После долгих лет совместной жизни[406] с Борей регистрация брака казалась лишней, т. ч. даже я официально не носила его имени[407].
Т. ч. ни юридических, ни моральных прав у Иринки нет наследовать его имущество. […] Об этом я написала и Ольге […] пусть укажет Вас как единственную наследницу Бориса. […]
Привет от Саши и мужа.
Ваша Люся
[Крым, Алупка, конец 1956]
Дорогая Таисия Михайловна!
Я сгоряча отправила Вам ответ на Ваше письмо и все время мучаюсь, не обидела ли я Вас.
Если невольно обидела, Бога ради, простите меня. Мне хотелось Вам сказать, если я Ирушеньке не говорила о Борисе, то вовсе не потому, что считала это стыдным и т. д. У меня, больше чем у кого-либо, есть все основания быть уверенной в полной невиновности Бориса перед Родиной. Если он и был виноват в чем-либо, то только перед нами, его близкими, когда пил, да перед собой. Мне просто тяжело было бы обрушить всю эту тяжесть на ее плечи. Если может она быть спокойна и счастлива, то зачем лишать ее этого покоя? Сейчас Иринка со мною, уедет через неделю опять в Москву.
Я очень рада, что ей хорошо, и не думайте, что это эгоизм с моей стороны. Вы хорошая мать своим детям, подумайте, как бы Вы поступили? Иринка знает о Вас, что Вы близкий нам человек, и очень хороший человек, и, ничего не зная о родственных отношениях, она чувствует к Вам близость.
Ну, вот и все, на меня, повторяю, не сердитесь.
Получили ли от Ляли письмо?
Она здорова, на днях выступала на собрании, но у нее были неприятности. Думаю, что все позади у нее (плохое) и скоро она напишет Вам, зайдет к Шалыту.
Я написала о Борисе директору издательства, жду ответа.
Есть ли что новое у Вас?
Пишите мне. Очень хочу, чтобы к августу, к юбилею Бори[408], он был бы уже официально реабилитирован, чтобы могли провести юбилей, и если до этого не издадут его книги, то уже после юбилея в печати их издадут непременно.
Вы мне так и не ответили, через кого и от кого Вы имели известия о Боре в 1939 год.
Неужели он сам написал Вам? Что же? Напишите мне. Тетрадка Бориса, кроме того, что мне очень дорога, но и по другим причинам не может быть переслана.
Ну, жду Ваших писем.
Сердечно Ваша Люся.
Большой привет Кале.
Ваша Люся
[Крым, Алупка, 1956]
Дорогая Таисия Михайловна,
получила Ваше письмо и очень обрадовалась, что у Вас все хорошо, а то Вы долго не отвечали и я уже начинала беспокоиться. Прокофьеву[409], так же как и Ольге, я писала, но Прокофьев, кроме общих успокоительных фраз, что, мол, все скоро решится, что для антологии сдал некоторые стихи Бориса, ничего не написал, он очень занят, он председатель Союза Ленингр. писателей. Оля на мои письма молчит.
Дорогая Таисия Михайловна, Вы спрашиваете о тех тяжелых днях[410]. Было очень страшно. […] Даже те 60 рублей, что каждый месяц нужно было носить Борису (больше нельзя было), и то надо было доставать, продавая то одно, то другое. Первое время тратилось много, т. к. ко дню передачи готовила и мясо жареное, и варенья, и масло, но вот пойдешь в этот день, и приказ — кроме 60 рублей, ничего не принимают. Очутилась я совсем одна — все Борины друзья переходили на другую сторону, увидав меня, боялись со мной здороваться, перекинуться парой слов, а о том, чтобы зайти или помочь, не было и речи. Очень больно все это было — Каля, наверное, тоже на себе испытала изменение отношений т. н. друзей. Когда же уходил Боря, то денег у нас не было, и пришлось взять у домработницы в долг, чтобы ему дать с собой небольшую сумму. Потом Вы с Петром Тарасовичем прислали 500 рублей, я рассчиталась с долгами и еще имела на две передачи.
Конфисковали у нас немного, т. к. почти нечего было — самое ценное было — это ружье-двустволка, которое перед своей смертью ему подарил поэт Багрицкий[411]. Это мне было очень больно отдавать, кроме того что это была единственная ценность, было еще больно, что это память замечательного поэта, которого Боря больше всех любил. Его описали и взяли.
Из квартиры мне пришлось уехать самой, уехать, чтобы меня не постигла участь всех (как, например, Калю). Уехала я в Крым, потом приехала уже на новую квартиру.
О том, что дочь Ирина, знала Оля, т. к., когда я приехала в Ленинград, она встретилась со мной в магазине и, спросив, как я назвала дочь, — обиделась, что именно Ириной[412], а назвала я ее так, т. к. Борис, когда уходил, то просил, что если родится сын, то назови Сашей, а если дочь, то Ириной.
И в своем единственном письме, которое он мне написал оттуда через месяц, просил «береги Сашку». […]
Оля, наверное, и указала на Иринку как на наследницу, хотя я ей писала, чтобы она лишь Вас указывала как наследницу.
