– Видно, что ты кайфуешь от работы.
– Да. Так и есть. Здесь всегда движуха, всегда весело.
– Твоё веселье иногда переходит все границы. Ты в курсе? – болтаю ложкой в тарелке, избегая прямого взгляда.
– А кто определяет эти границы?
– Ну-у-у… Думаю, общество.
– И где же шляется это хваленое общество, когда за закрытыми дверьми люди шлют нахер границы, законы и правила? Аня, в этом мире ты никому не нужен. Если не можешь защититься сам, никакие границы, круги из соли и тем более другие люди не помогут, потому что всем насрать…
Все правда. Слишком хорошо понимаю, о чем говорит Никита. И это не похоже на рассуждения, скорее выводы.
Что же с ним случилось? Откуда шрам на лбу и невероятно тяжелый взгляд? Что озлобило Никиту? Кто? Может ли он быть другим? И ещё сотня вопросов, на которые хочу знать ответы. Но тогда и мне придется открыться ему, а я к этому не готова. И не уверена, что когда-нибудь буду.
Никита берет с подноса салфетку и тянет руку к моему лицу. Спокойно принимаю его почти заботливый жест, позволяя вытереть щеку.
– Нюша, – усмехается Никита.
Его глаза сейчас кажутся золотисто-карими, словно где-то во тьме появилось огромное яркое солнце. Это длится всего долю секунды. Свет угасает. Может, просто почудилось? Тьма играет со мной. Все этот чертов «Мираж»!
Глава 11
POV Аня
– Все очень вкусно. Спасибо.
Возвращаю пустую тарелку на поднос. Глаза слипаются. Откидываюсь на спинку кресла и прикрываю ладошкой рот, сдерживая зевок.
– Пожалуйста, – отвечает Никита. – Устала?
– Немного. Тяжелые были дни.
– Из-за меня?
– В основном.
Смотрим друг другу в глаза. В его темных нет ни капли сожаления, а в моих… Боюсь представить, что именно он может прочесть в них.
Кто же ты такой, Никита? Кто ты и почему так действуешь на меня? На людей?
– Почему Клим? – спрашиваю я, вспоминая о его прозвище.
– Личные вопросы? – ухмыляется Никита.
Он сейчас кажется удивительно расслабленным и умиротворенным. Самое время попробовать наладить контакт.
– Почему нет? Мы же пытаемся общаться, а для этого неплохо бы разговаривать. Ну… – показываю пальцами говорящую собачку. – Бла-бла-бла. Понимаешь?
Никита качает головой, намекая на то, что я идиотка:
– Потому что Клименко. Ещё со школы прицепилось. А ты? У тебя есть погремуха?
– Ты точно не сидел? Что за базар, Клим? По фене ботаешь?
– Ты сама-то откуда таких словечек понабралась?
Тепло поднимается от груди до губ, и я улыбаюсь. Смеёмся вместе. Всего пара секунд, но кажется, это так много. Для нас это много.
– Да были у меня знакомые… Они не сидели, просто выделывались. Воры в законе недоделанные.
– Хороший круг общения для девочки.
– Очень…
– Ты так и не ответила на мой вопрос.
– У тебя научилась, – приподнимаю бровь, выразительно глядя в глаза.
Может, до него наконец дойдет, что задавать вопросы в пустоту совсем не прикольно.
– Я плохой пример для подражания, Аня.
Атмосфера меняется. Северный холодный ветер сдувает все веселье. Нет-нет. Я так не хочу.
– Ты уже назвал мое прозвище, – смущенно произношу я.
– Какое? – Никита задумывается и отводит на секунду взгляд. – Нюша? Серьезно?
– Ага. У меня была подружка в школе, и она ласково, по её мнению, звала меня Нюсей. Типа… Анюта, Нюта, Нюся. А мальчишки пересмотрели «Смешариков» и до десятого класса называли меня Нюша.
– А почему перестали? Есть же еще одиннадцатый класс.
Кусаю нижнюю губу. Как он так точно бьет по больным местам? А может, все мои места в той или иной мере больные?
Что ему ответить?
Знаешь, Никита, в одиннадцатом классе я стала соской номер один и все парни хотели меня трахнуть. А я вряд ли дала бы тому, кто зовет меня свиньей.
Вспоминаю это время, чувства растворяются в неопределенности. С одной стороны было весело, куча ухажеров, а с другой… Всем было плевать, какая я настоящая. Они хотели потусить со мной и моими «друзьями», бухнуть на халяву, а после хвастаться, с кем они были, что видели и так ли я хороша, как все считают. И я знала это, принимала и наслаждалась видимостью популярности, пока она не жахнула как следует по башке.
– Повзрослели, наверное, – коротко отвечаю я.
Никита включает сканер. Снова ловлю себя на мысли, что он знает куда больше, чем должен.
– Ты работаешь сегодня? – поспешно меняю тему. – Разве тебе не нужно?..
– Хочешь выйти в зал?
– Нет, – уверенно мотаю головой.
– Не переживай, Кислый справится. У меня есть ещё время для нашей дружеской беседы. – он произносит «дружеской» так, что я чувствую призрачные касания от его хриплого голоса, от каждого звука. Это слово тут же теряет истинный смысл.
– Ладно… – проглатываю сухой ком в горле. – У тебя есть ещё какие-то интересы, помимо работы и игры на чужих нервах? Хобби? Увлечения?
