехнулся командир, – с Колчиным – то они сработали без ошибок, значит, быстро учатся.
– Да, – продолжал борттехник, – А у Ноль Четвертого в хвостовой балке нашли остатки часового механизма со следами примитивного тратила. Не думаю, что среди избиркома был камикадзе. Скорее, кто-то из сопровождавших занес на борт безоболочку с таймером на полчаса. А та деревня просто по времени совпала. Охранники на аэродроме утверждают, что накануне у белого вертолета этнический ансамбль из Заира несколько раз фотографировался, вроде ничего подозрительного, а только нигде их концертов не было. Ян вчера за ужином, грустный такой, подходит с лысым перцем. «Анри Аммана, UNHCR, секюрити сервис, гут коллега», знакомьтесь, мол. Узнал его, конечно, – тот крендель, что в ооновском городке с Валери на стоянке припирался, когда мы в Сызрань звонили. Тоже мне, служба безопасности. Прижать бы этому Аммане шею коленкой к бетонке – многое бы прояснилось по нашим авариям. Хорошее прикрытие – ооновский сотрудник.
– А я думал, что Аммана представитель комиссара ООН по правам беженцев в Анголе, – удивился Авдеев, – появлялся у ооновцев как великий начальник.
Бикбаев с места стрелка в кабине смотрел на Волкова, вытаращив глаза.
– Володь, а ты что же, получается?.. – штурман, словно потерял дар речи.
– Серёнь, я просто технический эксперт. Присматривал, конечно, чтобы ты не сбежал из семьи к своей Рамоне?
– Серёга! Наблюдательный ты наш любитель секса! – подколол его Илья. – Я тащился в день прилёта. Вован подходит к Питеру. Хенде Хох, Люфтваффе! А тот: «Найн, найн, Сауф Эфрика, сикрет сёрвис». А Петрович ему: – Гут! Коллеги значит.
– Почти так, – улыбался Волков, – но согласись – сработало же, никто кроме тебя и не заметил, а Питер сразу проговорился, чьих он будет.
– Всё так, – вздохнул Авдеев, – ребят жалко. Перед глазами: Серёжа с Валери в обнимку на своем баги едут. Лили, счастливая красавица с черными глазами, у нас тут в грузовой кабине за обе щеки уплетает «командирский чикен». Ведь, вырвалась девчонка из джунглей за счёт таланта! Такими они и останутся: ему – двадцать пять, ей – двадцать четыре. Дорогая это штука – африканская демократия.
Всегда бравый Волков стиснул зубы и левой ладонью прикрыл глаза.
– Ноль Шестой – Ноль Первому! Как слышите? – раздалось в гарнитуре по внешней связи.
– Отлично слышу, Ноль Первый, – ответил командир Симаков.
– Намибия подняла ВВС. Требует, чтобы мы садились на ближайший аэродром. В противном случае будут сбивать. Ооновцы, организаторы хреновы, наш пролёт в ЮАР по чужой территории забыли согласовать!
Эпилог
В отеле Виндхука, куда местные власти сопроводили лётчиков, они прождали до следующего утра. Старик-немец, владелец бара на первом этаже, узнав, кто у него в гостях, весь вечер угощал русских отличным пивом за счёт заведения, а его пятилетний внук-хулиган даже позволил себе выкрикнуть приветствие во славу победы, неведомой германскому народу.
В Йоханнесбург экипажи прибыли во второй половине следующего дня. Здесь перед вылетом во Франкфурт регулярным рейсом «Люфтганзы» их догнала весть о том, что Савимби окружил Уиже, выпустил по его жителям более двухсот реактивных снарядов, разрушил ооновский городок. Ян получил контузию, а Мигель, который зашивал всем раны в Бэу, погиб. В столице северной провинции началась резня. Она вошла в историю Анголы под названием «Кровавый Хэллоуин».
Когда забытый самолёт бумажный
На детской горке треплет дождь,
Ты эту весточку возьмёшь
И вспомнишь экипаж отважный.
Так люди встречаются дважды
На этой трудной планете,
Спасибо, белый бумажный!
Не зря тебя любят дети.
В январе 1995 года Валери добилась контракта по линии Международного комитета помощи беженцам на работу в Абхазию. По дороге к месту службы она заехала в Выборг к Волкову, в Москву к Авдееву, в Краснодар к родителям и сестре Сергея Маркова. А в апреле Валери пропала.
– Её тело так и не нашли. Говорили, что она подорвалась на фугасе. Но я не верю. Валери просто сбежала от Амманы – у неё не было другого выхода. И сейчас она тайно пробирается ко мне.
А я? Я буду ждать её в Уиже, на нашем крыльце под веткой манго.