Меня очень удивляет, почему Оля не отвечает, она лучше, чем кто бы то ни было, знает о положении дел. Я каждый день с волнением открываю Литер. газету, надеясь, что там будет сообщение о реабилитации Бори. […]
Мои шлют Вам привет. Привет Кале.
Иринке летом решила все рассказать.
Будьте здоровы,
Ваша Люся
[Крым, Алупка, 1956]
Здравствуйте, дорогие Таисия Михайловна и Клавдия Михайловна!
Ваше письмо застало меня больной, в постели, и поэтому я сразу Вам не ответила.
Мне очень тяжело было читать Ваше письмо, хотя я и раньше знала о всех Ваших переживаниях. Хорошо хоть, что вы обе вместе.
Дорогая Таисия Михайловна, я с нетерпением жду, когда назначат комиссию по наследию Бориса, с волнением открываю каждый номер Литературки (в ней печатают назначение комиссий), и еще все нет. Писала в Москву и в Ленинград, просила поторопиться, т. к. в августе 1957 г. исполнится 50 лет со дня рождения Бориса и 20 лет со дня катастрофы. Хотелось бы, чтобы к этой дате вышли его книги. Может быть, Вам самой написать в Москву (ул. Воровского, 52, Суркову А.[413]) и спросить, что слышно с литературным наследием Бориса? Это как-никак его бывший товарищ.
Мне из Ленинграда Прокофьев написал, что послал стихи Бориса для сборника.
Ирушка еще со мною. На занятия поедет к 1 октября. […]
Меня очень интересует, реабилитирован ли Сергей Егорович?[414] Что с Клавд. Мих.? Что, у нее сердце больное? Как Вы хозяйничаете? Есть ли у Вас хозяйство, огород?
Таисия Михайловна, я все хотела у Вас спросить, сохранились ли у Вас мои фотографии, которые мы из Ленинграда посылали Вам? Если они у Вас есть, мне очень хотелось бы получить, переснять и вернуть Вам.
У меня сохранились 4 фотографии Бориса и ни одной своей тех лет.
Пишите мне, мне очень приятно получать от Вас письма, и если Вам что-либо ответят, то ставьте меня в известность.
Привет от наших
искренне Ваша Люся
Клавдия Мих., напишите мне.
[Крым, Алупка, 1956]
[…] Таисия Михайловна, я задержала ответ на Ваше письмо, так как ждала из Ленинграда письма, а вчера пришел ответ Прокофьева Ал-дра, пишет, что в Ленинградский альманах поэзии он сдал пять стихотворений Бориса, но я ждала не это, я просила для Вас узнать адрес одного человека, который был с Борисом там. Обещают мне этот адрес прислать.
Я очень рада, что Ольга Берггольц занялась делом Бориса, она энергичная и знает, как надо действовать, я вот писала в Москву, в Союз, в Ленинград, говорила с кем могла, а не знала, что надо именно в Верховный суд. Молодец она. Хотелось бы, чтобы ее и назначили в комиссию по литературному наследию Бориса. Так, наверное, и будет.
Я запрашивала через ленинградских поэтов, сохранились ли гранки новой книги Бориса[415], которая должна была выйти перед его катастрофой, и нигде этой книги найти не могут, наверно, уничтожена. Но ничего, все, что он писал, найдем и восстановим.
Пишите мне, мне очень приятно получать Ваши письма, и жду, что Каля, которую я очень люблю, напишет мне.
Сердечно ваша Люся
[Крым, Алупка, 1956]
[…] Да, Т. М., я ваше письмо получила в разгаре болезни, но несмотря на это тут же написала Ольге, какие стихи у меня есть, где взять в Л-де ненапечатанные стихи, написала, как Боря мечтал о том, чтобы в его книгу стихов вошли бы стихотворения, которые перечислила. […]
[Крым, Алупка, 1957]
Дорогая Таисия Михайловна!
Получила только что Ваше письмо и тут же на него отвечаю.
Меня оно огорчило, огорчило во всех отношениях.
Во-первых, мне обидно, что вот уже 57 год, а до сих пор ничего конкретного в отношении Бори не сделано. У Ляли сейчас свои неприятности, и это, видимо, затормозило все.
Второе, что меня огорчило в Вашем письме, это то, что Вы не поняли и, может даже, в обиде на меня за то, что Ирушка не знает о Борисе. Я еще раз вам повторяю, что я всю жизнь свою оберегаю своих ребят от всяких неприятностей и счастлива тем хотя бы, что несмотря на все горе и беды, что вынесла и вымучилась сама, сумела их жизнь сделать правильной, без омрачающих душу переживаний. И до конца своей жизни буду оберегать от всего, что может быть горьким и тяжелым.
И не потому, что я боюсь, что она перестанет любить брата и отца, — у нас слишком крепкая и дружная семья, чтобы бояться этого, но зачем мне лишать ее покоя, счастья, уверенности, зачем подвергать ее такому горькому раздумью, да это просто глупо да и жестоко было бы с моей стороны.