Во взгляде Никиты загорается адское пламя, он скользит по моему лицу, спускается к шее. Прижимаю ладонь к пострадавшему месту. Знаю, что сквозь высокий воротник ничего не видно, но не могу совладать с инстинктом. Спрятаться, скрыться. Никита-хищник пугает.
– Что бы ты хотела услышать, малышка? Что я фанат классической литературы, но тщательно скрываю это? Или, что я играю на фортепиано? Самые тупые и популярные женские мечты. Он должен быть крутым мачо снаружи и нежным клоуном внутри.
– Это ты кого описал? Мистера Грея? Так вот какую литературу ты предпочитаешь? – хохочу в голос, представляя Никиту с томиком «50 ОС» в руках.
– Смешно тебе? Смейся, пока можешь, – угрожает он, но я не могу перестать хихикать. – Я не читаю эту хрень. Никакую хрень вообще не читаю.
– Ты просто не с тех книг начал.
– Ну давай, просвети меня. «Гордость и предубеждение», «Мастер и Маргарита», «Грозовой перевал»? Или от какой фигни вы ещё тащитесь?
– Это вечная классика, – серьезно подмечаю я, хоть сама от неё не в восторге.
– Ничего не вечно. Эти истории для других людей, другого поколения. Лет через пятьдесят дети вообще не будут понимать на каком языке написаны классические книги.
– То есть ты их все-таки читал?
– Нет. Просто слышал. Я предпочитаю реальные истории от реальных людей. То, что происходит сейчас. В наше время. Вот, что на самом деле интересно, а не выдумки сумасшедших, алкашей и наркоманов.
– В книгах тоже встречаются истории реальных людей.
– Да? Посыпанные зефирками и шоколадками. Даже трагедии в них неправдоподобны, потому что человек, который испытал настоящий ужас или утрату, никогда не захочет делиться этим с кем-то, а тем более со всем чертовым миром.
– Иногда, чтобы отпустило, необходимо разделить с кем-то свою боль.
– И какая же боль у тебя?
– А у тебя?
– У меня нет проблем или сожалений.
– От балаболов не скроешься.
– Что ты сказала? – Никита наклоняется вперед, цепляя ногой кресло, в котором я сижу, и подвигает к себе.
– Что ты лжешь, – меняю фразу на более приличный вариант, но не теряю решимости.
Ему нечего сказать, а пустота в глазах лишь подтверждает мою правоту. Никита касается моей рассеченной брови большим пальцем, но в этот раз я не дам ему перевести все внимание на меня. Поднимаю руку и забираюсь под густую темную челку. Чувствую кончиками пальцев грубый зарубцевавшийся шрам.
Это больше чем разговор. Никто из нас не готов рассказать все, но мы, кажется, понимаем друг друга и без слов. Возможно, я все себе придумала, но…
Он убирает руку и перехватывает мою. Всего лишь ладони. Горячее и тягучее прикосновение, и каждая частичка внутри отзывается на него тихим пением.
Никита перебирает мои пальцы, слово изучает их, запоминает. Смотрит на наши руки, а я мечтаю узнать, о чем он думает. Что у него в голове?
– Тебе завтра на учебу? – спрашивает он.
– Да.
– Тогда я отвезу тебя домой. Синяки под глазами уже больше, чем у меня.
– Ну ты… – отнимаю ладонь.
– Вообще-то я забочусь о тебе.
– И оскорбляешь одновременно.
– Малышка, если бы я хотел тебя оскорбить, ты бы уже рыдала.
– Не накидывай пуха, Клим, – смело произношу я.
Никита, усмехаясь, спрыгивает со стола и хватает меня за руку, помогая подняться:
– Пошли уже, бандитка.
В салоне автомобиля витает умиротворенное молчание, а тихий Дип-Хаус приятно ласкает слух. Мы с Никитой, наверное, впервые не орем, не обижаемся друг на друга и не психуем. Я даже потихоньку привыкаю к его скоростной манере езды и больше не держусь за всевозможные ручки и не вздрагиваю, после каждого поворота.
Вечер накрывает город сумерками, фонари приветливо мерцают, пока мы несёмся по улицам. Хочется дышать полной грудью и глупо улыбаться, не думая о том, что будет или было. Это такие редкие, но такие приятные моменты. Жаль, что у них ограниченное время действия. В моем случае оно заканчивается, когда Никита жмет на тормоз.
Машина останавливается в уже привычном за последние дни месте, напротив моего общежития. И, как всегда, двери все еще заблокированы. Даже ручку не трогаю. А смысл? Отстегиваю ремень и поворачиваюсь к Никите, который усердно делает вид, что не понимает, в чем дело. Он смотрит в ответ так, словно это со мной что-то не в порядке.
– Мне разбить окно, чтобы выйти?
– Завтра вечером привезу твой ноут.
– Хорошо. Что-то ещё?
– Не привычно прощаться с тобой вот так. Без истерик.
– Это я-то истеричка?!
– Вот, уже лучше, – улыбается Никита.
Черт возьми! Все никак не привыкну, что он так умеет. Залипаю и забываю, что хотела сказать и почему возмущалась. А! Точно! Мне надо домой, пока я не сделала огромную ошибку.
– Ты откроешь двери?
– Ты ещё не попрощалась со мной.
А у нас что, есть какой-то ритуал? Почему я об этом не знаю?
– Пока, Клим! – хлопаю его по плечу. – Хорошего вечера. Предохраняйся, не хочу навещать тебя в венерологии.